— Облом. На мгновение я была поражена. Я никогда раньше никого не трахала в поезде.

— Ты никогда никого раньше не трахала, и точка.

Чееерт…

Я не видел, чтобы он сидел там — еще одно темноволосое зеленоглазое существо, такое же странное и американское, как и первое. Сидя на мраморной скамье, прислоненной к стене у входа в восточную аллею, мальчик так похож на девочку в красном платье, что я дважды моргаю. По-моему, я никогда раньше не видел, чтобы кто-то сидел на этой скамейке. Честно говоря, я даже забыл, что она там есть. Незнакомец наклоняется вперед, упираясь локтями в колени.

— Она всегда говорит всякие вещи, чтобы шокировать людей, не так ли, Мерси? Правда в том, что она не смогла заплатить чуваку, чтобы он трахнул ее там, откуда мы родом. Они все слишком боятся, что она откусит им члены.

— Пошел ты, Рэн. Ты — социальный прокаженный, которого никто не хочет трогать. — Девушка говорит это весело, с широкой, восторженной улыбкой на лице. С таким выражением лица оскорбление не кажется таким уж плохим. Однако девочка говорит серьезно. Ее нефритово-зеленые глаза сверкают заостренной злобой, которая может выпотрошить человека с десяти шагов. — Я могу переспать с любым из наших друзей. Твоих друзей, — говорит она, быстро уточняя, — и они никогда не оправятся от этого. Они проведут остаток своей жизни…

— На терапии.

— ...желая снова заполучить меня. Я могла бы сломать их просто вот так. — Она щелкает пальцами, хихикая, когда подпрыгивает и садится рядом с мальчиком.

Он ворчит, но позволяет ей прижаться к нему, положив голову ему на плечо. Они выглядят так естественно, ее нога перекинута через его, ее рука обвилась вокруг его затылка, пальцы играют с рукавом его черной футболки. Идеальные. Странно красивые. Странно похожие. Эти двое могли бы позировать художникам для сюжета какой-нибудь иконоборческой живописи — ангелами-херувимами, совершенными во всех отношениях. О том, что они падшие ангелы, можно догадаться только по понимающему, веселому, несколько потускневшему блеску в их почти одинаковых глазах.

Мальчик, Рэн, ухмыляется мне, его полный нубы многозначительно приподнимаются.

— Итак, Дэш. — Кажется, он что-то обдумывает. — Знаешь, наши отцы там обсуждают нас.

— Нас?

— Мы очень разочаровывающие. Остро нуждаемся в дисциплине. По крайней мере, так сказал о тебе твой старик.

Бросаю сумку на полированный мрамор у своих ног, и по спине пробегает холодок. Я боялся этого. Что сказал Кэлвин? Какой-то американский военный тип? Именно так он описал нового делового партнера моего отца. Наконец-то он сорвался. Много раз он угрожал мне военным образованием, но всегда проявлял такое презрение к армейцам, с которыми имел дело в прошлом. Я не думал, что он действительно это сделает.

— Посмотри на его лицо, — говорит девушка, ахая. — Думаю, ты его пугаешь.

— Заткнись, Мерси. С ним все в порядке.

— Нет, он в панике. Посмотри на него. — Она указывает прямо на меня, как будто есть какие-то сомнения относительно того, о ком она говорит.

Рэн склоняет голову набок, щурясь на меня. Через мгновение он, должно быть, решает, что Мерси права. Улыбаясь, он сутулится, тревожа Мерси, когда его спина сползает по стене.

— Не нужно волноваться, чувак. Они не собираются отправлять тебя в «Гитмо».

Мерси надувает губы.

— Вполне может быть. Нью-Гэмпшир — это глухомань.

— Это просто еще одна частная школа. Похоже, ты все об этом знаешь.

— Он отправляет меня учиться в Америку? — Я полагаю, это лучше, чем какой-нибудь ужасный военный лагерь на севере или что-то в этом роде. Но все же. Еще одна дерьмовая частная школа. Опять. Он еще даже не видел меня, а уже нашел способ заставить меня исчезнуть.

— Мы — рукопожатие, которое скрепляет сделку, — говорит Рэн, безумно улыбаясь мне. — Последний росчерк на подписи. Точка в конце предложения. Мы с тобой оба... нас отправляют в Нью-Гэмпшир, чтобы завершить наше образование, пряча от приличного общества. Знаешь, в те далекие времена, когда два заклятых врага подписывали мирный договор, они брали в заложники сыновей друг друга. Или гостей семьи. Без разницы. В качестве залога, чтобы убедиться, что оба мужчины выполнили свою часть сделки, которую они заключили. Эта ситуация очень похожа. Только оба наших родителя слишком ленивы, чтобы на самом деле беспокоиться о том, чтобы взять на себя чужого ребенка. Итак, они отправляют нас на гору, где смогут забыть о нас на следующие четыре года. Что ты об этом думаешь?

Я обрабатываю эту информацию. Однако слово «враг» все еще звенит у меня в голове, как удар колокола. Герцог Ловетт — жесткий человек, очень хорошо разбирающейся в деньгах. Люди поклоняются ему за его сверхъестественную способность превращать один фунт в пятьдесят тысяч в мгновение ока. Вполне логично, что у него были деловые конкуренты или враги, но то, как Рэн сказал «враг», наводит на мысль о какой-то личной вендетте.

— Мы будем в Нью-Гэмпшире? — спрашиваю я.

Рен кивает.

— Ага.

— И какое-то время я его больше не увижу?

— Судя по тому, как они говорили раньше, никто из нас больше не увидит наших семей, пока нам не исполнится двадцать, — стонет Мерси.

Рэн стряхивает ее с плеча.

— Сколько раз повторять, Мерс? Он не прогонит тебя.

— Как будто я пойду в другую школу без тебя. Я должна быть там, где ты, а это значит, что я тоже понесу твое наказание. — Она выглядит почти обиженной, ее глаза сияют очень ярко. Странный мальчик смягчается от ее тона. Когда он поворачивается, чтобы посмотреть на девочку, их лица в профиль настолько похожи (как мужская и женская версии одного и того же животного, отлитые из одной краски), что я понимаю, что они не просто брат и сестра. Они близнецы. Первые близнецы, с которыми я когда-либо сталкивался в реальной жизни.

— Будет весело, чудовище, — говорит Рэн. Мерси, кажется, утешается этим. Ее брат снова обращает свое внимание на меня, выгибая темную бровь. — Ну, что? Что скажешь? Академия Вульф-Холл. Будем ли мы относиться к ней как к тюрьме, какой ее задумали сделать наши отцы? Или возьмем под контроль это место и будем управлять им вместе, как боги?

Удивление пробегает по моим венам. Этот мальчик и я — полярные противоположности. Я уже знаю это по тому, как легко он развалился на этой скамейке, как будто не в состоянии выпрямить спину. Скамья — сплошная каменная плита, неумолимая и узкая. На ней не может быть удобно, и все же он делает вид, что растянулся на самом роскошном шезлонге, который можно купить за деньги. Я никогда не смогу этого сделать. Просто не смогу. Отец избивал меня до синяков за сутулость.

Я думаю о нелепости последних двадцати четырех часов — меня исключили в поезде, на полпути к швейцарскому горнолыжному курорту — и пожимаю плечами, глядя на парня, которого встретил всего пять минут назад.

— Конечно, — говорю я. — Почему, черт возьми, нет? Лучше быть богом, чем заключенным.

«Косгроув»

Всякий раз, когда Рэн начинает хандрить, он обычно закрывает бар до того, как мы начинаем пить. Так проще. Никаких неприятностей от местных жителей. Нам не нужно беспокоиться о том, что копы сунут свой нос туда, где их не хотят видеть. В конце концов, мы несовершеннолетние, и то, что Рэн владеет «Косгроув», не дает нам права напиваться здесь до потери пульса. Это все равно противозаконно.

Однако сегодняшний вечер исключение. Закрытие бара сегодня вечером сведет на нет причину того, почему мы вообще здесь. Сегодня вечером я должен встретиться со случайной девушкой с единственной целью убедить Рэна и Пакса, что у меня нет чувств к Карине Мендоса. Если я успешно справлюсь с этим, они оставят ее в покое. Она будет свободна от неприятностей, которым в противном случае подвергнется от их рук. И давайте посмотрим правде в глаза — от моих рук тоже. Я не смогу избежать участия в ее падении. Не после всего того, что я сделал с девушками, которыми Рэн и Пакс интересовались последние пару лет.

И вот я здесь, толкаюсь плечами с Паксом в баре, мрачно хмурюсь на любую женщину, у которой хватает наглости войти через главный вход «Косгроув», играю в приводящую в бешенство игру в перетягивание каната с самим собой. Я думаю, что было бы несправедливо, если бы Карина стала новой мишенью Бунт-Хауса. Мне кажется неправильным, если бы ее пинали из-за моей беспечной ошибки. Обычно я более взвешен и осторожен в проявлении любого интереса к ученицам Вульф-Холла. Но после того трюка, который она выкинула на кладбище, выглядя так разочарованно, как мой гребаный отец, мои симпатии к девушке сильно ослабели.

Может быть, небольшое лечение от Бунт-Хауса — это именно то, что нужно Кэрри. Может быть, тогда она займется своими гребаными делами и прибережет свое язвительное суждение для других людей.

Я чертовски зол, и мое настроение не улучшилось из-за странного дерьма, которое подслушал в лабиринте. Рэн — темная лошадка. Он держит свои карты близко к груди, но обычно рассказывает мне важные вещи. А это очень важная вещь. Если он вступает в такие отношения, в которых, как я подозреваю, он участвует, то это квалифицируется как очень важные вещи. Мы дерзкие, и обычно нам наплевать, какое внимание привлекает Бунт-Хаус, но под каким вниманием мы можем оказаться, если что-то пойдет не так с маленьким экспериментом Рэна… срань господня, я даже думать об этом не хочу.

— Я задумчивый, молчаливый тип. Мне нравится неудобная пауза в разговоре гораздо больше, чем обычному чуваку, но, черт возьми, Ловетт, ты, бл*дь, скажешь хоть что-нибудь? — Пакс швыряет пустую бутылку из-под пива на стойку бара. — Ты вызываешь у меня мигрень. Я прям чувствую, как ты скулишь в своей голове.

Рэн должен был встретить нас здесь тридцать минут назад. Мы намеренно опоздали, потому что мы с Паксом знаем, что наш друг постоянно опаздывает, и все же его до сих пор нет. Мы с Паксом друзья, в той мере, в какой Пакс может дружить с кем угодно, но без Рэна его острые края, как правило, сталкиваются с моими острыми краями, вызывая взрывоопасное трение, которое, как известно, стирает с лица земли целые поселки.