Нижняя губа Брук дрогнула.

– Я… не знаю, что сказать.

Брэндон пожал плечами.

– Тут нечего сказать. Я просто хотел, чтобы вы увидели… и, может быть, поняли. Папа чувствовал себя опустошенным каждой минутой маминой болезни так же сильно, как и она. Вот почему она позволяла ему рисовать ее на каждом ужасном этапе. Я пришел к выводу, что картины были папиным способом разделить страдания мамы. Он никогда не продавал их. Он продавал только, те где она была красивой. Я думаю, что это его лучший способ почтить ее память.

Горячие слезы потекли по ее лицу. Брук смахнула их обеими руками.

– Это хуже, чем я могла себе представить.

Брэндон покачал головой.

– Нет. На самом деле, это лучше, чем я смог бы объяснить. Может быть, лучше, чем смог бы отец. – Его рука потянулась к картинам. – Это была реальность моей матери. Ей не суждено было победить то, что забрало ее из этого мира.

Она смотрела, как Брэндон просматривал картины, пока не вытащил еще одну. Он поставил ее перед первой. На ней была красивая женщина. Она полулежала на красном диване и с ослепительной улыбкой смотрела через плечо на художника.

Брук оторвала взгляд от женщины и посмотрела на ее сына.

– И это тоже моя мама. Вот как она была прекрасна… как полна жизни. Это подарок, который папа дал мне… и миру. Тот, кто купит эти картины, сохранит память о моей матери, чтобы мир знал, что она когда-то жила и была полна такой любви.

– Брэндон… – Брук поднесла руку ко рту, чтобы подавить рыдания. – Мне жаль. Прости меня за все мои ограниченные мысли об искусстве твоего отца. Спасибо, что поделился этим со мной.

– Я пока не закончил… есть еще одна картина, которую вам действительно нужно увидеть.

Брук смотрела, как он идет к мольберту. И двинулась вперед, когда он сделал ей знак.

– Эта все еще в процессе. Папа только начал закрашивать рисунок краской. Идите взгляните.

Чувствуя онемение, Брук снова потерла глаза, все еще всхлипывая и переминаясь с ноги на ногу. Наконец она встала рядом с ним. И громко ахнула.

– Это я.

Брэндон кивнул.

– Да. И это красиво. У него идеально получились ваши волосы, даже то, как на них падает свет. Когда на этот раз он взялся за бутылку коньяка, он только что закончил с вашей прической. Вместо того чтобы плакать, как с мамой, папа начал пить. Потом я услышал, как он заворачивает еще несколько портретов где мама больна раком. Думаю, он их раздает. Я не знаю, что у него на уме. Он снова замыкается в себе.

Моргая, Брук позволила слезам пролиться.

– Это… ты думаешь, он так меня видит?

Брэндон снова кивнул.

– Да. Папа рисовал только двух женщин. Я знал, что он вас любит, когда вы были лишь графитными линиями на его холсте. В течение недели я не мог сказать, кто эта женщина… просто знал, что это не мама. Вы должны понимать, что папа будет сочувствовать вам независимо от того, позволите ли вы ему поделиться тем, что происходит, или нет. И теперь, что бы ни случилось, вы будете жить, потому что папа позаботится о том, чтобы жила память о вас. Это больше, чем творчество отца. Так он делится своей жизнью с миром. Ваше решение о том, быть с ним или нет, на самом деле не изменит того, через что он проходит. Или, по крайней мере… это мое предположение.

Настала ее очередь кивать. Она подняла руки, и мальчик вошел в них.

– Спасибо, что помог мне понять, – прошептала она.

Крепкое объятие, которое она получила в ответ, было больше, чем прощение… это было отпущением грехов. И было немного похоже на перерождение.

***

Дрейк скатился на пол и, спотыкаясь, побрел в ванную, чтобы справить нужду. Оставив дверь открытой, он включил ночник, чтобы свет лампы наверху его не слепил.

Позаботившись о необходимых делах, он оценил, насколько ему плохо. В голове что-то сильно стучало… наверное, от обезвоживания. Впрочем, винить он мог только себя. Ему нужно было ввести немного воды в свою систему, чтобы противодействовать высушивающему эффекту алкоголя.

Постонав от того, сколько усилий это потребовало, он сумел почистить зубы. Затем, чувствуя себя слишком ленивым, чтобы идти на кухню, он нагнулся, чтобы попить воду прямо из-под крана, пока не прошло худшее проявление жажды.

Чтобы почувствовать себя лучше, он побрызгал водой на лицо и насухо промокнул его полотенцем для рук. Головная боль вызванная выпитым коньяком все еще одолевала его, но, по крайней мере, он отодвинул большую часть своего мерзкого состояния на задний план.

Он возвращался в постель, когда в свете ночника уловил в ней какое-то движение. Подойдя на цыпочках к краю, он посмотрел вниз на женщину с обнаженными плечами, чьи длинные волосы рассыпались по подушке. Он не знал, злиться ему или быть чрезвычайно благодарным.

– Это не имеет значения. Будь тем, кем тебе нужно быть. И как бы ты ни злился, я не уйду – хрипло сказала Брук, переворачиваясь на спину, чтобы посмотреть на нависшего над ней мужчину.

– Я сказал вслух то, что думал?

– Да… но я не возражаю против того, что ты выпустил пар. У тебя есть право злиться… но уже поздно. Может быть, сегодня ночью ты отложишь злость на меня и вернешься к этому завтра утром. Потому, что я остаюсь на завтрак.

Дрейк фыркнул.

– У меня слишком сильное похмелье, чтобы играть в словесные игры, доктор Дэниелс. Если бы я знал, что ты здесь, я бы, по крайней мере, закрыл дверь в ванную.

Брук усмехнулась от его беспокойства и скромности. Она даже не была уверена, что он с ней заговорит. Видеть его голым было удовольствием. Но она не собиралась использовать его уязвимость против него.

– Я ненавижу разрушать еще одну иллюзию в наших зарождающихся отношениях, но я раньше видела, как парни писают. Поверь мне, по сравнению с некоторыми у тебя отличный прицел. Тем не менее, когда ты держал себя за волосы, пока чистил зубы, ты был немного похож на девушку.

Вздох Дрейка был таким же раздраженным, как и его самочувствие.

– Я все еще пьян и ты какой-то мучительный кошмар, который мне снится?

Брук рассмеялась.

– Может быть.

Кряхтя, Дрейк поднял одеяло и голым скользнул в кровать рядом с женщиной, которую все еще тупо хотел в своей жизни. Даже после того, как она изо всех сил пыталась разбить ему сердце.

– Я собираюсь сказать тебе кое-что, чего не смог из себя выдавить после твоей сегодняшней жалкой речи о расставании. Мы не расстаемся, Брук Дэниелс. Они не делают коньяк достаточно крепким, чтобы помочь мне это пережить. Нам просто придется выдержать это дерьмо, нравится нам это или нет.

Брук фыркнула.

– Хорошо. Я готова поиграть в эти отношения немного дольше, если ты готов. Собственно, поэтому я здесь.

Дрейк фыркнул в ответ.

– Вот так просто хорошо и мы снова в отношениях? Это было слишком просто. В чем подвох?

Она беспокойно поерзала на подушке и натянула простыню до шеи.

– Я просто испугалась, Дрейк. Мне до сих пор страшно.

– Что ж, я понимаю. Я бы тоже испугался, если бы нашел где-нибудь шишку. Ожидание, чтобы узнать, что это, было бы невыразимой пыткой.

– Дрейк… перестань сопереживать. Я не боюсь этой чертовой шишки… или, по крайней мере… не так, как ты думаешь. Чего я боюсь, так это видеть, как ты из-за меня испытываешь боль. Не думаю, что я достаточно храбра, чтобы каждый день видеть в твоих глазах эту холодность. Я не готова каждую секунду беспокоиться о том, как ты чувствуешь себя эмоционально. Мне хватает моей матери. А если шишка – рак... тебе запрещается изображать мое угасание. Я понимаю, почему ты мог сделать это со своей женой, но я не хочу, чтобы люди спустя годы видели меня такой… особенно твой сын.

Дрейк подвинулся ближе и обнял ее за талию.

– Ты просишь обещаний, которые я не могу тебе дать. Брук я должен рисовать то, что должен. Речь о том, чтобы не позволить своему искусству свести вас с ума. Но если смогу я постараюсь выполнить твои просьбы. Сейчас я не хочу говорить о будущем… Я отказываюсь думать о том, что опухоль – это рак. Я отрицаю это. Позволь мне еще немного так думать.

– Хорошо, – сказала Брук, прижимаясь к его теплу. – Я тоже не хочу об этом думать. Я тоже это отрицаю.

Дрейк прижал к себе ее тело, все еще пытаясь осознать, что она здесь.

– Я знаю, что в какой-то момент нам придется разобраться с проблемой… только не сегодня вечером.

Брук кивнула ему на шею.

– Мы позволим всем остальным беспокоиться вместо нас. Они все равно будут это делать. Я пришла к выводу, что ты не можешь помешать семье беспокоиться о тебе… а Ларсоны поднимают это на уровень выше, чем любой небоскреб, который ты видел.

Дрейк усмехнулся и поцеловал ее в лоб.

– Что на этот раз сделали неисправимые Ларсоны?

Брук вздохнула.

– Ничего стоящего упоминания. Я с ними справилась. Ты нравишься моей семье, Дрейк.

Дрейк ухмыльнулся в темноте.

– Это не совсем ответ на мой вопрос.

– Разумеется ответ… а теперь давай спать. Мы завтракаем с твоим сыном, чтобы он тоже перестал о нас не беспокоиться. Хотя больше всего его беспокоит наша ссора. Я думаю, он также беспокоится о том, что его отец снова испытает душевное расстройство.

– Ты ругаешь меня за то, что я плохой отец?

– Нет… Просто говорю, я люблю сына не меньше отца. Я хочу избавить его от беспокойства, чтобы он пошел на вечеринку братства, как и другие парни его возраста.

– Ну, я его отец, и я вообще не хочу, чтобы он ходил на студенческие вечеринки.

– Дрейк… остановись. Мы поспорим об этом утром. Пожалуйста?

Дрейк вздохнул и продолжил.

– Мы когда-нибудь будем лучше ладить?

Брук вздохнула и обняла его в ответ.

– Кому ты рассказываешь. Это ты тот, кто раньше был в серьезных, долгосрочных отношениях. Мне кажется, что я спотыкаюсь в темной комнате с выключенным светом.

– Ну вот. – Он положил ее руку на свой растущий к ней интерес. – Держись за это, и ты не потеряешься.

Брук усмехнулась, но оставила руку на месте, нежно поглаживая.

– Ты такой типичный парень. Эрудированный профессор и поэтичный художник всего лишь твой способ соблазнения женщин?