— Вот и чудесненько!.. Гаврилов!

— Здесь я…

— Организуй все как полагается, обеспечь подводы…

— Будет сделано, Николай Иванович.

— И смотри у меня, — погрозил ему кулаком председатель. — Я проверю, и если что не так — я с тобой отдельно поговорю, чудесненько поговорю…

Возвращались мы в этот день поздно ночью — усталые, но довольные собой. В черном небе перемигивались яркие звезды, голоса женщин отчетливо и долго висели в прозрачной степной тишине. Шли по еле заметной, сереющей в темноте дороге. Где-то впереди глухо гремели на выбоинах колеса груженной хлебом телеги и слышался голос Ивана, понукавшего притомившуюся лошадь.

Меня взял кто-то за руку. От неожиданности я вздрогнул.

— Это я, — тихо сказала Паша Травкина, и я увидел, как блеснули ее глаза, отразив в себе свет далеких звезд. — Устал, Вася?

Мне хотелось сказать, что да, устал я чертовски, еле-еле шагаю, хочу спать. Но почему-то я не сказал так, промолчал.

— А вы здорово нынче поработали, — не дожидаясь ответа, похвалила она. — Сначала я думала: городские, чего с них спросишь, а вы, оказывается, молодцы…

— Паша! — позвал женский голос впереди.

— Ау! — откликнулась Паша. — Иду!.. Соседка зовет… Ну, побегу…

Паша помедлила, словно ожидая, не скажу ли я чего, и вдруг встрепенулась, прибавила шагу… Я посмотрел ей вслед и неожиданно с горечью подумал: «Почему Тася уехала в другую бригаду? Почему не осталась с нами? Сказала: «Девочки там, с ними нужно быть в первую очередь…»

Мне очень хотелось, чтобы Тася была сейчас здесь, рядом. Наверно, я не сказал бы ей ни одного грубого слова… А может, и сказал бы — кто знает?..