На следующий день после родов Веронику выписали. У американцев, оказывается, не положено долго держать в медучреждениях. Это из-за того, что все медицинское обслуживание очень дорогое. Как рассказала новая переводчица, один день пребывания в госпитале стоил около 800 долларов.

- А ребенок? - спросил я. - Его тоже выписали и отдали новым родителям?

- Нет. Его оставили в госпитале. - Как бы вновь переживая в воспоминаниях те мгновения, Вероника часто зашмыгала носом, словно хотела разрыдаться. Мне даже не дали его покормить грудью. Нельзя... От меня там потребовалась лишь подпись на специальной карте, которая заводится на новорожденного. В правом верхнем углу этой карты крупными буквами надпись: "Ребенок на усыновление". Вот в ней я и расписалась.

Наблюдая в эти минуты за рассказчицей, я вдруг подумал, а не переигрывает ли эта женщина? Слишком уж явно и показушно она переживала и раскаивалась в том, что оставила своего малыша там, за океаном. И мне показалось, что она больше рисовалась, что якобы до сих пор еще в ее груди не утихла боль утраты. Как на такое могла решиться настоящая мать, которая пошла на такой поступок даже в силу обстоятельств, которые ее чуть ли не загнали в роковой угол?

Только и в животном мире есть подобный феномен. Это кукушка. Она единственная птица в наших местах, которая не выкармливает своих детей сама, а подбрасывает другим. Делает это, конечно, безвозмездно. Выполняет эту необходимости" только для продолжения рода собственного. Ну а человек? Что толкает его на подобное? Неустроенность нашего нового демократического дома? Другие неурядицы? Что приближает к подобной черте женщин?

Скорее всего, именно из-за переживаемых материальных трудностей вступают на этот путь некоторые женщины. Более того, в отличие от птиц, суррогатные матери пытаются сделать на своих отчуждаемых детях деньги. Как выяснилось в дальнейшем, и женщина, рассказавшая эту историю, пошла на все именно из-за денег. Но к этому вернемся чуть позже.

- Вот так мой сыночек стал для меня чужим. - Вероника опять всхлипнула. Его у меня отобрали...

Как ей объяснили, новорожденный остался в родильном отделении до встречи с новыми родителями. Дальше уже все права на него переходили К ним, и они сами решали, когда его забирать. Они оплачивали его содержание, уход, искусственное кормление и многое другое. Подобное было там в порядке вещей. Персонал давно, видимо, привык, что именно так у них рожают русские, украинки и т, п. Рожают и отказываются. Для них, для персонала госпиталя, главным критерием было лишь то, чтобы оказываемые ими услуги были хорошо оплачены.

Как правило, ребенок содержался под медицинским наблюдением не менее девяти дней. За это время проводились все необходимые мероприятия. Потом его передавали американским родителям. И по их законодательству он уже становился гражданином Соединенных Штатов, как и любой другой родившийся на этой территории.

Из госпиталя Вероника уезжала вместе с новой переводчицей. Как только машина покинула режимную зону и позади закрылись автоматические ворота, американка вручила русской фотографии. Их было несколько: Вероника в родовой палате, Вероника с ребеночком...

- Это все, что осталось на память о моем и вместе с тем чужом теперь сыночке. - Женщина старательно сложила фотографии и спрятала их в черный пакет. - Теперь вы все узнали и увидели...

- Да, но что было с вами дальше?

- Меня привезли в квартиру. Дали возможность отлежаться...

И тут, как рассказала Вероника, в ней проснулся материнский инстинкт. Она позвонила Гене: "Верни мне моего сыночка".

"У тебя с головой все в порядке?" - резко спросила та.

"Да".

"И ты не понимаешь, что это теперь невозможно?!"

Вероника разревелась прямо в трубку.

"Ладно. Прекрати. Успокойся и жди. К тебе приедет человек, с которым можно будет решить этот вопрос".

На пути домой

В тот же вечер на квартиру к Веронике приехала незнакомая американка.

"Привет, меня зовут Синди, - представилась она. - Я - адвокат".

"Здравствуйте", - равнодушно ответила Вероника.

"В чем у нас проблема?"

"Я бы хотела вернуть сына..."

"Понятно. Очень сложная задача".

Крепившаяся до сих пор Вероника не удержалась и стала всхлипывать.

"Ну, это зря. Как говорят у вас, русских: слезами горю не поможешь. Надо действовать. Я же не сказала, что проблема ваша безнадежна".

"И что надо делать? - оживилась Вероника. - Деньги возвращать? Вот возьмите, что у меня есть..."

Она протянула американке сто долларов.

"Это все, что у меня есть".

"Маловато, если это, конечно, не насмешка.

Синди внимательно и вместе с тем с оттенком пренебрежения посмотрела на русскую. И вдруг она резко перешла на "ты", отбросив далеко свои вежливые манеры: - Ты хотя бы догадываешься, сколько на тебя потрачено денег, чтобы привезти сюда, содержать, оплатить роды? Твои сто долларов, которые тебе же выдала фирма на мелкие расходы, не покроют и сотой, тысячной доли расходов. Вот уж точно: русская душа - потемки..."

Вероника разревелась, уже совершенно не сдерживаясь. Это был просто поток слез и всхлипываний, а потом чуть не истеричной брани.

Но Синди даже не пыталась остановить ее.

Она спокойно наблюдала за этой ненормальной русской. Ее красиво подведенные глаза превратились в узкие презрительные щелочки. По всему чувствовалось, что она прекрасно знает, как вести себя в такой ситуации. Еще бы, ведь за это она получала деньги, за это ее держали на фирме и, возможно, ценили хозяева.

Синди точно рассчитала момент, когда Веронике надо было подать стакан воды и предложить выпить, чтобы хоть немного успокоиться. Иначе нельзя будет проехать вместе с ней в одно местечко, где за ужином можно бы было "решить этот сложный вопрос". А когда порция успокоительного и еще какой-то дряни была заглочена вместе с водой, она продолжала бесстрастно наблюдать за клиенткой, пока та не вырубилась.

- Чем завершился наш разговор с Синди, я не знаю, - откровенно призналась Вероника. - Что было дальше, не помню. В себя пришла уже поздно вечером, все в той же квартире. Голова просто раскалывалась. Попыталась вспомнить, что со мной было. Но сколько ни пыталась - безрезультатно.

Утром к Веронике опять приехала Геня. Она вручила русской суррогатной матери бумагу, прочитав которую несложно было догадаться, что примерно такую же подписала Лена, когда ее избивали два мордоворота. С Вероникой обошлись, можно сказать, более мягко.

"Я ничего такого не подписывала", - возмутилась Вероника.

"Это твое заявление - пустые слова, - четко произнося каждое слово, отчеканила Геня. - А это - документ. Кому поверят в суде?"

Тут открылась входная дверь, и в комнату вошла Синди. Увидев ее. Вероника закатила истерику. Через несколько минут она закончилась тем же, что и вчера: дали воды и уже в открытую заставили выпить какую-то таблетку.

"Будь умницей и не делай глупостей, - наставляла Геня. - Ты так хорошо вела себя и вдруг сорвалась... Это нервы. Надо принять успокоительное, все обдумать..."

- Они уложили меня в постель, - продолжала Вероника. - Дальше ничего не помню. И таблетками этими Синди пичкала каждый день, вплоть до моего отлета из Штатов. На самом деле она вовсе не была никаким адвокатом. Просто охранник-садистка. Даст мне таблетку и ждет: выпью ее или нет, даже в рот заглядывала. А действовали эти таблетки сногсшибательно. Как-то попробовала наблюдать за собой, что будет. Выпила и легла почитать книгу. Смотрю, а букв и строчек - нет. Чистый лист, и все. Перевела взгляд в сторону-на люстру. Она вдруг качнулась, а потом от потолка отделяется и давай круги выписывать...

Как оказалось, эти таблетки еще и напрочь память отшибали. Однажды утром Вероника позвонила Гене и выговаривает ей, мол, обещала вечером позвонить, а не позвонила.

"Как же так? - возмутилась переводчица.

Мы же с тобой минут десять по телефону болтали, все обсуждали..."