Тут Мандер вспомнил, что на острове есть школа для детей местных туземцев и что мистер Петров провел там какой-то урок.

«Если Петров может чему-то учить здешних школьников, – думал Мандер, – почему я не могу? Дам им несколько уроков орнитологии, расскажу о жизни пернатых, а взамен попрошу их помочь мне в ловле птиц».

Окано был польщен и обрадован, когда на следующий день профессор изложил ему свое намерение. Что касается школьников, то они были в восторге. Особенно им понравилась перспектива ловли птиц. Когда началась эта работа, Окано обратился к профессору с просьбой:

– Если можно, соберите две коллекции: одну вы увезете, а другую, пожалуйста, подарите школе.

– Что ж, можно, – ответил Мандер сдержанно, но на душе у него стало как-то особенно хорошо. И он мысленно задорно подмигнул Тане.

После этой встречи профессор стал чаще видеться с советскими людьми. Заглядывал он в амбулаторию к Тане, якобы за медицинским советом. Вид этой молодой женщины, с такой серьезностью вникающей в недуги своих темнокожих пациенток, как-то бодряще действовал на почтенного джентльмена.

Приглядывался он и к Петрову. Еще на шлюпке Степан произвел на него сильное впечатление своей решительностью, энергичностью, какой-то сдержанной, подчиняющей себе суровостью. Но и сейчас, в обычной обстановке, уравновешенный и далекий от восторженности, ученый должен был признаться самому себе, что Петров ему нравится. Для Мандера было неожиданностью то глубокое уважение, которое Петров питал к науке. Приятно поражала широта его кругозора. С удивлением профессор отмечал, что даже здесь, на острове, Петров не теряет времени даром и читает много книг по истории Англии и Британской империи, которые берет в небольшой местной библиотеке. Да, Петров мало походил на тех моряков, с которыми Мандеру приходилось когда-либо встречаться…

Профессор много расспрашивал Петрова о Советском Союзе, и то, что он услышал, вызывало у него двойственное отношение. Были факты, которые Мандеру не нравились или, по крайней мере, казались сомнительными. Так, например, он скептически относился к возможности планирования творческой науки или искусства. Но были вещи, которые приводили Мандера 9 восхищение, – например, гигантские достижения советской власти в сфере народного просвещения или огромный технический прогресс Советского государства. Положение науки в СССР особенно восхищало Мандера. Впервые в жизни профессор вплотную коснулся области политики и социальных проблем и с удивлением вынужден был признать, что все это его интересует и даже волнует.

Драйдена уже давно раздражало сближение профессора с русскими. Банкиру не нравились также дружеские связи Мандера со школой и туземными ребятами. Он видел во всем этом проявление того зловещего влияния, которое коммунизм оказывает на мир. Но до сих пор у Драйдена не было случая откровенно поговорить с этим «полубольшевизированным профессором», как мысленно он называл теперь Мандера. И вот этот случай, наконец, представился, когда они вдвоем прогуливались на берегу океана.

– Я слышал, – начал банкир, – что вы преподаете в туземной школе. И еще что-то делаете для нее…

– О, не так много! – смущенно пробормотал Мандер. – Несколько уроков и коллекция пернатого царства для школы…

– Вот как! – язвительно произнес Драйден. – Все складывается весьма неплохо для туземцев, этих попрошаек: вы учите их детей, мадам Петрова лечит их женщин… И притом все бесплатно! Прелестная картина: белые обслуживают цветных.

– Это не совсем так! – возмутился Мандер. – Просто у меня и у мадам Петровой много свободного времени. Отчего бы не использовать его разумно? К тому же, в отличие от мадам Петровой, я работаю не бескорыстно: школьники помогают мне собрать коллекцию.

– Но и мадам Петрова также лечит этих женщин не столь уж бескорыстно! – с раздражением заметил Драйден. – Все это не больше как большевистская пропаганда. Неужели вы до сих пор не поняли?

– Пропаганда? – растерянно переспросил Мандер. – О нет! Мадам Петрова просто милая и сердобольная женщина. Ей хочется помочь этим бедным туземкам.

– «Бедным туземкам»! – саркастически повторил Драйден. – Неужели у вас, дорогой профессор, совершенно исчезло «чувство цвета», чувство превосходства, свойственное каждому англичанину, даже больше – каждому белому?

И, прежде чем Мандер успел ответить, банкир продолжал:

– Я не стану отрицать доброты мадам Петровой. Я говорю лишь о том, что у большевиков даже доброта превращается в оружие подрыва и разрушения английских устоев.

– Вы странно смотрите на вещи, сэр Вильям! – рассмеялся Мандер. – Что за оружие разрушения – припарки, которые ставят больной женщине?

– Вы слишком мало имели дело с политикой, дорогой профессор, – начал Драйден, – и потому иногда склонны идеализировать действия и мотивы людей… Но вот послушайте…

И Драйден с непривычной для него горячностью стал развивать перед Мандером свои взгляды: коммунисты – это ужасные люди, возмутители умов, смертельные враги того мира, который является естественной средой для него, сэра Вильяма, и для него, профессора Мандера, и для тысяч других солидных людей, занявших прочное место в жизни.

– С ними нашему миру, – закончил свою гневную речь Драйден, – придется вести жестокую борьбу, но вести умно и гибко, разносторонне.

Мандер внимательно слушал банкира, слегка склонив голову, не произнося ни слова. Только в спокойных глазах его иногда вспыхийали и сразу же гасли недобрые огоньки. Когда Драйден, наконец, замолчал, профессор с необычной для него твердостью заговорил:

– Мне трудно согласиться с вами, сэр Вильям, Вы подходите к большевикам как политик, а я подхожу к ним как ученый… Видите ли, сэр Вильям, ученый прежде всего изучает факты и уже потом, на основании анализа и обобщения этих фактов, делает вывод. Так вот… в вопросе о большевиках я прежде всего хочу опираться на факты. С нами в шлюпке были три человека из Советской России, и я стал знакомиться с ними, как ученый знакомится с новым для него видом, то есть спокойно и систематически следить за их словами и действиями. Согласитесь сами, сэр Вильям, что наше блуждание на шлюпке открывало для таких наблюдений много возможностей. Далее, здесь, на острове Девы, я продолжал собирать факты, но совсем в другой обстановке…

Профессор вызывающе посмотрел на своего собеседника и, помедлив немного, продолжал:

– Как ученый, сэр Вильям, я знаю, что хороший колос произрастает только на хорошей земле. Советские люди, с которыми судьба столкнула нас на шлюпке, – это, будем считать, колос. Я его проверил со всех сторон, в разных условиях, и пришел к выводу – пусть предварительному! – что колос здоровый, хорошего качества. Эти люди – как в деловом, так и в моральном отношениях – проявили себя высоко, и вы не станете этого отрицать. Какой вывод я обязан сделать как объективный исследователь? Только один: очевидно, почва, на которой этот колос вырос, – почва хорошего качества, и климат, в котором он произрастал, – климат, благоприятствующий росту. Иначе быть не может. Что же это за почва и климат? Советское государство, советское общество… Стало быть, в Стране Советов есть что-то здоровое и крепкое, что способствует произрастанию хорошего человеческого материала. Таков мой вывод!

– Положительно, можно подумать, дорогой профессор, что вы стали большевиком! – раздраженно воскликнул Драйден.

– Весьма далек от этого, – спокойно возразил Мандер. – Я никогда не был и никогда не буду коммунистом. Мне далеко не все нравится в большевизме. Я взращен на совсем иной, возможно, во многом менее разумной почве и слишком глубоко ушел корнями в нее. Но, как объективно мыслящий ученый, я заинтересовался Советской страной.

Мандер круто повернул к дому, как бы давая понять, что разговор окончен, и заключил:

– Короче говоря, я считаю, что к Советскому Союзу надо относиться объективно, как к реальному факту действительности. Эта страна идет своим, весьма интересным путем. И пусть Англия идет своим путем. А будущее покажет, на чьей стороне правда.