ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

УИЛЛОУ

Ушел.

Я была на грани панической атаки, когда меня привезли в больницу. Я плакала. Боже, как я плакала. Я в шоке, что у меня вообще остались слезы. Я не знала, что происходит – был ли у меня выкидыш, было ли это что-то серьезное, или я слишком остро реагировала. Боль говорила мне, что что-то не так, и я надеялась, что это не то, что случилось.

Я прижалась к кровати, с моих губ сорвался крик, когда они не смогли найти сердцебиение второго ребенка. Они проверили его один раз. Проверяли дважды. Ничего. Вина окутала меня, как одеяло, когда вошел Даллас. Я не должна была быть на дороге в глуши. Я не должна была переживать из-за мужчины, когда у меня были дети.

Сначала я винила себя.

Потом я переложила вину на Далласа.

Он не должен был просить меня поехать к нему домой.

Я не виновата в том, что мы потеряли ребенка.

Это не его вина, что мы потеряли ребенка.

Но иногда ты хочешь обвинить кого-то, потому что не можешь смириться с тем, что его больше нет. Хотя я не так долго была беременна, я уже начала любить своих детей, а теперь одного из них у меня забрали. Мое сердце болит, как будто кто-то воткнул в него нож и крутит его до тех пор, пока каждая часть меня не разорвется.

У меня все еще есть ребенок, который полагается на меня. Я не собираюсь подвергать себя другим стрессовым ситуациям. Я не буду беспокоиться о сердце Далласа, потому что я собираюсь сосредоточиться только на том, чтобы сохранить свое в порядке ради ребенка, а попытки завязать с ним отношения этого не сделают.

Мне нужно пространство. Мне нужно отстраниться. Я смотрю на дверь, гадая, вернется он или нет, и напрягаюсь, когда раздается стук.

Стелла заглядывает внутрь.

— Ничего, если я войду?

— Входи, — отвечаю я. Мне нужен кто-то прямо сейчас.

Она улыбается и садится на свободное место рядом со мной.

— Ты уже звонила маме?

Я качаю головой.

— Честно говоря, я не хочу никому говорить. Она захочет прилететь сюда и позаботиться обо мне, а этого я не хочу. Мне нужно время, чтобы отдышаться, смириться, принять это. — Я потираю живот. — Ты сможешь подвезти меня домой, когда меня отпустят?

Она сжимает свою руку над моей.

— Конечно. — Она открывает рот и тут же закрывает его. Она хочет поговорить о Далласе, скорее всего, хочет, чтобы мы наладили отношения, но сейчас это невозможно.

Как я и сказала Далласу, теперь я все понимаю. Я знаю, каково это – потерять кого-то, кого ты так сильно любишь, с кем, как ты думал, ты проведешь годы.

И я понимаю, что никогда не хотела отпускать его.

***

Прошло три дня с тех пор, как Стелла привезла меня домой из больницы.

У меня все болит. Истощена. Безнадежна.

Звонки и сообщения игнорируются, и единственная причина, по которой я видела Лорен, – это то, что у нее есть запасной ключ от моей квартиры, и она зашла ко мне без приглашения. Я эгоистична, потому что они беспокоятся обо мне, но я хочу, чтобы меня оставили в покое. Я попросила Далласа дать мне немного пространства, и, за исключением нескольких сообщений, он так и сделал. Но никакие слова, никакие нотации, ничто не остановит меня от чувства вины в этом. Я была слишком напряжена. Я неправильно питалась. Мне следовало больше отдыхать. Чувство вины за то, что это мое тело потеряло моего ребенка, убивает меня.

Я позвонила маме в тот день, когда вернулась домой. Мы плакали. Она молилась. Она умоляла прилететь сюда, чтобы быть со мной, а я умоляла ее не делать этого.

Я читаю очередную статью о синдроме исчезающих близнецов, когда слышу, как открывается моя входная дверь. Я разворачиваюсь на диване и закрываю ноутбук в тот же момент, когда входит Лорен, одетая в свою медицинскую форму и идет прямо на кухню, как будто она здесь хозяйка.

— Привет, девочка, — зовет она, когда я встречаю ее. — Надеюсь, у тебя есть аппетит. — Она включает духовку и начинает доставать контейнеры с готовой едой. — Сегодня в меню тако.

Я просматриваю все продукты, разложенные на прилавке. Мясо. Салат-латук. Сыр. Сальса. Гуакамоле.

— Ты все это приготовила? — спрашиваю я. — Разве тебе не нужно было работать?

Она смеется, снимая крышку с мяса и выливая его в кастрюлю.

— Милая, ты же знаешь, что моя готовка – дерьмо. Хотя разогревать я умею неплохо. — Она включает конфорку. — Даллас сделал все это вчера вечером перед уходом на работу и попросил меня принести это сюда.

Я фыркнула.

— Почему? Он боится, что я недостаточно хорошо питаюсь, и мы потеряем второго ребенка? — Слова вырываются прежде, чем я успеваю остановить себя.

Она бросает на меня взгляд.

— Нет. И мы оба знаем, что он так не думает, так что перестань вести себя как соплячка.

— Прости? — огрызаюсь я.

— Ты меня слышала, — говорит она, возвращая свое внимание к плите. — Перестань вести себя как ребенок.

Я надулась. Я задыхаюсь. Я хочу вышвырнуть ее из своей квартиры, но она продолжает:

— Я понимаю, что тебе больно, но не забывай, что ты не единственная, кто переживает эту потерю. Мой брат тоже.

Я прижимаю палец к груди.

— Это он пытался обвинить меня в потере ребенка.

— Он сказал эти слова?

— Ну... не совсем.

— Единственное, что точно в твоем аргументе, это то, что он никогда не говорил, что ты виновата. Ни разу. Ты злишься на него, потому что тебе больше не на кого злиться – потому что никто не виноват. Никто. Вы слышали доктора. Выкидыш случился бы, несмотря ни на что.

— Я не виню его за выкидыш.

— Но ты винишь его в том, что произошло до выкидыша. Тебе нужно на что-то свалить вину за потерю ребенка, поэтому ты сваливаешь все на вещи Люси в его доме.

— Не делай этого, Лорен, — бормочу я. — Я не буду говорить с тобой об этом.

— Тогда не говори со мной. Поговори с ним. Пожалуйста.

— Я поговорила. Мы переписывались несколько раз.

— У Мейвен сегодня ночевка. Пусть он придет.

— Я не могу, — шепчу я, и мой голос начинает ломаться. — Это будет слишком тяжело.

— Переживать трудные периоды в жизни гораздо сложнее, когда рядом нет никого. Все становится мягче, нежнее, когда с тобой есть кто-то еще. Поверь мне.

***

Даллас знает, что еда – путь к моему сердцу. Тако и кусок черничного пирога, который он прислал, заставляют меня передумать на счет того, чтоб встречаться с ним. Лорен права. Мы не сказали друг другу и пары слов после нашей ссоры в больнице. Я сотни раз прокручивала в голове нашу переписку, не спала допоздна, потому что не могла уснуть, и пыталась проанализировать каждое слово, сорвавшееся с его губ.

Я закрыла глаза и вспомнила, что он сказал.

«Сделать шаг назад от отношений, которые мы строили? Сделать несколько шагов назад от занятий любовью?»

Он сказал «заниматься любовью». Я поправила его и сказала, что мы только трахаемся.

Я единственная была честна с собой, с нашими отношениями. В ночь нашей встречи на одну ночь мы оба были в тяжелом состоянии, и я боюсь, что нас тянет друг к другу только из-за этого и моей беременности.

Но плохие дни, плохие месяцы не длятся вечно, и в конце концов мы переживем наши плохие времена и поймем, что использовали друг друга только как пластырь, пока не зажили раны. Он снова станет вдовцом, оплакивающим свою жену, но при этом будет продолжать трахаться. А я вернусь к роли женщины, которая не хочет иметь ничего общего с любовью, но все равно получает секс.

Мы занимаемся сексом ради потребности в нем, ради связи, ради желания. Не ради любви, как он сказал. Я сглотнула. Не из-за любви с его стороны, потому что чем больше времени я проводила с ним, тем больше понимала, что падаю в яму, куда не хочу попасть. В яму влюбленности в мужчину, который не заинтересован в том, чтобы влюбиться в меня, кроме как в постели. Я боюсь признаться, что влюблена в этого сломанного, красивого, любящего мужчину.

В дверь стучат, когда я достаю противень с печеньем из духовки. Даллас готовил для меня, и я хотела отплатить ему тем же. Печенье также помогло мне отвлечься от всего, что я переживаю. Конечно, я использовала готовую смесь из коробки, но девушка должна с чего-то начинать.

Даллас сказал, что придет после того, как заберет Мейвен с ночевкой. Я глубоко вздохнула и не потрудилась посмотреть в глазок, прежде чем открыть дверь.

— Какого черта ты здесь делаешь? — кричу я.

Бретт стоит в дверях с цветами. Да, опять эти чертовы цветы.

Его светлые волосы зачесаны назад в бейсболку, а футболка и джинсы обтягивают его высокое и тощее тело.

У моего бывшего мудака есть история неудачного выбора времени – он затащил девушку в нашу постель, когда думал, что меня нет в городе, отправлял фотографии члена, не поставив пароль на телефон, был на свидании с другой женщиной, когда я столкнулась с ним в магазине замороженных йогуртов.

Я запинаюсь, когда он делает шаг вперед и закрывает за собой дверь.

— Я слышал о том, что случилось с нашим ребенком.

— Мне жаль. Что ты только что сказал? С нашим кем? — Я сплю. Я должна быть во сне. Этого не может быть.

Бретт выпущен под залог. Он даже не должен покидать пределы округа, не говоря уже о штате.

Он пожимает плечами и идет в гостиную, ставит цветы на середину журнального столика и садится.

— Должен сказать, я недоволен, что ты скрывала это от меня, но я прощу тебя... ради нашей семьи.

— Ты сошел с ума? — Неужели тюрьма заставляет тебя фантазировать? Я делаю шаг ближе, чтобы посмотреть ему в глаза. Он, должно быть, под кайфом, чтобы считать это хорошей идеей. — Ты принимаешь наркотики?

— Нет, Уиллоу, я не принимаю наркотики, — раздраженно передразнивает он.

— Тебе нужно уйти.

— Я не уйду, пока мы не поговорим о нашем мертвом ребенке.

— Нет никакого нашего ребенка, тупица.

Мое дыхание сбивается, а кулак так и чешется, чтобы ударить его по лицу. Он только что назвал моего ребенка мертвым. Он встает и пытается схватить меня за руку, но я отбиваюсь от него.

— Уходи, пока я не вызвала полицию. Ты знаешь, что этот ребенок не твой. Я не прикасалась к тебе почти год.

— Мне все равно. Я возьму на себя ответственность, если это будет ребенок от другого мужчины, потому что я люблю тебя. — Он высокомерно оглядывает комнату. — Я не вижу здесь никого, кто мог бы тебе помочь. Что ты сделала? Забеременела от какого-то случайного парня, пока путешествовала со Стеллой? — Он щелкает языком и качает головой. — Знаешь, вот почему я сказал, что не доверяю тебе работать с ней. Ты злишься на меня за обман, когда я знаю, что ты делаешь то же самое.