— Зато знаешь, что оно в тебе есть.

— Да не знаю, предполагаю только!

— Нет, знаешь. Вывод, который сделан тобой на основании логики, безупречен. Ты ведь вывел этот «вирус разрушения» из того, что сам являешься частью общества, которое идет к дикости, так?

— Так.

— И почему же ты сомневаешься?

— Потому, что совершенно не вижу в себе никакого такого разрушителя, не чувствую стремления разрушать и вроде ничего пока и не рушу.

— Никто ничего не видит, однако это есть! Так есть, или нет?

— Получается, что нет.

— А значит, и никакого кризиса нет, и все у вас прекрасно развивается.

— Да нет же, какое на хрен развитие, когда кругом видна в основном деградация и опустошение!

— Подумай, у тебя мозги сегодня работают просто замечательно. Что из двух верно- то, что вами всеми руководит «вирус разрушения», который и ведет вас к кризису, или то, что никакого кризиса нет?

— Но тогда выходит, что «вирус разрушения» вездесущ, но его нигде нет?

— Ты не хуже меня понимаешь, что логически это уже полная ерунда. А какие еще возможности есть, логически непротиворечивые?

— Я задумался. Вывод получался до того странный, что я никак не решался произнести это вслух. Получалось, что я- это не я! Но делать было нечего, и я выдал:

— Получается еще большая чушь. Выходит, что я — это как бы не совсем я!

— Как ни странно, через эту «большую чушь» лежит довольно короткий путь к истине. Подумай еще, ты буквально в волоске от озарения.

— Да нет, какая же тут истина? Тупик, да и только.

— Тебе необходимо сейчас же сделать очень важную вещь. Думай об этом, думай непрерывно, особенно перед сном. И не говори с отцом, хотя он точно знает ответ на все эти вопросы- если ты до всего дойдешь сам, то мы приобретём много очков в борьбе с нашим общим врагом, который очень стар и силён. Пойду, на всякий случай предупрежу Александра Фёдоровича.

— Погоди, а это имеет отношение к моему перевоспитанию?

— Больше ни полслова, сообрази всё сам.

Делать было нечего, да и время уже было позднее. Я улёгся в кровати, продолжая усиленно размышлять, и сам не заметил, как заснул.

Мне приснилось, что я сажусь в шикарный автомобиль, явно из будущего, стоящий с открытой дверью на прямой, как стрела, автостраде. В автомобиле никого нет, дверь за мной плавно и мягко закрывается, но это меня ничуть не тревожит. По обеим сторонам от автострады виден пейзаж, обычный для городской окраины или небольшого городка, то тут, то там развеваются красные флаги, стоят какие-то невзрачные здания-параллелепипеды, утопающие в зелени деревьев, между ними ходят люди, на лицах улыбки, они заняты каждый чем-то своим, и автострады вообще не замечают. Здания тоже стоят так, как будто к дороге всё это не имеет никакого отношения. Весь этот пейзаж выглядит каким-то туманным, малоконтрастным, похожим на плохую засвеченную проекцию на большом киноэкране.

Вблизи дороги, на самой обочине, ощущается какая-то граница, бледная зелень придорожного пейзажа как-то слишком резко и прямолинейно обрывается, переходя в крикливо яркую и реалистичную коричневато-жёлтую обочину. По самой обочине дороги сосредоточенно идут совсем другие люди, они решительно шагают вперёд с хмурыми лицами, у каждого человека за спиной- рюкзак. Интересно, подумал я, а что это за эфемерная автострада, куда идут и чем так озабочены путники?

Вижу километровый столб, на котором написано «0км — 1 января 1980 года», и большой дорожный плакат-указатель, разделенный на две части. На верхней части написано «информация для пешеходов», под которой, в рамочке, еще две надписи: «город светлое будущее 50 лет», под ней «река кризис 49 лет». На второй части написано: «Информация для робоводителей», а под ней в рамочке «институт мостостроения 49 км.» Мягкий голос робота-водителя меня спрашивает- Вы готовы? куда едем? Я почему-то знаю, что я- директор этого института мостостроения и отвечаю роботу чётким голосом — в институт мостостроения.

Автомобиль быстро мчит меня по автостраде, мелькают километрово- годовые столбы, лица идущих ещё более тускнеют, становятся совсем хмурыми, попадаются пьяные, и люди в форме с бинтами на головах, руках и других частях тела, с пятнами крови. Машина останавливается, робот-водитель открывает дверь и говорит «приехали».

Я выхожу, смотрю по сторонам. Людей-пешеходов нигде не видно, впереди стоит дорожный указатель с надписью «р. Кризис». Я подхожу к щиту с надписью, и вижу, что сразу за ним дорога резко обрывается чёрным провалом. Я смотрю вниз- и не вижу ничего, кроме черноты. В черноте нет никаких различимых деталей, и тем не менее ощущается движение — как бы течение. Я смотрю вперед, и вижу, как сразу за широким черным провалом дорога продолжается, проходя через арку, обозначающую въезд в город, весь лучащийся, с феерическими зданиями и башнями, утопающий в зелени деревьев, вижу голубое небо, по которому плывут легкие желтоватые облака. Город выглядит совсем нереалистичной картинкой, фантазией-мечтой неведомого художника.

Я смотрю вдоль обрыва вправо, и вижу, что рядом с дорогой, по эту сторону, на самом краешке, примыкая одной стеной к самому провалу, как крепость на утёсе, стоит параллелепипед ничем не примечательного современного здания, которое, в отличие от города на другом берегу, внушительно и вполне реалистично. На сером бетонном фасаде огромными чёрными буквами написано «Институт мостостроения». Я захожу в здание, из просторного холла ведет одна дверь с табличкой «Директор института Кнышев Фёдор Александрович». Я по-хозяйски захожу в дверь, и попадаю в просторный кабинет с большим столом для совещаний, на стульях сидят люди- мои сотрудники, и в дальнем торце стола стоит большое пустое кресло. Я сажусь в него и говорю:

— Начнем. Слово генеральному инженеру проекта Александру.

Александр встаёт на стуле, причем зеленая у него только половина шевелюры, ближняя ко мне, и говорит:

— Вы знаете, что к нам приближаются пешеходы в мир светлого будущего. Перед нашим институтом поставлена задача обеспечить переправу для той части пешеходов, которые не могут выдержать соприкосновение с потоком черноты, текущем по реке кризиса, и переплыть реку. Вы знаете, что мы не смогли укрепить ни одной опоры на дне потока черноты, даже не знаем, есть ли там какое-нибудь дно, а расстояние между берегами слишком велико, чтобы можно было построить мост обычной конструкции без промежуточных опор. Изрядная часть попыток построить мост была отвергнута еще на стадии проектирования, остальное, что мы попытались воплотить, рухнуло в черноту на разных этапах строительства. Понтонную переправу и паром также пришлось отвергнуть, потому что всё неживое, независимо от удельного веса, мгновенно тонет в черноте.

Единственный выход, который я могу предложить нашему собранию, состоит в мозгоулучшателе последней модели, который позволит всем пешеходам самим переплыть реку прямо по черноте. Однако мозгоулучшатель не может повлиять на мозги, зараженные вирусом саморазрушения, и для этой, большей части людей поток черноты все ещё является непреодолимым, более того, гибельным препятствием, в котором их личности растворяются и они тонут.

К сожалению, а может, к счастью, директор нашего института тоже заражен, и суть моего последнего отчаянного проекта состояла в нахождении вакцины и проверке ее на нашем директоре. Сначала мы искали вещество, при взаимодействии с которым вирус саморазрушается схлопыванием внутрь себя, не затрагивая мозги вирусоносителя. Однако, после многих безуспешных попыток, нам удалось теоретически доказать, что такое вещество не может существовать, потому что оно должно одновременно иметь прямо противоположные, несовместимые свойства.

Но мы не теряли надежды, расширили диапазон поисков по разным направлениям, продолжали испытания самых различных вариантов, и кое-что обнаружили. Я предполагаю, что нужное вещество у нас только что появилось, хоть это и не вакцина. Вчера вечером в лаборатории биологического отдела нам удалось завершить специальный дистиллятор для черноты из реки кризис, и получить перегонкой черноты удивительное вещество, которое, не влияя на сам вирус, делает его видимым, превращая маску на заражённой части мозга вирусоносителя в жидкость, очень похожую на черноту реки. Если это вещество ввести всем путникам заблаговременно, то к моменту прихода сюда, после того как исчезнут маски, вирусоносители сами всё увидят и с радостью избавятся от зараженного мозгового вещества, а вместо него естественным путём взамен поражённого вирусом вырастет достаточное количество нормального мозгового вещества. Тогда, при подходе путников к реке, у них окажется достаточно собственного свободного разума для успешного применения мозгоулучшателя в режиме массового ненаправленного мозгоулучшения. Путники приближаются, и вот-вот достигнут временной отметки, после которой применять лекарство будет поздно. Другого решения сейчас нет.

— Ну так давайте немедленно начнём вакцинацию!

— Единственное препятствие моего проекта в том, что наш директор должен прямо сейчас решиться на подвиг, проверить экспериментальное лекарство на себе. Безопасность я гарантировать не могу, ни на какие предварительные исследования у нас более не осталось ни единого часа. Если все получится успешно, в черноте кризиса выживет максимально возможное количество приближающихся путников, может быть даже все.

Я встал с места и спросил:

— А если нет, тогда что?

— По данным лабораторных исследований, только один из десяти тысяч незаражен, еще двое из тех же десяти тысяч смогут побороть вирус непосредственно в реке, личности остальных будут растворены в черноте кризиса, и они потеряют способность к разумному мышлению. Мозгоулучшение не поможет, оно не действует на зараженных, а незараженным помогает увидеть цель и не потерять правильное направление для выхода из реки. Если не сделать мозгоулучшение, только половина из выживших сумеет переправиться через реку, остальные вернутся на этот берег.