22. Сделка

22. Сделка

Я лежу рядом с ним всю ночь, наблюдая, как он дышит и дергается, и держу его, боясь, что он совсем перестанет двигаться. Время от времени от придвигается ко мне, запуская пальцы в мою одежду.

Поэтому я знаю, что он все еще жив, что в нет осталось какое-то подобие сознания. Он жив. И мучается от боли. А я ничего не могу сделать, кроме как быть рядом.

Каким-то образом, урывками, я засыпаю, проваливаясь в сон, не похожий на отдых. Мне снится, что я заблудилась, и кто-то зовет меня, но я не могу его найти.

Некоторое время спустя меня выдергивает из бессознательного состояния. Аид все еще рядом со мной, неподвижный и невероятно холодный.

Я кричу, требуя большего света.

Все его тело белое. На губах образуется что-то вроде инея. Ресницы покрыты хлопьями.

Все мое естество замирает вместе с ним.

— Аид?

Он не отвечает.

— Луливер!

Я грубо встряхиваю его, но его конечности наполовину замерзли. Я кладу голову ему на грудь. Его сердце еще бьется. Он все еще жив. Он еще не бросил меня.

— Луливер? — я хватаю его лицо. — Скажи мне, что делать. Пожалуйста. Пожалуйста.

Псы скулят с пола.

Паника постепенно проходит.

— Присмотрите за ним, — приказываю я им. — Я вернусь.

Я набрасываю на него еще больше одеял, хотя не знаю, как они могут рассеять исходящий изнутри холод. Я натягиваю ботинки, хватаю плащ и бегу в оружейную. Пристегивая кинжал и арбалет. Я едва знаю как пользоваться тем и другим, но считаю, что это лучше, чем идти с пустыми руками.

Прежде чем уйти, я бегу в свою комнату и быстро набрасываю сообщение. Я тщательно обдумываю свои слова, стараясь вообще не упоминать Аида, на случай, если он прав насчет того, что его мать желает ему смерти.

В конце концов, я довольствуюсь всего тремя словами.

Помогите мне,

Персефона.

Я молюсь, чтобы он оказался прав, и она придет.

И отправляюсь в Подземный мир, огромные скалистые пещеры кажутся более гористыми, чем когда-либо. Я лишь смутно помню дорогу к помосту, в основном, из полетов с Аидом. Придется немного пройтись, мне нужно беречь свою энергию и быть внимательной ко всему, что может попытаться остановить меня.

Я не готова к этому, и все же должна быть готовой. Нельзя колебаться. Я не могу позволить ему умереть.

Я делаю глубокий вдох и захожу в первый туннель.

Около тридцати минут я бегу трусцой в кромешной темноте, петляя вверх, к центру, прислушиваясь к шуму, пытаясь пробиться сквозь низкий рев реки, звук, который сейчас имеет для меня больше смысла, чем раньше. Звук паники, страха и потери. Звук моей собственной души.

Я иду, иду, держись.

Я делаю еще один поворот и понимаю, что все выглядит так же. Не знаю, в правильном ли направлении я иду.

Я выхожу в камере над водоемом. У кромки воды стоит гоблин, пытаясь поймать духа в свою сеть. У меня нет ни времени, чтобы остановить его, ни навыков. Я поворачиваю назад, но вдруг раздается чье-то хихиканье.

— Человек! Прекрасный, вкусный человек…

Я вздрагиваю, доля секунды стоит мне всего. Я бросаюсь к туннелю, но чей-то кулак хватает меня за юбку и тащит на землю. Колено прошивает болью, но я брыкаюсь здоровой ногой, попадая в его гнилой нос, и переворачиваюсь на спину, когда он шатается, закипая.

Он сплевывает на камень кровь.

— Человечишка, — насмехается он, — убить человечишку.

Я не могу дотянуться до своего арбалета. Кинжал запутался в юбках. Он быстрее меня и обучен. У меня нет времени. Он убьет меня.

Дух хлопает крыльями в воде, привлекая мое внимание.

— Аид! — кричу я.

Гоблин инстинктивно поворачивается на шум, давая мне несколько секунд, чтобы высвободить кинжал и вонзить его ему в шею по самую рукоять.

Я и раньше резала сырое мясо, но никогда что-то живое. Я была не готова к сопротивлению дергающихся мышц, к черному бульканью, вырывающемуся из его горла, когда он падает навзничь, с торфяными глазами, установившимися в никуда.

И все это за считанные секунды, так долго тянущиеся.

Я убила его. Я никогда раньше не убивала, даже паука. Папа их ненавидел. С пяти лет я собирала их и выпускала в сад на крыше. Я всегда была человеком, старающимся избегать насилия.

И я убила его. Убила.

Нужно перестать дрожать. Нужно встать.

Его кровь на моих пальцах.

Вставай. Ты должна встать.

Я поднимаюсь на ноги, прижимаясь к стене пещеры, говоря себе, что у меня нет на это времени, зная, что буду ненавидеть себя вечно, если опоздаю.

Но я ничего не могу с этим поделать. К груди подкатывают рыдания.

Прекрати, прекрати, прекрати это!

Ты можешь это сделать. Ты можешь.

Ты должна его спасти.

Не будь трусихой.

Но я трусиха. Я трусиха, которой никогда ничего не приходилось делать и которая собирается позволить кому-то умереть, потому что у нее нет сил стоять.

— Леди Персефона, — произносит другой голос, более холодный и спокойный, чем скрежет гоблина. Я поднимаю глаза. Это Перевозчик, во всей его ужасной, неприглядной красе.

Плевать. Я бросаюсь к нему на талию, рыдая в его грубую пергаментную мантию.

— Помоги мне, помоги мне, пожалуйста!

Его костлявое тело напрягается.

— Моя Леди, — медленно произносит он, — чем я могу вам помочь?

— Отведи меня в транспортационный круг, — плачу я. — Пожалуйста. Пожалуйста.

Он наклоняется и подхватывает мои локти, заставляя выпрямиться. Его лицо ничего не выражает, но всего мгновение мне кажется, что он собирается отказать.

Его костлявая рука тянется к воде, и у края появляется баркас.

— Пойдемте, — говорит он, — мы недалеко.

Вскоре после этого мы поднимаемся на помост, и я неуверенными, дрожащими пальцами бросаю свое послание в огонь, молясь любым богам — старым или новым — которые, возможно, слушают.

Придите. Пожалуйста. Спасите его.

Перевозчик склоняет голову.

— Вы не уходите?

— Я — смертная, — говорю я. — Я даже не знаю, как.

Да даже знай, как, я бы не ушла. Не без него. Нет, пока не уверюсь, что он в безопасности.

— Отвезешь меня обратно? — спрашиваю я. — Пожалуйста?

Он кивает, медленно, как тает снег, и направляет меня обратно к лодке. Мы молча гребем по воде, низкий вой обжигает мне уши.

— Вы невредимы, Моя Леди?

Я не знаю, как на это ответить. Физически — я невредима, но чувствую, как что-то исцарапало мне душу, и даже если с Аидом все в порядке, даже если ничего не случится, тяжесть этого будет тянуть частичку сердца до конца моих дней.

— Это Аид сказал тебе так меня называть? — спрашиваю я вместо этого. — Моя Леди.

— Так он обращается к вам.

Хотела бы я, чтобы эта новость принесла мне хоть каплю радости, но нет, не сейчас, когда я не уверена, что он когда-нибудь снова хоть как-нибудь позовет меня.

Мы достигаем берегов за дверями дворца. Лодка ударяется о камень, и я выпрыгиваю из нее. Перевозчик зовет меня вслед.

— Моя Леди?

Я останавливаюсь, поворачиваясь к его пустому, бумажному лицу.

— Берегите себя. Вы не в безопасности. Легко довериться не тому человеку.

Не уверена, что доверяю кому-либо, кроме Аила, хоть и верю, что Эметрия заботится о нем.

И я должна верить, что она придет, потому что альтернатива слишком ужасна.

Когда я возвращаюсь в комнату Аида, его кровать пуста. Меня охватывает паника. Он умер? Исчезают ли фэйри, умирая?

Но потом я замечаю хвост на коврике за кроватью и обнаруживаю его там, распростертым на полу, бледным, как молоко, и обнимающим псов. Они скулят, когда видят меня, как и он, когда я протягиваю руку, чтобы прикоснуться к нему.

— Аид!

— Я не хотел… уходить в одиночестве…

— Ты никуда не уйдешь!

Я обхватываю его руками, прижимая его грудь к своей, вдавливая его к кровати. Он все еще невероятно холоден.

— Король ада… замерзающий до смерти… — стонет он, когда я засовываю его ноги под одеяло, — что за… изысканная… ирония…

— Ты не замерзаешь до смерти, — говорю я ему, хотя знаю, что именно это и происходит. Он буквально холодный, как лед. Вокруг рта потрескался иней. Я тянусь рукой, чтобы коснуться его губ.

— Я… я едва тебя чувствую…

Я болезненно сглатываю, забираясь к нему на постель и проскальзывая под одеяло. Он излучает холод. Мне приходится натягивать между нами одеяла, чтобы сохранить хоть половину своего тепла, потому что не могу его отпустить.

— Но я здесь, — говорю я ему. — Я здесь.

— Продолжай… продолжай говорить…

Я не знаю, что говорить.

Псы скулят с пола.

— Поднимайтесь, ребята, — говорю я им. — Грейте своего хозяина.

Они запрыгивают на кровать и устраиваются между нами.

— Расскажи мне приятную историю, — просит он. — Что-то из твоего детства.

Мое детство было полно приятных моментов, но сейчас трудно даже что-то одно отыскать. Трудно представить, что я когда-либо была счастлива, каждое хорошее воспоминание затмевалось муками от наблюдения за его страданиями. Я хочу избавиться от боли, но не могу.

Поэтому я пытаюсь найти что-нибудь, что угодно. Что угодно, лишь бы удержать его здесь, пережить еще одно мгновение, и еще…

— Каждый год в первый день весны мой отец брал меня с собой в Гайд-парк, независимо от погоды, и мы умывались утренней росой. Это должно сохранять тебя красивым.

Аид слабо улыбается.

— Это сработало, — он вздрагивает. — Что еще вы делали? В парке?

— Не знаю. Качались на качелях. Устраивали пикник. Ели мороженое на эстраде, если шел дождь. Раньше я поднимала шумиху, когда моросил дождь, но это стало одной из моих любимых традиций.

— Когда ты перестала?

— Однажды папа решил, что я слишком взрослая, но… Я все равно шла. Не знаю, почему.

— Это… это хорошая традиция…

— Я скучаю по нему.

— Ты… увидишь его снова… скоро…

— Прекрати так говорить!

— Я думал… я думал, ты хочешь домой.

— Но только не в том случае, если больше не увижу тебя!

При этих словах он открывает глаза и смотрит на меня.

— У тебя есть только два дня в мире смертных в год, верно? Ты можешь… провести один из них со мной?

В его взгляде что-то вспыхивает, эмоция, которую я не могу полностью описать, удивление, которое я не могу объяснить. На мгновение его глаза становятся такими же яркими, как всегда.