- И так хорошо? - тихо спросила она.

Митенька, не отвечая, смотрел ей в глаза. Ему показалось, что молчание скажет больше слов.

Ольга Петровна, наклонив над ним лицо, как бы вглядываясь ему в глаза, перебирала его волосы, навивая их на пальчик.

- Почему же раньше все было как будто иначе? - спросил как бы задумчиво Митенька.

- Как иначе?

- Совершенно иначе.

И, подняв руки снизу, Митенька взял голову Ольги Петровны и стал нежно гладить ее волосы.

В комнате темнело - наступили сумерки, и благодаря пасмурному дню здесь было еще больше похоже на осень.

- Вот чем переменилась!.. - сказал Митенька, как бы найдя наконец не дававшееся ему объяснение. - Прежде я даже боялся вас немного.

- Меня? - удивленно переспросила Ольга Петровна. И опять она, как бы подчиняясь тому, какой он хотел ее, сказала с тихой нежностью, еще ниже наклонившись над ним: - Разве меня можно бояться? Разве можно?..

Сумерки становились еще гуще. Она еще ниже опускала над ним лицо и голову с завитыми, разделенными пробором, волосами и говорила все тише и в то же время торопливее.

Митенька продолжал держать ее голову, видел близко над собой ее темневшие глаза, ее шевелившиеся от тихого шепота губы, - они были так близко от него, что он слышал возбужда-ющий запах этих губ.

И как-то случилось само собой, что она нагнулась еще ниже над ним, как бы желая ближе взглянуть ему в глаза, а он неожиданно сжал закинутые к ней на голову руки, и ее губы опусти-лись на его губы.

Она вздрогнула, но не отняла губ и закрыла глаза. Потом быстро отклонилась на спинку дивана и, прижав ко лбу руку обратной стороной ладони, сидела с минуту неподвижно, оставив другую руку на волосах Митеньки.

- Уезжайте домой, - сказала она тихо, не открывая глаз.

Митенька, не отвечая ей, взял ее руку со своей головы. Рука отдалась ему послушно и вяло. Он, перевернув ее к себе ладонью, осторожно и тихо целовал ее и проводил губами по ее мягкой горячей коже.

- Уезжайте... - сказала Ольга Петровна так же тихо и как-то пассивно, не переменяя своего положения и еще больше закинув голову на спинку дивана.

- Я не хочу уезжать, - твердо и тихо, ласково сказал Митенька.

- А что же вы хотите?..

Не отвечая ей, он обнял ее за шею и, притянув к себе, тихо и медленно искал ее губ. Она вдруг вздрогнула, оттолкнула его и, быстро встав с дивана, держалась за голову и некоторое время смотрела на Митеньку, зайдя за диван, как бы под защиту его. Потом уронила руки на спинку дивана, бессильно, сонно опустила на руки голову и сказала:

- Отнесите меня... на постель и уезжайте. Скорее уезжайте!..

Митенька, вскочив, быстро подхватил ее, причем она оказалась такая тяжелая, что у него что-то хрустнуло в коленке и он чуть не полетел с ней, зацепившись носком сапога за ковер.

Когда он опустил ее на постель, она несколько времени лежала на спине, закрыв лицо обеими руками.

Митенька Воейков смотрел на нее, и ему пришла мысль: сделать первый шаг новой жизни, удержаться от соблазна и уехать домой. Но показалось неудобно оставить ее в таком состоянии и уехать.

- Дайте мою сумочку, - сказала Ольга Петровна, одну руку протягивая к Митеньке, а другую не отнимая от лица, - она в будуаре.

Митенька с бьющимся сердцем, почему-то на цыпочках, вышел в будуар, где на смятых подушках валялась забытая черная шелковая сумочка, стягивающаяся шнурком. Но сейчас же услышал, как в закрывшейся за ним двери спальни щелкнул ключ. Он хотел ее открыть. Дверь оказалась заперта.

И ему со всей силой досады показалась непростительной его медлительность, когда он, как осел, чего-то дожидаясь, стоял сейчас около Ольги Петровны.

"Каким дураком нужно быть, чтобы в такой момент размышлять о новой жизни!.. - поду-мал он. - Ведь она была в его руках, на нее нашла такая минута, в которую женщина теряет волю; в доме никого нет..."

Он нерешительно постучал в дверь. Ответа не было. Митенька был в совершенном отча-янии.

Вдруг ключ в двери повернулся и щелкнул. Она открылась, и он, поспешно войдя в полу-мрак спальни, видел, как Ольга Петровна торопливо скользнула в постель.

- Закройте... на ключ... - сказала она быстрым шепотом.

И, когда он наклонился к ней, лежавшей перед ним в постели, Ольга Петровна подняла свои красивые обнаженные руки, с признающейся и стыдливой улыбкой обвила ими его шею и прив-лекла к себе.

XV

Ирина снова терялась в догадках и не знала, чем объяснить отсутствие Митеньки Воейкова. Она старалась припомнить, не сделала ли она чего-нибудь такого, что могло подействовать на него дурно, - и ничего не могла найти.

Она стала нервна, сосредоточенна, часто сидела в углу дивана в своей комнате, остановив глаза на одной точке. Всякое обращение к ней домашних раздражало ее.

Она вспыхивала из-за пустяков, а потом плакала от своей несдержанности.

Маруся, всегда оживленная, веселая, раздражала ее своим видом, своей жизнерадостностью и легкостью.

Ирина часто сидела неподвижно в углу дивана, смотрела, как Маруся, присев на край стула, прикалывала бантик к волосам, по нескольку раз переменяя его и повертывая так и этак голову, - и чувствовала поднимавшееся в себе раздражение, которого не могла в себе побороть.

- Чего ты все злишься?! - сказала один раз Маруся, поймав взгляд сестры, которая сидела в углу дивана, поджав под себя ноги и покрыв их платьем.

Ирина молчала и смотрела на сестру.

- Злючка, противная! - сказала Маруся.

Она достала пудру из коробочки, припудрила нос и убежала. Ирина встала, подошла к зеркалу и, положив сцепленные в пальцах руки на голову, придавила ими волосы, как будто от мучительной боли, бессильно бросила руки и глубоко вздохнула.

Она чувствовала себя несчастной от своего одиночества и не умела, даже из-за какого-то болезненного упрямства не хотела, из него выйти.

И, когда она видела бегавшие по площадке за цветником белые девичьи и мужские фигуры, слышала звонкий молодой смех, ей становилось так больно от своего одиночества, что хотелось плакать. Она презирала их всех за пустоту, как она мысленно себе определяла, а сама не могла ничего делать.

Если же она делала и то и другое, то во всем этом не было ничего целого, скрепленного одним общим смыслом. У нее было такое чувство, как будто она в своей душе, в глубине своей девической нетронутой жизни, несла какое-то сокровище, которое она боялась растратить, боя-лась отдать кому-нибудь случайному, так что потом нельзя будет вернуть этой утраты.