33

Проще сказать, чем сделать.

КЕЙСИ

На следующий день после Рождества я лежу в комнате Бэррона, уставившись в потолок и моля о том, чтобы навеки потеряться и обнаруживать свое существование только в его сжимающих мои бедра руках. Но лежа с ним здесь этим утром, я понимаю, что подошла дата истечения срока.

Я переворачиваюсь и смотрю на Бэррона. Он таращится в потолок, его дыхание легкое и ровное, мысли надежно спрятаны, как и слова.

Я провожу рукой по его волосам и вынуждаю посмотреть на меня.

— Ты в порядке?

Он кивает, но ничего не говорит.

Мой взгляд переходит на его грудь и легкую поросль волос. Я прижимаюсь к нему сбоку и обнимаю его.

— Мне пора уезжать.

Бэррон обхватывает меня рукой и прижимается губами к моему виску.

— Я никогда не говорил, что ты должна уехать.

— Знаю... но думаю, что мне нужно. Дать тебе немного пространства. Думаю, мне нужно побыть одной, — я поворачиваю голову и приподнимаюсь на локте. — Я никогда не была одна. Я жила сама по себе и без пары, но никогда не знала, что значит открытый путь без обязательств. Я никогда... не знала себя.

С нежностью глядя на меня, Бэррон поднимает руку и заправляет мне за ухо прядь волос.

— Тогда ты должна это сделать. Для себя.

У меня в груди колотится сердце. Правильное ли решение я принимаю? Я вспоминаю все утра, которые мы провели в этой самой комнате, прижавшись друг к другу, смеясь, живя известными только нам моментами и воспоминаниями, и Бэррон двигался надо мной, приоткрыв губы в благоговейных проклятьях. Как он смотрел на меня сверху вниз с диким выражением лица, как я чувствовала кончиками пальцев его твердые мышцы, умоляла не останавливаться и знала, что он держит в руках струны моего сердца, хотя все это и временно.

Бэррон снова переводит взгляд на меня, но он ничего не говорит, по крайней мере, словами. Мое лицо вдруг оказывается между его ладонями, совсем близко к его лицу. Его пальцы электризуют мою кожу, ощущения успокаивают и в то же время пугают. Он наваливается на меня всем своим весом, и его губы едва касаются моих губ.

Бэррон утыкается лицом мне в шею, а затем сильно впивается в мои губы. Он целует меня отчаянно, наполняя мой рот всем тем, что мы друг другу не сказали. Пусть это будет нашим прощанием. Потому что это проще, чем слова.

Не открывая глаз, Бэррон прижимается лбом к моему лбу и, разорвав наш поцелуй, проникает в меня. В следующую секунду он выдыхает, и я глотаю его стон.

Выскользнув, Бэррон снова толкается в меня, на этот раз сильнее. Он поднимает голову и смотрит на меня, и я вижу это. Любовь. Это ясно как день, мужчину распирает от желания сказать лежащей под ним девушке, что он ее любит, но он сдерживает слова.

Он не хочет их произносить, и я знаю, почему. Всё наконец-то обрело смысл. Если он попросит меня остаться, то ситуация будет как у них с Тарой.

Я обхватываю его за шею и приближаю к своим кубам. Выгнув спину, я раздвигаю ноги, чтобы он проник в меня еще глубже, мне это необходимо так же сильно, как и ему. Бэррон стонет мне в рот, трахая меня все сильнее.

Уперев ладони в матрас, он отстранятся, глядя на меня сверху вниз.

— Сильнее, — прошу я, желая, чтобы это происходило именно так. Я не хочу видеть в его глазах любовь, потому что так уйти будет еще больнее.

Бэррон двигается сильнее. И так мы разрываемся на части. Вместе. Это некрасиво, но падение никогда не бывает красивым. Оно всегда оставляет после себя кровь и синяки.

Когда он застывает надо мной, я обхватываю его руками, наслаждаясь секундами, когда наши тела замирают, и слова не нужны. Будь у меня под рукой дневник, я бы написала:

Я не готова к концу

Мы только начали.

Оправится ли когда-нибудь мое сердце?

Рассказать о моем отъезде девочкам оказалось не так легко. Вообще-то, это было невыносимо. Мы позавтракали, девочки играли со своими игрушками, а потом я сказала им, что мне пора уезжать. Сначала они не поняли.

— Почему? — спрашивает Кэмдин, ее взгляд мечется к Бэррону, а затем снова ко мне.

— Мне нужно сегодня уехать, — с дрожью в голосе говорю я.

Я оглядываюсь на прислонившегося к стене Бэррона, который опустил глаза в пол, будто ему невыносимо на меня смотреть. Он кусает внутреннюю сторону щеки, теребит рукав рубашки, на его сердце прочная броня.

— Я осталась только на Рождество, а теперь мне нужно уезжать.

— Мое заклинание не сработало, — сердито зыркает на меня Сев и топает прочь в свою комнату.

Бэррон вздыхает.

— С ней все будет в порядке, — говорит он и уходит за ней, оставив меня наедине с Кэмдин.

Она сидит на краю дивана, свесив с него ноги, все еще обутые в подаренные мною сапоги. Кэмдин не снимала их с тех пор, как развернула. Даже спала в них прошлой ночью. Она поднимает на меня свои темные глаза.

— Я забыла покормить Лулу, — выдыхает она, распахнув глаза.

— Хочешь, я пойду с тобой?

Помешкав, Кэмдин соскальзывает с дивана и тянется к моей руке.

— Хорошо.

— Ты знаешь, что мне нужно уехать, — говорю я Кэмдин, пока мы кормим морковью Лулу, и чувствую, что мое сердце сейчас разорвется на миллион кусочков.

Она дает ей еще одну морковку. Лулу ее съедает и обнюхивает мои руки в поисках следующей. Кэмдин перемещает на меня растерянный взгляд.

— Почему?

— Я была здесь только потому, что твой папа чинил мою машину, — напоминаю я ей. — Он все закончил, так что теперь мне пора уезжать.

— Куда ты поедешь?

Я поднимаюсь и провожу рукой по гриве Лулу.

— Не знаю. Может, в Теннесси.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — шепчет Кэмдин, ее голос такой тоненький и невинный, что я вспоминаю, что ей всего пять лет, и она этого не понимает. — Почему мы тебе не нравимся?

— Дорогая, дело не в том, что вы мне не нравитесь, — я прижимаюсь губами к ее макушке, убирая волосы с ее милого личика. — Ты смотрела мультфильм «Рапунцель»?

Кэмдин кивает.

— Ну, помнишь, как мама держала ее в той башне?

Снова кивок.

— Вот на что была похожа моя жизнь. Я жила для других. И, как и Рапунцель, я освободилась из своей башни, и теперь могу впервые испытать все эти классные вещи. То, чего я никогда раньше не делала, чтобы найти себя.

Ее взгляд мечется по сараю, а затем возвращается ко мне.

— Так ты нашла себя?

— Да, именно так.

Кэмдин вздыхает, ее переполняют эмоции, которые она, скорее всего, не понимает. Она с нежной мольбой заглядывает мне в глаза.

— Мы можем снова украсть твой аккумулятор.

Я улыбаюсь. Однажды я увидела мой аккумулятор в комнате для запчастей. Я ничего не сказала, потому что обрадовалась тому, что они так хотят, чтобы я осталась, что ради этого готовы украсть детали из моей машины.

— Что?

Кэмдин нервно сглатывает.

— Я не должна была этого говорить.

Я поднимаю ее на руки.

— Наверное, нет, да?

— Нет.

Она обхватывает ладонями мое лицо, как это делает ее отец, когда целует меня.

— Ты вернешься после того, как найдешь себя?

К моим щекам приливает жар.

— Не знаю, но если вернусь, то первым делом приеду к вам, идет?

Ее глаза загораются, и на лице проступает точь-в-точь такая же улыбка, как у Бэррона.

— Договорились. Но на этот раз не беги в магазин.

— Идёт.

Когда мы возвращаемся в дом, Бэррон проверяет в моей машине масло. Я смотрю, как Кэмдин исчезает в доме, и за ней закрывается дверь.

— С Сев все в порядке?

Бэррон кивает.

— В этом вся прелесть детей — они легко забывают.

Эти слова не должны меня ранить, но они ранят. Я бы хотела забыть все те времена, когда из-за мамы чувствовала себя недостаточно хорошей. Мне хочется забежать в дом и обнять Сев, но я не хочу делать им хуже.

Улыбаясь Бэррону, я наблюдаю за его лицом, ожидая, какой будет его реакция. Он прячет эмоции, глядя на поле позади меня. Я обхватываю пальцами его предплечье.

— Ты украл мой аккумулятор.

Бэррон опускает капот моей машины, и на его красивых губах проступает легкая улыбка Капот с лязгом закрывается, а Бэррон поворачивается и опирается на крыло автомобиля.

— Да, украл.

Я стою перед ним с ключами в руке.

— Почему?

— Потому что я хотел, чтобы ты осталась.

Мое сердце ускоряет ход.

— А теперь?

Бэррон тяжело вздыхает, его голос робкий, как будто он надеется, что в любую минуту я скажу: «Шучу, я остаюсь».

— Сейчас... Я думаю, тебе нужно испытать себя. И если в какой-то момент это приведет тебя обратно в мою жизнь, то, полагаю, это судьба.

От его слов у меня щемит сердце.

— Неужели такой парень, как ты, и правда существует?

Я едва могу на него смотреть, боясь потерять. Как бы мне ни было очевидно, что должна уйти, я не хочу этого делать.

Лицо Бэррона искажает то, что я могла бы назвать мучительной болью, и он отворачивается, зарывшись руками в волосы.

— Черт, — горько бурчит Бэррон.

Я хватаю его за рубашку и притягиваю к себе, отказываясь оставлять между нами пространство.

Самое худшее — это когда он меня отпускает. Наши глаза встречаются, и на мгновение замирают друг на друге, вспоминая скрепившую нас связь. Бэррон поднимает руку и теребит в пальцах прядь моих волос. Он смотрит, на зажатые в руке волосы, а затем отпускает их.

Я обнимаю его крепче и выдыхаю сдерживаемый в легких воздух. Я поднимаю руку и упираюсь подбородком ему в грудь, глядя на него снизу-вверх.

Бэррон не улыбается.

— Я всегда буду помнить это... с тобой, — говорит он, пытаясь улыбнуться, но это не стирает из его глаз боль.

— Я тоже.

Он осознает реальность моего ухода, на это больно смотреть, но еще труднее отвести взгляд. Бэррон переводит глаза на мою машину.

— Можешь кое-что мне пообещать?

Я киваю.

Бэррон проводит рукой по моим волосам и не сводит с меня глаз.

— Если ты когда-нибудь снова окажешься в Амарилло, ты приедешь ко мне?

Я утыкаюсь лицом ему в грудь, наслаждаясь связью, которая, как я знаю, исчезнет, как только мы расстанемся. Я не пытаюсь сдерживать слезы, и Бэррон тоже. Его глаза налиты кровью, и кажется, что этот закаленный ковбой может пролить слезу. Но он этого не делает.

— Спасибо, что ворвалась в мою жизнь, — медленно произносит Бэррон, его дыхание касается моей кожи, его слова заполняют мне сердце.