ГЛАВА VIII

За девяносто минут до захода солнца дядя Джо находит меня на развилке дорог, где двенадцать тропинок пересекаются и разворачиваются, как вспышка звёзд, петляя между особенно густыми деревьями. Капля пота скатывается с линии роста волос вниз по виску, когда я смотрю на свои ноги, желая, чтобы они сдвинулись всего на пятнадцать сантиметров влево и сошли с тропинки. Мои голени горят, а ногти оставляют на ладонях тонкие красные полумесяцы, но ниже лодыжек ничего не движется. Даже не дергается.

— Винтер?

Голос дяди Джо глубокий и громкий, как гром, раскатывающийся в моих мыслях. Носок его кожаного ботинка останавливается рядом с моей пяткой, и я краем глаза вижу плечо его чёрного костюма, но я не смотрю на него. Я просто продолжаю пялиться на ботинки, ожидая, что что-то произойдёт.

После короткого мига сдержанного молчания я спрашиваю его:

— Как он это сделал?

Дядя Джо даёт мне тот же ответ, что и всегда.

— Не знаю.

Я выдыхаю и поднимаю глаза. За моим глазом ощущается резкая пульсация, как будто кто-то пытается вогнать кирку в мою роговицу, а мой пульс подобно барабану в ушах, мчащийся к чему-то, чего он не может найти. Я задерживаю взгляд на низкой ветке передо мной, где желтеет верхушка листа. Цвет стекает по листу, как краска, и перекатывается через заостренный край.

Кап. Кап. Кап.

Я ищу лужу желтой краски, которая, по логике вещей, должна собраться у основания дерева, но там ничего нет. Цвет испаряется в воздухе.

Когда я была младше и впервые увидела, как лес преображается от лета к осени, я сказала папе, что это красиво.

Он же ответил, что это не красота. Это насмешка. Лес издевался над нашим миром, беря то, что, как мы знали, было настоящим — листья меняются осенью, умирают на ветвях, только чтобы возродиться весной — и переворачивая всё с ног на голову.

Это был первый раз, когда папа упомянул о лесе как об обладающем сознанием, как о живом, дышащем духе, который может принимать решения, изменять судьбы и останавливать время.

— Теперь всё станет сложнее, — говорит дядя Джо.

— Они всегда так делают в это время года.

В отличие от порогов, которые стражи используют для входа в лес (пороги, привязаны к источникам энергии), пороги, через которые проходят путешественники, обычно открыты всего на несколько секунд или несколько минут за раз, поэтому не многим путешественникам хватает прозорливости прошмыгнуть через них именно в этот момент и попасть в мой лес. Но есть что-то особенное во времени между осенним равноденствием и зимним солнцестоянием. Лес становится беспокойным, поскольку всё, что его окружает, приближается к смерти.

Теория дяди Джо состоит в том, что этот переход приводит к ослаблению завесы между мирами, открывая пороги на более длительные периоды времени. Некоторые пороги даже становятся более заметными, принимая форму настоящих дверей, которые могут видеть путешественники. Одна из таких дверей привела к созданию Стоунхенджа, памятника, обозначающего портал между мирами. К счастью, порог Стоунхенджа закрылся навсегда пару сотен лет назад. Я даже думать не хочу о том, сколько путешественников оказалось бы в лесу, если бы у него всё ещё была возможность открыться.

Излишне говорить, что, если я не буду в курсе событий в это время года, поток путешественников может затопить тропинки, и одному будет легче проскользнуть мимо меня, пока я разбираюсь с другим. Кроме того, в это время года я пропускаю больше всего занятий.

Однако папа не поверил в теорию Джо об истончении завесы. Он думал, что в это время года деревья просто больше жаждут свежего мяса. Запасы на долгую, мёртвую зиму.

Дядя Джо вздыхает.

— Тебе нужно прекратить это делать.

— Делать что?

— Пытаться следовать за твоим отцом. Это очень эгоистично.

Я знаю, что это так, но я не могу перестать пытаться. Не могу, если есть шанс, что он всё ещё там. Не могу, если есть шанс, что я ему понадоблюсь. Но я нужна и маме, и в этом заключается моя дилемма. Моя расколотая преданность раскалывает моё сердце надвое. Что бы я сделала, если бы в один из этих случаев это действительно сработало? Если бы я обнаружила, что мои ноги сворачивают с тропинки? Последую ли я за папой или останусь ради мамы?

Я прочищаю горло.

— Есть что-нибудь по Брайтонширу?

Дядя Джо выдыхает.

— Ничего. Впервые совершивший преступление. Ты могла бы сообщить об этом совету, если хочешь, но им понадобятся доказательства того, что он действительно пытается перейти границу, и даже тогда они мало что смогут сделать.

— Он был не просто каким-то парнем, который зашёл не в то воздушное пространство и оказался здесь. Он хотел быть здесь. Он сказал, что вернётся.

— Да, но ты можешь это доказать?

Я фыркаю.

— Мне не нужно это доказывать, дядя Джо. Он произнёс эти слова. Прямо мне в лицо.

Он вздыхает и садится на кованую железную скамью позади себя. Рядом с ней стоит старомодный уличный фонарь с серебристой паутиной, свисающей, как крошечный гамак, под корпусом фонаря. Ничего из этого не было там несколько секунд назад.

— К сожалению, это так. Законы совета позволяют нам вмешиваться в дела путешественников в редких случаях, но только если они уверены, что путешественник представляет угрозу для леса.

— Какого рода вмешательство?

Он похлопывает по сиденью рядом с собой.

— Сядь.

Я медленно опускаюсь на скамейку и жду, когда она растворится подо мной. Что дядя Джо исчезает, а я оказываюсь одна в этом лесу, сходя с ума от постоянных поворотов и изгибов.

Но скамейка прочная. Каркас из холодного железа впивается мне в спину.

— Совет может принудительно закрыть порог, но для этого требуется сильная древняя магия. Опасная магия. Ты знаешь поговорку: всякий раз, когда закрывается дверь, Бог открывает окно? Тут примерно также, только результат может быть хуже, чем открытие окна. Это может быть Большой Каньон. Поэтому совет должен быть уверен, что закрытие Брайтонширского порога, это правильный поступок.

— У меня есть какие-нибудь другие варианты?

Дыра размером с Большой Каньон, в которую потенциально могут провалиться сотни путешественников, звучит не слишком привлекательно.

— Останови его.

— В смысле?

— Каждый раз, когда он проходит. Останови его.

Он с такой легкостью говорит об этом, как будто у меня нет жизни вне леса.

— Во-первых, — говорю я, — это звучит утомительно. Во-вторых, у меня есть одно маленькое дело, которое называется школой.

— Ты всегда можешь поступить так, как предлагает твоя мать, и записаться на программу домашнего обучения.

— Нет, спасибо.

Я и так достаточно ненормальная. Кроме того, я знаю, как будет выглядеть моя жизнь, когда я окончу школу: все обязанности стража, на ежедневной основе. Эти последние два года средней школы — последние два года всей моей жизни, в течение которых я могу притворяться в какой-то степени нормальной. Два года, чтобы прожить жизнь, которая не будет полностью поглощена судьбой и долгом, и желанием быть кем-то другим, кем угодно, пусть даже всего на один день. И я не откажусь от этого только потому, что какому-то путешественнику захочется поиграть в "Ред Ровер"³ с моим порогом.

Папа хотел, чтобы у меня была нормальная жизнь как можно дольше, и именно так я и собиралась поступить.

— Это не будет вечно, — говорит Джо. — В конце концов, парню надоест.

Я так не думаю. Я не знаю, чего хочет Брайтоншир, но полагаю, он просто станет более решительным, и думаю, что он будет продолжать наступать, пока не найдёт брешь в моей броне.

Я скрещиваю руки на груди. Пот катится по шее. Даже когда солнце садится прямо передо мной, заливая деревья полосами оранжевого света, температура колеблется между дискомфортом и удушьем. Странно для середины октября и крайне затруднительно. Вся моя школьная одежда — это рубашки с длинными рукавами, джинсы, ботинки. Укрытие и многослойность. По-августовски жаркие осенние дни, подобные этому, ведут к тому, что я роюсь в глубине своего шкафа в поисках нескольких предметов летней одежды, которые я не убрала в коробку.

— Это твоя работа, Винтер, — тихо говорит он. — Это должно быть твоей первоочередной задачей. Это не первый раз, когда кто-то обнаруживает лес и намеренно пытается использовать его для перехода, и все стражи до тебя делали именно так, как я сказал. Они ждали этих путешественников, они находили их и останавливали. Каждый раз. Это может быть утомительно, но это единственный способ.

Я вытираю рукавом влажный лоб.

— Не знаю, сколько ещё занятий я смогу пропустить, прежде чем меня отстранят.

Дядя Джо встаёт и застёгивает пиджак. Он даже не выглядит слегка угнетённым в такую жару.

— Твой долг важнее безупречной посещаемости, — говорит он. — Кроме того, ты могла бы получить высшие баллы, пока спишь.

Хотелось бы. Было бы намного меньше поздних вечеров, когда я наверстывала упущенное за домашним заданием.

— Дело не в этом...

— Тогда в чём же дело?

Но он бы не понял. Почему-то я не думаю, что дядя Джо когда-либо хотел быть нормальной шестнадцатилетней девушкой.

— Ничего.

Я отталкиваюсь от скамейки, и она распадается на тонкие струйки серого дыма.

— Я разберусь с этим.

— Хорошая девочка, — он прочищает горло. — А сейчас нам пора в путь. Не хочу заставлять совет ждать.

Я вкладываю свои руки в его руки. Мой желудок опускается до кончиков пальцев ног, такое же чувство я испытываю после того, как американские горки преодолевают свою первую высоту. Мир смещается вбок, и в ушах давит, как будто кто-то пытается выдавить зубную пасту из моей головы.

А потом мы исчезаем.