Хантер понял, о чем речь:

— Да, это искупление, не так ли: ты ожидаешь хаос, а вместо этого получаешь порядок. Обманутые надежды. Чудеса.

Однажды Хантер объявил, что переключается на ночные пейзажи. После наступления сумерек он начал уходить из номера с оборудованием, чтобы полностью посвятить себя ночной работе. Далли изменила свой распорядок дня, чтобы подстроиться под него.

 — А этот венецианский свет, о котором ты всё время говорил?

— Увидишь. Там ночной свет, для его изображения понадобится аквамариновая лассировка. Ночная влага в воздухе, неясные очертания и лучи, и россыпь звезд на небе, искусственный свет отражается в рио, и самое главное, конечно же, луна...

Иногда она задавала себе вопрос, что бы он создал благодаря американскому свету. Она часами бродила в бессоннице, рассматривая поля окон, освещенных и лишенных света, уязвимое пламя и трепет тысяч нитей, словно на морских волнах, изломанные волнистые поверхности больших городов, позволявшие ей вообразить, почти сдаться невозможности вечной общности, с детства, когда она ездила с Мерлем по всем этим маленьким идеальным городкам, стремясь к огням на берегу залива или к огням, определяющим форму мостов над большими реками, сквозь окна церквей или летние деревья падали сияющие параболы на стены из алого кирпича или сияющие ореолы светлячков, фонари на фермах, свечи за оконными стеклами — все они связаны с жизнью, которая была прежде и будет продолжаться, когда они с Мерлем давно уедут вдаль на своем фургоне, и немая земля восстанет снова, чтобы зачеркнуть краткое откровение, предложение, которое никогда не было четко сформулировано, руку, которая никогда не была полностью предложена...

В этом старинном городе, неуклонно превращающемся в свою собственную маску, она начала искать фрагменты контражура, ворота на берегах каналов, ведущие в пронизывающе сырой мрак, портики sotopòrteghi с невидимыми выходами, отсутствующие лица, недостающие фонари в тупиках calli. Так открывался ей ночь за ночью во всё более гнетущей ясности тайный сумрачный город, она была свидетельницей того, как в его наводненные крысами лабиринты тянули детей ее возраста и младше, заражали, развращали и очень часто заставляли исчезнуть, как монету или карту, а потом заменяли другими, которых так же презирали те, кто извлекал выгоду из безграничного аппетита на юные тела — кажется, ценители съезжались сюда со всей Европы и из более дальних стран.

Ей было гораздо удобнее работать по ночам и пытаться найти местечко, где можно поспать, днем. Ночи становились слишком опасными. Конечно, к ней подходили, в том числе и какие-то отвратительные клиенты-амбалы, шрамы на лицах которых являлись свидетельствами историй их профессионального роста, а под пиджаком можно было заметить револьвер Бодео 10,4 мм как доказательство их преданности делу. Вокруг сновали ночные хищники, они шептались, они флиртовали, приносили цветы и сигареты, почтительно сохраняя дистанцию, играя по суровым правилам, пока не удавалось завлечь в силки жертву, дрожащую на тротуаре. Потом оружие, которое нельзя было толком рассмотреть, которое проявлялось лишь манящим намеком, доставали при легендарном свете луны, и все сомнения, и большинство надежд рассеивалось.

Далли взяла за правило оставаться на ногах, пока они не уйдут, они должны были уйти, но погода была на их стороне, им оставалось только ждать. Один из них, Тонио, проявлял особый интерес к Далли, английский костюм, говорил по-английски почти без акцента:

— Я знаком со многими из вас, американок — развлекаетесь каждую ночь, красивая одежда, Казино, большие отели, маскарады в палаццо. Что ты в этом находишь? Спать с крысами. Такая прелестная девушка пропадает зря.

— И она должна была начать расспрашивать про одежду, или какой номер в отеле она сможет себе позволить — она слышала краем уха такие диалоги, и, не замечая мгновение, когда ставками в игре становятся жизнь и смерть, полное надежд существо тонет в необратимой тьме полуночи под foschetta.

Она попала в какие-то особые сети, в чувства, которые она питала к городу, проник элемент страха, который невозможно было не замечать, каждую ночь всё новые лазутчики зла поджидали в тесных переулках. Хантер возражал, что так много людей приезжает, чтобы любить Венецию, из-за ее контрастов «кьяроскуро».

— Спасибо за новость, легко тебе говорить, похоже, но проводить ночи на этой брусчатке masègni — не столь романтично, как кажется туристам.

 — Ты называешь меня туристом?

 —  Однажды ты уедешь. Как бы ты это назвал?

  — Когда придет время, поехали вместе.

Выстрелила полуденная пушка. У берега канала второпях причалила лодка контрабандистов сигаретами, они начали выгружать свой груз. По всему городу зазвонили колокола.

—  О, патроне, — наконец сказала она. — Беппо, знаешь ли, не уверена...

Это добавило несколько отличных новых строк в его биографию, но потом время снова начало бежать, как обычно, в один прекрасный день пришел ветер бора, первые поезда с вином прибыли из Пульи, и что бы выдумали — он не уехал.

Приближалась зима, Далли было необходимо какое-то надежное место, где можно было спать днем, о фондаменте уже давно не могло быть и речи. Она довольствовалась внутренними дворами, студенческими трущобами, подсобками остерий, продолжала терпеть, но, в конце концов, нехотя обратилась за советом к Хантеру.

 — Почему ты не спросила у меня? — сказал он.

  — Почему я не спросила?

   Он возвел очи горе:

  — Нет ничего проще.

И вот — он выхлопотал ей комнату в палаццо почти одиозной княгини, принчипессы Спонджиатоста, одной из множества его знакомых, о которых она прежде не догадывалась.

Далли ожидала увидеть пожилую женщину с разрушенными чертами, некое человеческое палаццо. А вместо этого — ясноглазая росинка, которой Время, кажется, если так можно сказать о Времени, никогда не касалось. Был еще и Князь, но он редко бывал дома. По словам Хантера, он много путешествовал, но Хантер многое недоговаривал.

Что заинтриговало Далли во внутренних пространствах палаццо Спонджиатоста, когда она несколько раз улучила момент послоняться по коридорам и прихожим — резкие изменения масштабов, почти театральное расширение от удобных, темных, соразмерных человеку переулков к необъятному бездорожью и свету площади Святого Марка. Темно-красные изразцы, портик Римского Композитного Ордера, огромные декоративные урны, бурый свет, камелия, мирт, герань, фонтаны, откосы, узкие протоки и миниатюрные мосты, включенные в структуру палаццо, слишком много слуг, чтобы Далли могла их всех запомнить.

На самом деле Княгинь могло быть несколько — она, кажется, была повсюду, Далли могла бы поклясться, что у нее было несколько непоследовательных обличий, хотя то, что мелькало на периферии зрения Далли, всегда имело для нее статус сна. Фокусы с зеркалами? Лука мог бы сказать точно. Где бы он ни был, он и Эрлис.

Вскоре она получила новости. Однажды слуга принес ей записку. С ветром бора в город ворвалась Бриа Зомбини. Она остановилась в крохотной гостинице за Железным Мостом в Дорсодуро. Далли пришла в платье, которое ей по доброте душевной одолжила Княгиня. Бриа была в туфлях на высоком каблуке, это уравновесило тот дюйм, на который Далли выросла за прошлый год, так что они поприветствовали друг друга глаза в глаза. Далли увидела сдержанную юную леди, ее волосы были уложены под широкополой парижской шляпой, она вытерла пот с верхней губы и воскликнула: «Черт возьми!», совсем как обычно.

   Они под руку прогуливалась по набережной Дзаттере.

— Побывала везде, — сказала Бриа. — Задержалась по просьбам общественности, парочка коронованных особ, ты знаешь, всё как обычно. Сейчас они все собираются плыть обратно, предполагается, что я встречу их в Гавре, случайно оказавшись по эту сторону Альп, думаю, я туда загляну.

  — О, Бри, я ужасно по тебе скучала, ты знаешь...

   Бриа слегка прищурилась и кивнула:

— Но Венеция поглотила тебя, и теперь ты думаешь, что хочешь остаться здесь навсегда.

 — Ты научилась читать мысли.

  — Это сквозило в каждой букве твоих писем - сложно было не заметить.

  — Как поживает наша мама?

  Бриа пожала плечами:

— Полагаю, ей намного проще скучать, когда существует расстояние в промежутке.

 — Вы...ссоритесь?

— Ха-ха! Она будет счастлива, только когда я умру или уеду.

 — А что насчет Луки?

— А что насчет него? Он итальянец, мы с ним одной национальности. Думает, что я — какая-то юная монахиня, которую нужно держать за воротами на замке. Так что их двое на одного, отлично, да?

   Далли склонила голову и посмотрела на нее сквозь опущенные ресницы:

  — Мальчики...

— Мальчики, мужчины, какая разница, предполагается, что я должна игнорировать любое внимание, мама, сама знаешь, какие они здесь.

Бриа улыбнулась, как когда-то — юная своевольная Далли, улыбку которую она поймала, и прежде, чем они это поняли, они столкнулись лбами, растрепанные волосы перемешались, соприкоснулись третьим глазом и начали тихонько смеяться, хотя ни одна из них не видела для этого веской причины.

— Ладно. Так что мне им сказать? Собираешься присылать денежные переводы?

   Смех Далли увял:

  — О...думаю, нет.

— Почему? Папа думает, что ты можешь захотеть остаться. Он говорит, что не может себе этого позволить.

 — Здесь другое.

— Да? Друг-джентльмен, о котором я должна знать? Здесь по адресу Спонджиатоста?

  — Не совсем.

  — Ничего похожего, хм..., — она экспрессивно размахивала руками.

 —  Ха. Ничего не попишешь.

  — Да, наслаждайся, пока можешь, ты — еще ребенок.

 — Жаль, что я не...

Бриа, долго не раздумывая, распростерла объятия, и хлюпающая носом Далли оказалась прямо в них. Немного погодя: