— Но ты ужасающий Лорд Ночи. Ты, конечно, не против толики черной магии?

— Я беспокоюсь о том, что могу сделать с такой силой, — говорит он, не глядя на меня. — Это зеркало мне вполне подходит. Через него есть доступ практически ко всем когда-либо снятым шоу. Например, Зеркало, покажи первый эпизод «Аббатства Даунтон».

Наши лица проплывают, сменяясь изображением величественного дома. Начинает играть слабая музыка.

— Потрясающе, — шепчу я. — Зеркало, покажи мне Гайд-парк.

Величественный дом сменяется зелеными лужайками и редкими деревьями.

— Что еще оно может показать? — спрашиваю я его.

— Зачем говорить? Гораздо интереснее наблюдать, как ты узнаешь.

Я не могу понять, раздражает или забавляет меня этот комментарий, поэтому я игнорирую его, танцуя перед кадром.

— Зеркало, зеркало, на стене, кто прекраснее всех? — Изображение снова кружится, вызывая в воображении мою версию; сияющую, мерцающую, идеальную версию. Это Я, но не я. Я через мерцающий фильтр.

— О, это я!

Тень улыбки тронула уголок рта Аида, но он быстро подавил ее.

— Вероятно, он исследует только нас двоих, поскольку мы единственные живые существа в этом измерении.

— Ты хочешь сказать, что я красивее тебя?

— Я этого не говорил.

— Ты считаешь меня красивой.

— Возможно, это не работает на фейри.

— Ты считаешь меня красивой.

— Я бы предпочел использовать слово «терпимой».

— Ты говоришь это только для того, чтобы избежать лжи, не так ли?

— Так и есть… ты становишься хорошенькой.

— Аид считает меня красивой, — говорю я певучим голосом, кружась вокруг него.

— Я не думаю, что ты красивая, — резко говорит он.

Я перестаю вертеться, пристально глядя на него.

— Зеркало, зеркало на стене, кто грубее всех?

В зеркале появляется лицо Аида.

— О, смотри, это действительно работает на фейри!

Аид сердито смотрит, его яркие глаза горят.

— Хотел бы я презирать тебя, — шипит он.

— Но ты не можешь.

— Нет, — говорит он, как будто это слово у него вырывают. — Я не могу.

Часы на стене тикают.

— Я должен пойти и проверить периметры, — говорит он. — Вчера там было безумие. Не хотел бы, чтобы что-нибудь случилось, потому что я …отвлекся.

— По хорошенькому личику?»

— Я… Увидимся позже, Сефона. — Говорит он, а затем стремительно выходит из комнаты, как будто он только что сказал что-то, чего нужно стыдиться.

Только когда он уходит, я чувствую укор. Он не считает меня красивой. Это причиняет еще большую боль, потому что я знаю, что он не может лгать, потому что это означает, что он абсолютно не считает меня красивой. Неважно, что он подразумевал, что я ему нравлюсь, что он подразумевал, что я более чем «сносная» — он никогда бы не смог сказать, что не считает меня красивой, если бы не верил в это.

Я плюхаюсь на неудобный диван и пытаюсь отвлечься какой-нибудь исторической драмой.

Но это не работает.