ГЛАВА XIV

Двадцать минут до захода солнца. Я поднимаю руку, и Брайтоншир останавливается рядом с моим порогом.

— Подожди здесь.

Мои первые шаги из леса неустойчивые, и мне кажется, что моя голова весит килограмм сорок пять, но я не могу выполнять свои декомпрессионные упражнения, пока не удостоверюсь, что всё безопасно. Делая глубокие, успокаивающие вдохи, я пересекаю задний двор и проверяю подъездную дорожку. Ни машины, ни мамы.

Я хватаю свой рюкзак из машины, затем просовываю голову через порог и говорю:

— Хорошо. Следуй за мной.

Он переступает порог и сразу же отклоняется в сторону. Я хватаю его и ставлю прямо.

— Что со мной не так? — спрашивает он, и его лицо приобретает болезненный оттенок зелёного.

Ткань его рубашки мягкая и нежная в моих ладонях. Домотканая. Совсем не похожа на одежду, которую мы носим в эти дни. Я прочищаю горло и отпускаю его.

— Это просто последствие леса. Присядь на секунду.

Мы сидим рядом с камнем. Я смотрю на часы. Я не знаю, сколько у меня времени до приезда мамы. На мгновение возникает мысль, что, может быть, мне не стоит его прятать. Может быть, стоит сказать ей, что я привожу двухсот пятидесятилетнего парня домой из леса не потому, что считаю его милым или что-то в этом роде, а потому, что он проходит через то же, что и мы, и, возможно, мы сможем помочь друг другу. Может быть, если мы узнаем, что случилось с его родителями, мы узнаем, что случилось и с папой тоже. Но мы должны держать это в секрете, потому что, если совет узнает, что я нарушила самое священное правило леса, я не знаю, что они сделают.

Да… Я не вижу, чтобы всё пройдёт так хорошо. Кроме того, я не планирую держать его здесь долго. Я просто собираюсь выслушать его, а затем отправить обратно туда, где ему самое место. Он пробудет здесь максимум одну ночь.

Я показываю ему, как потягиваться и касаться пальцев ног, а затем как крутить головой, чтобы ослабить узлы на шее.

— Лучше?

Он кивает.

Он остаётся рядом, пока мы направляемся к заднему крыльцу, его взгляд скользит по дороге, телефонным линиям, спутниковой антенне, торчащей из крыши дома старого мистера Уитмена через дорогу. Он втягивает воздух, его шаги замедляются, когда человек на "Швинне" мчится по дороге.

— Что, во имя всего Святого, это было за чудовище?

— Это был велосипед, — говорю я. — Не волнуйся, тебе это не повредит.

— Я нахожу это крайне маловероятным.

Я достаю ключ из заднего кармана и поворачиваю его в замке.

— Все ли одеваются в таком стиле в ваше время?

Я бросаю на него взгляд через плечо.

— Что ты имеешь в виду?

— Часто ли женщины носят панталоны? Или рубашки, которые так обнажают руки?

Я поворачиваю ручку и открываю дверь.

— Поверь мне, приятель. Ты кажешься мне таким же странным, как и я тебе. Снимай ботинки, — говорю я ему, скидывая свои за задники. — Я не хочу объяснять маме грязные следы, если она вернется домой до того, как я смогу всё убрать.

Брайтоншир снимает ботинки и держит по одному в каждой руке.

— Ты не хочешь объявить о моём присутствии?

Я фыркаю.

— Боже, нет. Мама не очень хорошо справляется со всем, что связано с моей работой, и она, определённо, не очень хорошо справляется со случайными парнями в доме.

Не то чтобы я когда-либо проверяла эту теорию, но я могу догадаться, какой была бы её реакция, и это было бы связано с её любимым ножом для разделки мяса.

— Значит, я должен оставаться скрытым на время моего пребывания?

— Скрытым и тихим.

Я кидаю ключи на кухонную столешницу, и мы идём к задней лестнице у кладовой.

— Как думаешь, ты сможешь с этим справиться?

— Я не идиот, — ворчит он.

Я веду его наверх, в свою комнату, через первую дверь справа. Я швыряю свой рюкзак в дальний угол, рядом со своим столом, и разворачиваюсь. Брайтоншир стоит в дверях, уставившись на потолочный вентилятор. Он протягивает руку, его пальцы сжимаются сами собой, прежде чем он подходит слишком близко к лампочке.

— Что это за свеча, что она может так ярко гореть без пламени?

— Эм, это называется электричество, — говорю я, хотя знаю, что не должна ему ничего говорить.

Негласное правило номер два: если путешественник каким-то образом проходит через порог в будущее или, не дай Бог, приглашен через него, его не следует информировать ни о чём, что может изменить ход истории. Это включает, но не ограничивается, достижения в области технологий и медицины, информацию о текущей мировой политике или исторических событиях, которые произошли после времени, в котором живёт путешественник.

Он снова тянется к лампочке.

— Удивительно.

Я делаю шаг вперед и хватаю его за руку. И снова разряд, осознание, которое пробегает по моим венам и заставляет мой желудок сжиматься, когда моя кожа касается его кожи. Статическое электричество из-за того, как мои носки скользят по ковру. Вот что это всё такое.

Я прочищаю горло и отпускаю его руку.

— Сейчас это не важно. Ты должен рассказать мне всё, что знаешь о том, что случилось с твоими родителями, и почему именно тебе нужно быть здесь, в моём времени, чтобы спасти их.

— Это долгая история, — говорит он. — Я не уверен, с чего мне следует начать.

— У меня есть время.

Он скрещивает руки на груди.

— Как много ты знаешь о совете?

Я сажусь в своё рабочее кресло, подтягиваю колени к груди и начинаю отсчитывать на пальцах всё, что когда-либо рассказывал мне мой отец.

— Я знаю, что он был создан тысячу лет назад, чтобы защитить лес от людей, которые хотели использовать его силу, чтобы завоёвывать земли и побеждать своих врагов, и все эти злодейские средневековые штучки. Я знаю, что члены совета бессмертны, и что они выбрали десять смертных, которым они могли бы доверять физическую охрану леса от внешних угроз. Один из этих смертных оказался моим предком, и с тех пор хранительство передается по нашей родословной. Вот почему я немного смущена тем, что твои родители сделали эликсир, который даёт путешественникам такое преимущество в лесу.

— Эликсир никогда не предназначался для использования кем-либо другим. Он был создан только для меня.

— Тем не менее, они, должно быть, понимали, что это может попасть не в те руки.

Брайтоншир прищуривает глаза.

— Почему ты так интересуешься эликсиром?

Я бросаю на него такой же взгляд.

— Почему ты так хитришь с эликсиром? Откуда ты знаешь, что это не связано с тем, что случилось с твоими родителями? Я хочу сказать, они ведь, в самом деле, действовали за спиной совета, изготавливая его. Может быть, они занимались и другими секретными делами тоже.

— Это абсурд, — говорит Брайтоншир сквозь стиснутые зубы.

— Почему?

— Мои родители исчезли не потому, что делали что-то не так, — говорит он. — Они исчезли, потому что знали слишком много.

Я хмурюсь.

— Что ты имеешь в виду?

Он делает глубокий вдох.

— Что бы ты сказала, если бы я рассказал тебе, что у моих родителей были причины полагать, что в совете существует заговор?

— Какого рода заговор?

— Всё началось с исчезновения твоего отца. Ничего подобного никогда не случалось со стражем раньше, не средь бела дня. Мои родители были далеко не довольны масштабом последовавшего за этим расследования совета. Они каждый вечер говорили за обеденным столом о том, что ничего не делается...

— Подожди, дай задний ход. Из какого, ты говоришь, года родом?

Он моргает.

— Год от рождества Христова, 1783.

— Так откуда же тот, кто живёт в 1783 году, вообще знает, что случилось с моим отцом в двадцать первом веке?

— Прости меня, — говорит он, его тон приобретает профессорские нотки. Если бы он носил очки, то прямо сейчас протирал бы их или водружал на нос. — Я и не подозревал, что ты ничего не знаешь. Членам совета разрешается проживать в любой период времени, который они предпочитают. Это, конечно, не относится к посредникам, которые присматривают за семьями стражей, поскольку их долг требует, чтобы они оставались в пределах времени нынешнего стража, но бессмертные могут выбирать, в какой период времени они будут жить, потому что для них время циклично. Единственный элемент, который учитывает истинное, линейное течение времени в лесу, это жизнь и смерть каждого стража, и поэтому, пока они ничего не делают, чтобы повлиять на ход истории, члены совета могут жить где и когда пожелают, и всё ещё обладают способностью участвовать в том, что происходит в текущей временной шкале леса.

От этого у меня начинает кружиться голова.

— Так, подожди. Если ты живешь в 1783 году, но твои родители исчезли всего неделю назад, откуда ты вообще об этом знаешь? Я имею в виду... Разве они не были бы всё ещё здесь в твоё время?

— Мои родители решили жить в 1783 году точно так же, как твоя мать решила жить в вашем доме. Когда мои родители посещают заседания совета в твоей нынешней временной шкале, это ничем не отличается от того, когда твоя мать покидает ваш дом. Ты ожидаешь, что она вернётся домой, когда её рабочий день закончится. Мои родители исчезли в твоей временной шкале, и поэтому они так и не вернулись домой в моей.

— Хорошо, — говорю я, лишь отчасти понимая. — Продолжай.

Он хмурится.

— С какой части?

— Части о моём отце, — говорю я, во рту внезапно пересохло. — Дядя Джо — наш семейный посредник — он сказал нам, что было проведено расследование, и что совет решил, что папа каким-то образом нашёл способ сойти с пути.

Он наклоняется вперёд, складывая перед собой пальцы в виде пирамиды.

— Родители не верили, что расследование было проведено должным образом, — объясняет он. — Ни один страж никогда раньше не мог сойти с тропинок, так почему же такая аномалия произошла сейчас? Мои родители решили провести собственное расследование, и то, что они обнаружили...

— Винтер? — мамин голос разносится по дому.

Дерьмо. Входная дверь закрывается, за ней следует звук маминых ключей, падающих на столешницу рядом с моими.

— Ты дома? — в её голосе слышится тот оттенок беспокойства, который появляется у неё, когда солнце вот-вот сядет, а она понятия не имеет, где я.