Опасный преступник.

Он управляет бесчисленными головорезами и обычно скрывается за кулисами.

И как-то так получилось, что я оказалась на его пути.

Прожив жизнь в окружении людей, которые едят весь мир на завтрак, я могу распознать опасность.

Я также могу распознать людей, от которых следует держаться подальше.

И этот американский незнакомец — воплощение этих двух вариантов.

Мне нужно убираться отсюда.

И немедленно.

Несмотря на нервы, атакующие мое и без того хрупкое психическое состояние, я заставляю себя говорить своим бесстрастным тоном.

— Я не собиралась умирать.

Он поднимает бровь, и сигарета в его рту дергается от легкого движения губ.

— Это так?

— Да. Так ты можешь... подтянуть меня?

Я могла бы использовать его предплечье, чтобы сделать это сама, но любое резкое движение, вероятно, будет иметь прямо противоположный эффект, и он может отпустить меня на встречу с моим создателем.

Все еще держа меня за запястье бесстрастной рукой, он достает зажигалку свободной рукой и прикуривает сигарету. Кончик горит как насыщенный оранжевый сумрак, и он не торопится, прежде чем бросить зажигалку обратно в карман и выпустить облако дыма мне в лицо.

Обычно меня воротит от запаха сигарет, но сейчас это наименьшая из моих проблем.

— И что я получу взамен за то, что помогу тебе?

— Мою благодарность?

— Мне это ни к чему.

Мои губы сжались, и я заставила себя сохранять спокойствие.

— Тогда зачем ты вообще схватил меня?

Он постукивает по краю своей камеры, затем ласкает ее с чувственностью мужчины, прикасающегося к женщине, от которой он не может оторваться.

По какой-то причине это вызывает у меня жар.

Он похож на человека, который часто так делает.

Часто.

И с той же интенсивностью, которую он излучает.

— Чтобы сделать фотографию. Так как насчет того, чтобы закончить то, что ты начала, и дать мне шедевр, ради которого я сюда пришел?

— Ты серьезно говоришь, что твой шедевр — это моя смерть?

— Не твоя смерть, нет. Это будет выглядеть слишком кроваво и неприятно, когда твой череп разобьется о камни внизу. Не говоря уже о том, что при нынешнем освещении не удастся сделать хороший снимок. Меня интересует именно твое падение. Твоя бледная кожа будет прекрасно контрастировать с водой.

— Ты... болен.

Он поднимает плечо и выдувает еще больше ядовитого дыма. Даже то, как он скользит пальцами по сигарете и курит, кажется легким, когда это сковано напряжением.

— Это «нет»?

— Конечно, нет, ты, псих. Ты думаешь, я умру только для того, чтобы ты мог сделать фотографию?

— Шедевр, а не фотографию. И у тебя нет выбора. Если я решу, что ты умрешь... — Его верхняя часть тела наклоняется вперед, и он разжимает пальцы на моем запястье, его голос понижается до пугающего шепота. — Ты умрешь.

Я кричу, когда моя нога почти отступает, и мои ногти впиваются в его руку со свирепой потребностью в жизни, бурлящей в моих венах с отчаянием загнанного в клетку животного. Заключенного, просидевшего в одиночной камере чертовы годы.

Я почти уверена, что поцарапала его, но если ему и больно, он не проявляет никаких признаков дискомфорта.

— Это не смешно, — пыхчу я, мой голос задыхается.

— Ты видела, что бы смеялся? — Его длинные пальцы обхватывают сигарету, и он делает затяжку, прежде чем убрать ее ото рта. — У тебя есть время, пока не закончится моя сигарета, чтобы дать мне что-нибудь.

— Что-то?

— Все, что ты готова сделать в обмен на мой рыцарский поступок по спасению девушки в беде.

Я не упускаю из виду то, как он подчеркивает слово «рыцарский», или то, как провокационно он использует слова вообще. Как будто это оружие в его арсенале.

Батальон под его командованием.

Он наслаждается этим, не так ли? Вся эта ситуация, которая началась с моих попыток забыть, обернулась для меня кошмаром. Мой взгляд останавливается на наполовину выкуренной сигарете, и как раз когда я думаю о том, чтобы продлить время, он выдыхает то, что осталось за несколько секунд, и выбрасывает окурок.

— Твое время вышло. Прощай.

Он начинает высвобождаться из моей хватки, но я еще сильнее впиваюсь в него ногтями.

— Подожди!

В его чертах не происходит никаких изменений, даже когда воздух треплет его волосы. Даже когда я уверена, что он чувствует, как я дрожу от отчаяния, как лист, пытающийся выжить.

Кажется, на него ничего не действует.

И это пугает меня до смерти.

Как кто-то может быть таким... таким холодным?

Таким отстраненным?

Таким безжизненным?

— Передумала?

— Да. — Мой голос дрожит, даже когда я пытаюсь держать себя в руках. — Потяни меня вверх, и я сделаю все, что ты захочешь.

— Ты уверена, что хочешь сформулировать это именно так? Все, что я захочу, может включать в себя ряд вещей, которые не одобряются широкой общественностью.

— Мне все равно. — В тот момент, когда я нахожусь на безопасной земле, я ухожу с орбиты этого сумасшедшего придурка.

— Это твои похороны. — Его пальцы обхватывают мое запястье в безжалостном захвате, и он оттаскивает меня от края с поразительной легкостью.

Как будто я не висела сейчас на волоске от смерти.

Как будто вода внизу не открывала свои клыки, чтобы вгрызться в меня между. Может быть, это и не очень хорошо, учитывая, с каким дьяволом я столкнулась.

Мое резкое дыхание звучит по-звериному в тишине ночи. Я пытаюсь его регулировать, но это бесполезно.

Меня воспитывали в духе стальной воли и внушительного присутствия. Я выросла с фамилией, которая больше, чем жизнь, с семьей и друзьями, которые привлекают внимание, куда бы мы ни пошли.

И все же в этот момент все, что я знала, кажется, исчезает. Как будто я отделяюсь от того, кем я должна быть, и превращаюсь в версию, которую даже я не могу понять.

И все это из-за человека, стоящего передо мной. Его черты лица пусты, глаза тусклые и безжизненные, и каждый цвет в палитре — мрачный.

Если бы мне пришлось назвать его цвет, то это определенно был бы черный — мертвенный, холодный и безграничный оттенок.

Я пытаюсь высвободить запястье из его руки, но он крепко сжимает его, пока я не убеждаюсь, что он сломает мне кости, только чтобы заглянуть в них.

Прошла всего минута с момента нашей встречи, но я не удивлюсь, если он сломает мне запястье. В конце концов, он хотел сфотографировать, как я падаю навзничь.

И хотя это странно, это также и ужасно. Потому что я знаю, я просто знаю, что этот американский незнакомец сможет сделать это в мгновение ока и не думать о последствиях.

— Отпусти меня, — говорю я отрывистым тоном.

Его губы подрагивают в уголках.

— Попроси вежливо, и я отпущу.

— Что для тебя значит «вежливо»?

— Добавь «пожалуйста» или упади на колени. Подойдет и то, и другое. Очень рекомендую сделать и то, и другое одновременно.

— А как насчет ни того, ни другого?

Он наклоняет голову в сторону.

— Это было бы и бессмысленно, и глупо. В конце концов, ты в моей власти.

Быстрым движением он снова подталкивает меня к краю. Я пытаюсь остановить грубость его движения, но мои силы оказываются ничтожными перед лицом его грубой силы.

В мгновение ока мои ноги болтаются на краю обрыва, но на этот раз я хватаюсь за ремешок его камеры, за рубашку и за любую поверхность, в которую могу вонзить ногти.

Холод.

Он такой холодный, что леденит мои пальцы и лишает меня дыхания.

— Пожалуйста!

С его губ срывается благодарный звук, но он не тянет меня назад.

— Это было не так уж и трудно, правда?

Мои ноздри раздуваются, но мне удается сказать:

— Ты можешь прекратить это?.

— Нет, ты не выполнила свою вторую часть сделки.

Я уставилась на него, вероятно, выглядя ошарашенной.

— Вторую часть?

Он кладет руку мне на макушку, и тут я замечаю, что он высокий. Такой высокий, что это пугает.

Сначала он просто поглаживает несколько прядей моих волос за ушами. Этот жест настолько интимный, что у меня пересыхает во рту.

Мое сердце бьется так громко, что кажется, оно вырвется из грудной клетки.

Никто и никогда не прикасался ко мне с таким уровнем неоспоримой уверенности. Нет, не уверенности. Это сила.

Подавляющая.

Его пальцы, которые только что гладили мои волосы, впиваются в мой череп и давят так сильно, что у меня подкашиваются ноги. Просто так.

Никакого сопротивления.

Ничего.

Я падаю.

Падаю...

Падаю...

Я думаю, что он все-таки подтолкнул меня к смерти, но мои колени ударяются о твердую землю, и сердце тоже.

Когда я смотрю вверх, я снова нахожу этот блеск. Раньше я думала, что это вспышка света, некое подобие белого в черном.

Я думала неправильно.

Это черное на черном.

Оттенок абсолютной тьмы.

В его радужных глазах светится чистый садизм, когда он держит мою голову в заложниках, и самое страшное, что если он отпустит ее, то я непременно упаду назад.

Пугающая ухмылка приподнимает его губы.

— Стоять на коленях очень рекомендуется. Итак, начнем?