30

— БОЛЬШОЙ? — СПРОСИЛА ЯЗ. Она подошла, чтобы помочь Эррису подняться на ноги, все время не сводя глаз с черной наклонной стены льда. Что-то в ней напугало Эрриса. Раньше она такого не видела. — Просто «большой»?

— Да. — Эррис пожал плечами, освобождаясь от ее хватки, возможно, немного смущенный. — Очень большой.

Яз вытянула ноющее тело и прижала руки ко лбу, надеясь как-то отодвинуть боль, которая скоро расцветет позади него. Она выдавила в голос уверенность, которой не чувствовала:

— Тогда давай посмотрим получше.

Она снова заставила звезду раскалиться, сердцу забиться быстрее, песне стать еще пронзительнее. Она закрыла лицо рукой и направила свет вперед. Несмотря на это, она видела черную полоску кости своей руки сквозь закрытые глаза. Боль, укоренившаяся за ее лбом, послала колючие усики глубже, словно пытаясь расколоть мозг пополам. Наконец она со вздохом перестала напрягаться, желая, чтобы звезда замерла, и обнаружила, что на этот раз ей придется бороться с той, словно звезда впала в панику и хотела только бежать и бежать, пока не уничтожит себя.

Когда Яз открыла глаза, она увидела, что иней со стен растаял, оставив их скользкими от текущей воды, и что с двух сторон она отодвинула черноту на много ярдов, оставив чистый лед, покрытый призрачно-белыми трещинами и пятнами. Однако прямо перед ней лед очистился не больше, чем на длину копья, и огромное вторжение черноты осталось, сопротивляясь свету. Вид его нес в себе новый груз ужаса, который отсутствовал, когда весь лед был черным.

— Я же сказал, что он большой, — проговорил Эррис у нее за спиной.

Чернота напомнила Яз большой палец, проталкивающемся к ней через несколько футов чистого льда, во много раз выше ее роста и шире, чем вся комната, в которую он был нацелен.

— Эта штука не может быть частью Теуса… — Яз не смогла изгнать ужас из своего голоса. Если это действительно часть его, она не была уверена, что осмелится воссоединить с ним этот фрагмент.

Эррис ничего не сказал, только подошел и встал у ее плеча, с любопытством наклонив голову.

Со вздохом Яз направила луч интенсивного света от своей звезды, чувствуя, как соответствующий всплеск боли возвращается в ее голову. Ее мозг уже чувствовал, как будто внутри него открылась расселина, похожая на ту, которая отделяла Сломанных от Запятнанных. Она направила луч в центр черной массы, ожидая очистить ее кусок за куском, но багровый круг просто горел на поверхности.

— Попробуй край, — предложил Эррис.

Яз медленно провела лучом по черноте, двигаясь сначала к одному краю, затем переходя на другой. То тут, то там луч откусывал кусочек черноты, прежде чем наткнуться на огромное и упругое ядро. По мере того, как она перемещала свет, у нее начало появляться ощущение формы, представление о пугающих контурах этой штуки. Тьма была огромной, в десять тысяч раз больше, чем любой из демонов, которых она освободила раньше, и в десять тысяч раз более устойчивой к свету звезды. О том, что эта штука может сделать с ней, когда ее выпустят, было невыносимо думать. С такой силой, добавленной к его собственной, у Теуса не было бы причин придерживаться их соглашения.

Внезапно она начала смеяться.

— Что? — Эррис посмотрел на нее так, словно она сошла с ума.

— Разве ты не видишь? — Она провела лучом света по крутому склону и в зияющую пропасть перед чернотой.

— Я увидел его раньше тебя… — Эррис нахмурился. — Но почему это смешно?

— Это кит, — просто сказала она.

Эррис нахмурился еще сильнее, на его гладком лбу появились морщины. Затем, широко раскрыв глаза, он это увидел:

— Рот?

— Да. — Рот, о котором шла речь, был настолько велик, что мог проглотить лодку. В него поместился бы любой охотник города. Как такое существо оказалось подхваченным льдом, или какие силы подняли его из моря и перенесли через скалу, Яз понятия не имела.

— Это один из великих китов, самых больших, которые посещают Горячее Море. — Яз только один раз видела спину великого кита, когда он вынырнул на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. От плавной, катящейся от существа волны у нее перехватило дыхание. Она решила, что кит тянется ярдов на пятьдесят, а то и больше. Отец рассказывал, что однажды, в его юности, такой кит выпрыгнул из моря настолько высоко, что половина его тела поднялась над волнами и возвышалась над лодкой так, словно сама Черная Скала.

— Что за штука… — в голосе Эрриса прозвучал благоговейный трепет, несмотря на то, что он прожил тысячу лет среди чудес Пропавших. — У него есть зубы?

— Не знаю. — Икта никогда не вытаскивали на берег такого огромного зверя. Подобно ледяным бурям, они были силой природы, которой надо было дать пройти мимо и надеяться выжить. Яз попыталась усилить свет звезды, чтобы найти какие-нибудь признаки зубов. Но усталость поднялась в ней, как волна, и унесла на пол.

— Яз! — Эррис почти поймал ее, но ее слабость застала его врасплох. Он помог ей сесть, прислонив спиной к очищенному льду, и присел рядом с ней, его лицо было озабоченным. — Ты заболела?

— Я… мне просто нужно немного отдохнуть. — Смутившись, Яз попыталась перевести разговор в другое русло. Она посмотрела на замерзшего кита. — Говорят, что Зен, первый человек, был проглочен великим китом и прожил в его чреве сорок дней и сорок ночей, прежде чем сбежал.

— Кто? — Эррис с любопытством посмотрел на нее.

Она с удивлением встретила его взгляд.

— Зен! — Эррис, возможно, и родился давным-давно, но не раньше первого человека. Она рассказала историю.

ХУА, НАИМЕНЬШИЙ ИЗ всех Богов в Море, сотворил Зена, первого человека, из соленой воды, костей туарка и кожи кита. Одновременно Айики, наименьшая всех Богинь в Небе, сотворила Мокку, первую женщину, из льда, облаков, шепота четырех потерянных ветров и цвета, украденного из хвостов драконов.

Зен и Мокка жили на льду в палатке в два человеческих роста и шириной с бросок гарпуна. В то время они годами не меняли место, потому что тогда Хуа заботился о делах людей и держал горячее море открытым даже в самые суровые зимы, а Айики пела свои песни так, что ветры прятали когти и убирали клыки.

Когда у них заканчивалась еда, Зен и Мокка по очереди выходили в море в своей белой лодке, а другой оставался и вырезал кеттаны из зубов меньших китов, придавая им формы детей, которые у них будут, детей, которые понесут историю своей жизни далеко по льду и будут ее рассказывать, пока последняя звезда не вспыхнет красным и не исчезнет с неба.

Зен и Мокка ждали своих детей в течение неисчислимых лет, достаточно долго, чтобы прикосновение пальцев снова сделало первый из их кеттанов гладким, стирая историю, которую там оставил нож, достаточно долго, чтобы звезды превратились из белых в красные и исчезли, как угли, в ничто. Но по-прежнему ни один ребенок не приходил в их палатку.

Зен отправился в море, позвал Хуа, который создал его, и спросил, почему ему не дали сына. Мокка вышла на лед с голыми руками, позвала Айики, которая создала ее, и спела жалобную песню о дочери, которая так и не пришла.

Но не Хуа ответил Зену, качавшемуся на волнах. Вместо этого из неведомых глубин поднялся величайший Бог в Море, Хунуму, тот, кто обитает под светом. Хунуму поднялся в образе великого кита, черного, как ночь, и вдвое более огромного. И кит проглотил Зена без ответа, унося его и его белую лодку в пустоту, которая была его чревом.

И не Айики ответила Мокке, а Аллата, величайшая Богиня в Небе, которая первой зажигает звезды и гасит каждую из них, когда их время истекает. Аллата спустилась в облике снежного ястреба с крыльями из льда и пламени. Она сказала Мокке, что та просит о даре, бо́льшем, чем мир, потому что рождение — своего рода огонь, а нет дара более драгоценного, чем огонь. Его нельзя вернуть, он может бесконтрольно распространяться, он растет без ограничений, способный разрушать миры и перепрыгивать через черные пропасти между ними. Хуа и Айики сделали между собой одного мужчину и одну женщину. Но если Хунуму и Аллата дадут Мокке детей, то мужчин и женщин может стать больше, чем рыб в море или птиц в небе.

Мокка сказала только, что заплатит за это достойную цену, потому что лед всегда был одинок, даже ними двумя. И Боги в Небе и Боги в Море сказали, что если она сможет вытащить своего мужчину из чрева кита, то после этого она сможет вытащить ребенка из своего собственного чрева.

Это заняло у нее сорок дней, и то, как она это сделала, сама по себе другая история, но Мокка преуспела, и, спасая Зена, она открыла свое лоно и стала матерью всех нас.

— Я УЖЕ МОГУ стоять. — Яз оттолкнула протянутую Эррисом руку. В его руке может быть сила Пропавших, но она не позволит ему думать, будто она слаба. Мокка вытащила Зена из чрева зверя, и Яз тоже спасла этого мужчину, вытащив Эрриса из глубин звезды пустоты в сердце города и из-под земли. Однажды она покажет его Богам в Небе. Она поймала себя на том, что думает о них в ролях Мокки и Зена, и прогнала с лица глупую улыбку.

— Нам пора, — сказал Эррис. — Здесь ничего нет.

— Кроме достаточного количества мяса, чтобы накормить клан, и всего в нескольких ярдах от людей, которые так голодают, что их ребра выглядят так, как будто пытаются сбежать. — Она стояла, глядя на громаду, пойманную в ловушку во льду перед ней. — С этим Сломанным не понадобится то, что им присылают жрецы. Они могли бы жить месяцами, даже годами, не копаясь в мусоре, не посылая железо на Черную Скалу. Они могли бы заключать новые сделки с позиции силы.

Эррис поднял брови, улыбаясь:

— Из тебя бы получился хороший политик, не так ли?

Яз не знала этого слова, но каким-то образом почувствовала его смысл, вероятно, из-за странно затянувшегося времени, которое она провела в пустоте с Эррисом.

— Там есть еще кое-что.

— Да?

Яз приблизилась ко льду и чудовищу, которое он сжимал в себе. Чувство, что за ней наблюдают, осталось, наряду с сильным голодом, почти ревностью, как будто то, что наблюдало за ней, завидовало всему, что у нее было, от ее звезды до ее кожи, и хотело вырвать все это у нее.