Кроме того, Влад великолепно запоминал слова, не вникая, впрочем, в их смысл. К примеру, он совершенно точно знал, что соседская рыжая кошка - это "кошка", но когда во дворе однажды появилась белая пушистая кошка, он не мог понять, почему и это существо тоже называется "кошкой". Впрочем, родители нашли для него вполне приемлемое объяснение: одна кошка - кошка Мурка, а вторая... тут возникла некоторая методологическая проблема, потому что вторую кошку тоже звали Мурка, и пришлось ее назвать Мурка-Вторая.

Как бы то ни было, когда Владу исполнилось шесть лет, родители ни за что не хотели отдавать своего "чудика" в спецшколу для умственно отсталых детей, считая, что он вовсе не дебил, а "своеобразный ребенок", но в нормальную школу его не принимали, потому что он не умел читать: он знал наизусть все буквы, но не мог сложить их в слово. Тогда родители пошли на хитрость: они заставили Влада выучить назубок транскрипцию нескольких сот простейших слов, которые обычно встречались в предлагаемых на собеседовании при поступлении в первый класс тестах, и это дало превосходные результаты: их сын без запинки "прочитал" предложенные учителем тексты про то, как "мама мыла раму" и Филиппок собирался в школу...

* * *

- Погоди, - прервал Валидатора Весельчак, - ты что это "горбатого лепишь"?! Рейнджер нам как брат был, а ты его так выставляешь: не человек, а робот получается!

- Но откуда же ему иметь от рождения человеческие инстинкты, если его земные папа и мама - не более чем символы, необходимые лишь для того, чтобы его появление на свет выглядело правдоподобно?! - рассудительно возразил Валидатор.

- Ни шиша не понял, - честно признался Весельчак.

- Конечно, Рейнджер мог бы родиться и без родителей, если бы захотел, но он ведь сам сказал, что книга должна быть серьезной, то есть не фантастической, не абсурдной, не гротескной, не юморной. В ней должен быть реализм, а это значит, что не должно быть ничего необъяснимого в рамках общепринятой логики.

- Но это ведь не простой человек - он должен уметь творить чудеса! Воду в пиво превращать, например...

- Такое "чудо" может сотворить любой бармен: пиво получится - от настоящего не отличишь. В современности все чудеса, которые творили прошлые воплощения, сплошь опошлены: кого удивишь хождением по воде в век атомных подводных лодок? Даже воскрешение мертвых вошло в повседневную практику благодаря реанимации. Ресурсы чудес практически исчерпаны людьми с колбой, циркулем и скальпелем в руке.

- Но так ничего не выйдет, в натуре! - возмутился Весельчак. - Какое же это будет "воплощение", если оно ничем не будет отличаться от остальных людей?

- А кто сказал, что оно должно отличаться? У него, может быть, другие задачи. "Супер-стар" был хорош для эпохи возрастающих энергий, а теперь акценты смещаются в сторону убывающей энтропии, когда высшую ценность преобретает обратимость событий. Вполне вероятно, появление на Земле Рейнджера ознаменует начало новой эры, которая будет проходить под знаком "RESTART".

- В каком смысле? - потряс головой Весельчак, пытаясь что-то сообразить.

- В таком смысле, что на Земле не останется необратимых процессов. А это станет возможным благодаря использованию малых энергий в противовес высоким, - туманно пояснил Валидатор. Детали мне самому пока неясны.

- Так что теперь, Рейнджер хилым у нас будет? - дошло, наконец, до Весельчака.

- Да, с обычной точки зрения. Силу ведь можно мерить по разному. Интересно, задумывался кто-нибудь над тем, какой вес поднимают шахматисты за время партии, переставляя фигуры?

- Килограмм за два часа? - понятливо усмехнулся Весельчак.

4. Первые каникулы

(от Весельчака)

Школа предстала Владу величественным и таинственным музеем с развешанными по стенам незримыми табличками "Не шуметь!", "Не бегать!", "Не смеяться!", "Руками не трогать!". Ни к чему, кроме ручек, карандашей, линеек, тетрадей и учебников, здесь нельзя было прикасаться. В первый день учительница так и сказала: "Зарубите себе на носу раз и навсегда: ничего без моего разрешения не трогать!!!". Лишь иногда она позволяла прикоснуться к своей указке, мелу и тряпке, чтобы ученик мог что-то показать, написать или стереть на доске. Особое табу было наложено на карту и глобус, к которым нельзя было притрагиваться ни при каких обстоятельствах: показывая что-то на карте, нужно было водить над ней указкой на расстоянии 10 сантиметров, а тот, кто осмеливался к ней прикоснуться, сразу получал в дневник "банан" (два балла). Показать что-либо на глобусе учительница никогда никого не просила, видимо, потому что сделать это, не дотрагиваясь до обклеенного атласной бумагой папье-маше, было невозможно.

Влад был вполне послушным учеником, но когда в конце первого класса учительница повела детей во двор сажать деревья, он ощутил внутри себя смутный протест.

- Я не пойду! - неожиданно сорвалось у него с языка.

Учительница была в шоке - никогда раньше она ничего подобного от первоклашек не слышала.

- Разве ты не слышал: я всем говорила, что "каждый человек должен в своей жизни посадить хоть одно дерево"! нахмурилась она.

- Я не могу посадить дерево, - на глаза Владу навернулись слезы.

- Почему? - удивилась учительница.

- Потому... потому...

Влад хотел сказать, что ни один человек не может посадить дерево - в лучшем случае он может его пересадить из одного места в другое, потому что человек не может сделать зерно своими руками, а пересаживать деревья - значит нарушать священный принцип "не трогать!", ведь деревья могут вырасти и сами... Но ничего этого он, конечно, не сказал, потому что не смог связать их своей недетской мысли подобающую малолетке речь, и он только горько заплакал от беспомощности.

- Сейчас же прекрати! - учительница схватила его за рукав школьного пиджака и потащила во двор учить, как надо сажать деревья.

И вот наступили долгожданные каникулы...

Гораздо позже Влада преследовала одна и та же картинка из детства: во время первых летних каникул он едет в поезде с родителями в деревню к родственникам - вагон медленно подкатывается к станции, и сквозь редко забрызганное мелким дождем стекло видно, как на переезде стоят люди: мужчина в коричневой драной куртке с велосипедом между ног, на руле болтается бидон, из-под крышки видны края перетянутого резинкой целлофана; женщина в темном платке и коротких резиновых сапожках, с тонкой каемкой поверху, у ног стоят два накрытых марлей зеленых ведра; и хмурая конопатая девчонка с блеклыми бантами на коротких косичках, один бант развязался и попал за шиворот кофты... Они молча проплывают мимо, покорно воспринимая поезд как временное препятствие на их пути, а в голове Влада в такт вагонным колесам стучит глухой голос: "Толь-ко ни-че-го не тро-гать... толь-ко ни-че-го не тро-гать... толь-ко ни-че-го не тро-гать...", - и он радуется про себя, что поезд скоро пройдет, и он даже случайно не сможет нарушить жизнь этих людей.

- Сколько стоит поезд? - спрашивает мама у проводницы.

- Двадцать минут.

- Ура, пойдем на вокзал пить газировку! - радуется Владик.

И они идут с отцом пить газировку со своей кружкой, потому что на юге страны свирепствует болезнь с противным названием "холера", и по плацкартному вагону холодной шипящей змеей проползают слухи об американских шпионах, которые добрались аж до Орла и подкладывают в мойку питьевых автоматов зараженные стаканы.

После трех доз с сиропом, когда язык приятно холодит и пощипывает, а в нос ароматно шибает апельсиновыми газами, они возвращаются к вагону - и тут случается нечто страшное: им навстречу по перрону быстро идет, будто катится, та самая женщина с девочкой, в руках у нее по ведру яблок, из кармана кофты торчит скомканная марля... Владик в предчувствии беды прячется за отца, а женщина надвигается прямо на них с криками "купите яблочков!". Ничего не подозревающий отец останавливается, и как его не тянет Владик за свитер, оттаскивая от опасного места, спрашивает: