Допустим, все эти католики, которых он встречал по работе, ирландцы и поляки в Чикаго, мексиканцы в Колорадо и так далее, с самого начала обо всем догадывались, и в отражающем звук цикле дня не было ничего, кроме наказания, даже если ты не совершил никакого греха, жизнь в мире была наказанием — фактически, как заметил его учитель Дрейв той зимой в Чикаго, еще один аргумент в пользу реинкарнации: «То, что ты не помнишь грехи предыдущей жизни, не освобождает тебя от наказания в этой. Верить в реальность покаяния — почти получить доказательство перерождения».

Он нашел Ренфрю в лихорадочном возбуждении, насколько помнил Лью, это было почти отчаяние. На ногах Профессора надеты разные туфли, кажется, он пил холодный чай из цветочной вазы, а его волосы были почти в таком же беспорядке, как у Верфнера прошлой ночью. Лью раздумывал о том, не сделать ли несколько острых замечаний о Джеке-Потрошителе, просто чтобы парень завелся, но решил: Ренфрю уже знает о том, что Лью известна правда, или, что более вероятно, ему всё равно, и в любом случае это будет отвлечением от текущего дела, в котором Лью еще предстояло разобраться. Ренфрю тем временем рассматривал огромную настенную карту Балкан в масштабе «один дюйм к десяти милям», нескольких редко встречающихся цветов, которые просто не могли быть розовым, аметистовым, желтым и лазурным.

 — Наилучшая методика при рассмотрении Балкан, — наставлял Ренфрю, — не смотреть на элементы по отдельности — очень скоро человек начнет с криками бегать по комнате — а рассматривать всё в комплексе, единый вневременной моментальный снимок, говорят, так мастера игры в шахматы смотрят на доску.

— Кажется, ключ — железные дороги. Если смотреть на карту, отходя назад по комнате, на определенном точном расстоянии становится виден принцип построения: как соединяются разные линии, как не соединяются, где их могут захотеть соединить различные интересы — все эти определяющие узоры потока, не только фактические, но и невидимые, потенциальные, и скорость изменения, с которой значимые массы можно переместить к определенной границе...а помимо этого — телеология в действии, поскольку железнодорожная система стремится принять определенную форму, судьба — о боже, я начал говорить, как Верфнер.

— Бедняга. На этот раз он совершил длинную прогулку по улице неприятностей Квир-Стрит, боюсь, намного дальше последней станции любой из известных железнодорожных линий, которая могла бы привезти его обратно. Он работал над собственным долгосрочным решением Македонского Вопроса, который держали в строжайшей тайне на Вильгельмштрассе, я лишь недавно обратил на него внимание. Его план, — одной рукой профессор словно придерживал невидимую феску, — безумие: установить по всему Балканскому полуострову, немного на восток от Софии, здесь, приблизительно вдоль Балканского хребта и Средна-Гора, по верхней границе бывшей Восточной Румелии и как минимум вплоть до Черного моря Интердикт, как он это называет, длиной двести миль, невидимый, в ожидании неких необдуманных шагов и однажды инспирированного, необратимого, беспощадного...

Он замолчал, словно какая-то присутствующая здесь сила безмолвно велела ему не продолжать.

 — А этот Интердикт — что это было, уточните?

Лью вдруг почувствовал уверенность, что прямо сейчас в Гёттингене какой-то билокационный Лью задавал Верфнеру тот же вопрос, ответ на который никто из них не хотел слышать, но не мог не задать. И в обоих местах оба Лью Баснайта удостоились обиженного прищура.

   Очевидно недосыпавший Ренфрю нарочито вздохнул.

 —  Это давно изучают в Шарлоттенбурге, могу вас заверить.

— Спасибо, Профессор, вы прояснили ситуацию. Хорошо! Если ничего больше, думаю, я найду паб и проведу глубокий анализ этой информации. Не хотите присоединиться?

— Это связано с нашим Джентльменом-Бомбистом, — выпалил Ренфрю, — о, этот Джентльмен Б. сейчас в большой моде, поэтому его немедленное обнаружение и арест становятся еще важнее, понимаете?

Лью не понял, он остановился в дверях, ободряюще подняв бровь.

— Говорят, его видели в окрестностях Кембриджа, — сказал Ренфрю почти навязчиво. — Бродил вокруг площадки «Феннер», словно проводил рекогносцировку.

—  А когда там следующий крикетный матч?

 — Завтра, с I.Z.

 — Ладно, он решил бросить одно из этих своих удушающих изделий, как это связано со схемой Интердикта вашего, — он слегка запнулся, — коллеги, д-ра Верфнера?

Ответа не последовало, человек, страдающий бессонницей, рассматривал свою разноцветную карту, придвинувшись к ней так близко, что его нос находился лишь в дюйме от нее — десять миль — над поверхностью земли.

 — Ядовитый газ? Верфнер планирует каким-то образом использовать его как часть этого Интердикта?

  — На самом деле я не вправе говорить, — шепотом ответил Профессор.

— Но Джентльмен-Бомбист может оказаться более общительным, если кто-то задержит его на время, достаточное для того, чтобы задать вопрос, так? Ладно. Посмотрю, не удастся ли мне собрать большую бригаду для завтрашней облавы, может быть, нам повезет с этим увальнем.

Лью шел к крикетной площадке «Феннер», сквозь сумерки, несмотря на угрозу дождя, просто чтобы посмотреть. Всегда существовала возможность, честно говоря, заманчивая, что Ренфрю наконец-то сошел с ума из-за стресса международных событий. Конечно, это очень облегчило бы жизнь Лью. Но погодите, кто это, стоит на гаревой дорожке, в тающем предвечернем свете, весь мир сразу эвакуировался, словно в ответ на предупреждение гражданской обороны, которое слышали все, кроме Лью?

Он смотрел на руки и ноги фигуры, ожидая появления в сгущавшемся мраке сферы определенного размера. Он расстегнул пиджак, и вес маленького браунинга легко лег в его руку. Фигура могла это заметить, потому что начала отстраняться.

—  Послушайте, разве мы не встречались? — позвал Лью самым американским тоном, который ему удалось отыскать, учитывая морок и неопределенность этого часа.

В ответ раздался смех, неожиданно веселый, усиленный вечером и приближающимся дождем. К тому времени, как начался мелкий дождь, незнакомец уже исчез, и не пришел на следующий день на матч, который команда «И Зингари», начав жидковато, в итоге выиграла восемью воротами.

Вернувшись в Лондон, Лью снова пошел в Чипсайд, чтобы проконсультироваться с д-ром Кумбсом де Боттл, казавшимся немного более потрепанным и раздражительным, чем в прошлый раз.

— Вы — уже десятый, или, возможно, сотый человек, спрашивающий меня о хлористом карбониле на этой неделе. Где-то в таком порядке возрастания. В прошлый раз иерархия была странная, сразу после Джеймсона Рейда. Теперь они снова доводят нас до безумия. Как вы думаете, что готовится?

 — Я надеялся, что вы мне скажете. Мельком видел нашего старого приятеля Джентльмена-Бомбиста, в Кембридже, но было слишком темно, чтобы в него стрелять. То, что ваши коллеги называют слабым светом.

— Столичная полиция хранит странное молчание на его счет. Я надеялся, что он уехал из страны, как Джек-Потрошитель или что-то в этом роде.

— История фосгена, которую я слышал — другой принцип, больше похоже на использование спускового рычага, чем просто сидеть там, пока цель не пройдет мимо, это человек намного большего масштаба, чем простой бомбометатель.

— Похоже на сочетание газомета и фугаса, — тоном мягкого изумления, словно всё это было для него новостью.

 — Вот всё, что я вам могу сказать. Несколько схематично, полагаю.

 — Фосген испаряется при сорока шести градусах по Фаренгейту, поэтому его нужно хранить в напорных баках определенного вида. Потом спусковой рычаг соответствующего соединения просто откроет клапан. Давление в баке может быть выше или ниже, в зависимости от того, какой напор струи газа необходим.

—  Насколько я понял, теория заключается в том, чтобы направить вещество вдоль линии, скажем так, против линии войск, продвигающихся вперед. Нужно учитывать вес, используемый на единицу длины линии, предположим, фунты на погонный ярд, в час.

  — Попробуйте тонны на милю.

  — Боже мой. Насколько широк охват?

— Парни из Военного министерства уже должны всё об этом знать, но по моим данным — двести миль. Можете поговорить с ними.

   Коген был склонен пофилософствовать:

— Предположим, Джентльмен Б. — не обычный террорист, а ангел, в прежнем смысле — «вестник», и в роковом облаке, которое он приносит, несмотря на невыносимый запах едкого удушья, заключается послание?

По словам Кумбса де Боттла, некоторые выжили после атаки. Даже в безнадежных случаях могла быть отсрочка до двух суток. Известно, что для успешного лечения необходимо четыре-пять часов абсолютного покоя.

 — Так что фосген — не гарантия неминуемой смерти, — сказал Коген. — И, возможно, жертвы все-таки не обречены на смерть, возможно, намерение Вестника на самом деле милосердно, это способ принуждения к спокойствию, выживание зависит от состояния неподвижности, в котором можно размышлять над его посланием, а потом, возможно, и действовать в соответствии с ним...?

Однажды утром Лью приковылял в салон, чтобы позавтракать, и обнаружил, что все уехали из города. Если бы это было Колорадо, можно было бы предположить неминуемое приближение грандиозной вечеринки, без сомнения, с наркотическими веществами и настроением поиграть спусковыми крючками, в таком случае отъезд из города — просто не более чем мера рассудительности. Но никто не появился на Чанкстон-Кресчент. Лью ждал, но в помещении ничего не изменилось, оно тихо дышало, коридоры были пусты, поверхности стен внутри и снаружи отражали эхо, попадавшее в каждое ухо крошечным осколком секунду спустя, создавая иллюзию присутствия духов, повторяющих слова живых. Клевреты и слуги крались мимо, почти как всегда, ничего особо не говоря. Коген Нукшафт и мадам Эскимофф исчезли, Нэвилл и Найджел — тоже, кажется, никого не оставили за старшего. Доставка угля, льда, молока, хлеба, масла, яиц и сыра продолжалась.