Глава 28

ЭМЕРСОН

Мы были в постели.

И странно не было.

Хотя должно быть странно.

Но после своего признания о том, что я была беременна в школе, что узнала об этом через два месяца после отъезда Миллера, я почувствовала себя… свободной.

Я призналась не тому парню… и мне стало лучше. Я была измотана, но мне действительно стало лучше.

— Знаешь... — Санчес пролистывал каналы на телевизоре. Он был без рубашки, в низко посаженных черных спортивных штанах, облегающих его во всех местах, на которые мне, не стоило смотреть, если я собиралась сдержать свое обещание не спать с ним.

— Что? — Я зевнула в руку и раз десять взбила подушку, прежде чем Санчес, наконец-то, вздохнул и выхватил ее у меня, а затем взбил ее своим гигантским кулаком, но она упала с кровати, и он в замахе попал по своей груди. Я сглотнула. Он повторил это движение. И поскольку я была измотана, то расслабилась.

Тело Санчеса было теплым под моей щекой, а затем я обнаружила, что рукой рисую круги на кубиках его идеального пресса.

Каким-то образом мои ноги оказались рядом с его ногами, и вот я уже прижималась к нему и обвивала его, как дурацкий липкий крендель.

— Все из-за моего тепла или из-за моего тела? — сказал Санчес с теплым смешком.

— Из-за всего сразу? — Я прижалась еще крепче. Ощущать его было так приятно. И безопасно, и опасно, и просто… правильно.

Отлично. Теперь я цитировала «Златовласку» и «Трех медведей».

— Так что ты там хотел сказать?

— Я бы не ушел.

— Что?

— От тебя, — прошептал Санчес, когда начал играть с моими волосами, пропуская их между пальцами, как он делал, когда думал. — Если бы ты сейчас попросила меня оставить тебя, я бы этого не сделал. Трудно представить нас друзьями в старших классах. Знаешь, потому что я был тем еще мудилой, а ты, явно, была настоящим лузером.

Я ударила его в живот. Он напряг свой пресс, чтобы не чувствовать удар (ублюдок!), и продолжил смеяться.

— Но… — Санчес нашел мою руку, вероятно, чтобы защитить другие части его тела. — Если бы мы были друзьями, если бы я переспал с тобой, если бы попробовал тебя, если бы был с тобой, я бы от этого не отказался.

— У него не было выбора, — вздохнула я. — Его отец переезжал.

— Эм… — Он больше не называл меня «Соблазнительные Изгибы».

Я не знала, что это значит.

— Всегда есть выбор.

— Не в старших классах. Ты не понимаешь. Ты…

— Нет, это ты не понимаешь. — Он сел и сжал мое лицо ладонями. — Если ты любишь кого-то, то ты остаешься. Нет никакого другого выбора. Все, что хочу сказать… я бы сражался. Я бы освободился от опеки отца, если именно это было нужно. Я бы уехал с отцом, а потом отправился бы автостопом обратно, и каждый раз, когда бы меня ловили, я бы ложился спать, просыпался и делал это снова. Черт, я бы переделал какую-нибудь машину и сам бы поехал. Нет никакого выбора, Эм. Нет. Ни когда ты кого-то любишь. Любовь не нуждается в оправдании своих действий. Это бесплатный билет. И я бы взял этот бесплатный билет и сбежал бы — вернулся бы к тебе. Это… — Он отпустил мое лицо. — Это все.

Санчес откинулся на кровать и снова переключил канал.

Тени от телевизора танцевали вдоль стен… и по его точеным губам и лицу.

И я, действительно, перестала дышать.

Потому что только через шесть лет…

Мне пришло в голову, что ни один из нас не боролся.

Я плакала.

Он плакал.

Это было ужасно.

Но никто из нас не сделал ничего, не сражался за нас; мы, блин, просто приняли это, словно это был закон, словно не было никакой альтернативы.

Мы приняли это и попытались жить дальше по отдельности.

— Я слышу, как ты думаешь. — Губы Санчеса дрогнули, пока он продолжал пролистывать каналы, словно это было его хобби.

И вдруг я захотела лишь одного — перестать думать, поцеловать его, поблагодарить его, быть с ним.

С ним.

Я не поняла, кто двинулся первым, он или я, но внезапно пульт был отброшен в сторону, и мы целовались в клубке из рук и ног, я была сверху, а он снизу, его руки так крепко сжимали мою задницу, что на ней позже появятся синяки.

Винтовая лестница была ненадежной.

Падение — легким.

И я себе позволила.

Закрыла глаза и просто позволила, позволила его рукам бродить по моему телу, словно он владел мной.

Это было похоже на погружение в темную воду, когда не знаешь, что будет внизу, не знаешь, будешь ли ты когда-нибудь снова дышать воздухом, но не беспокоишься, что те несколько секунд блаженства будут всем, что ты когда-либо сможешь испытать.

Таким был Грант Санчес.

Он отстранился от меня. И полузакрытыми глазами осматривал мои губы.

— Да, Эм. — Санчес облизал губы, затем дрожащими руками заправил волосы мне за уши. — Я бы прибежал к тебе, черт побери.

Весь воздух со свистом покинул мои легкие, когда я обрушилась на него, руками потянулась к его шее, а наши рты встретились в поцелуе с раскрытыми губами. Его горячее дыхание пробежалось по моей щеке, пока он оставлял поцелуй за поцелуем на моей шее.

Дрожа всем телом, я попыталась сказать своему сердцу, чтобы оно перестало так неистово биться.

Но все было слишком возбуждающе.

Оно стремительно бежало к нему.

К тому, кого я всегда считала не тем парнем.

Который, вполне возможно, может оказаться тем самым.

Потому что, как бы ни было разбито сердце, оно никогда не теряет своей способности снова выбирать, снова пытаться, хотеть любви даже после потери.

Как могло что-то такое неправильное казаться таким правильным?

Санчес обхватил руками мою грудь через футболку, а затем, сыпя проклятиями, стянул ее через голову, чуть не оторвав мне ухо. Бросил ту на пол и с жадностью посмотрел на меня.

— Бежал бы к тебе на всех парах. — Он накинулся на мой рот голодным поцелуем. — Бежал бы к тебе на всех парах и весь путь молил бы о крыльях. — Еще один поцелуй и еще один, я их считала, сохраняя на потом, на всякий случай.

Потому что я все еще боялась, боялась, что это сон, что это чувство — то, что было между нами — не было реальным.

А я так ужасно нуждалась в том, чтобы все было реальным.

Чтобы что-то такое хорошее оставалось таким.

Санчес застонал, опуская голову. Жадными руками стянул мой лифчик и бросил его поверх футболки, и тем самым языком, потерю которого оплакивал мой рот, крутился вокруг одного соска, а затем вокруг другого.

Я выгнулась ему навстречу.

Мне было непривычно это ощущение.

Парень не торопился.

Мой единственный опыт состоял в нескольких поспешных соитиях в старших классах с моим лучшим другом, когда мы были сексуально озабоченными подростками. Все было ярко, но отличалось от того, что происходило сейчас, очень сильно отличалось. Жидкое тепло распространялось до тех пор, пока стало невозможно держаться на месте.

— Ш-ш-ш, у меня тут момент с твоей грудью. — С силой футболиста, Санчес перевернул меня — МЕНЯ — на спину и прижал мои руки над моей головой. — Мне, возможно, потребуются несколько моментов. Им есть что сказать. — Он застонал, прижимая ухо к моей груди. — Ага, что-что? Вы хотите остаться, малышки? В моей кровати?

Мой смех прорвался через нервозность от того, что Санчес видел меня голой; он — парень, новое лицо «Армани», тот самый парень, от которого девушки забывали свои имена, тот самый парень, который после пяти секунд знакомства со мной провозгласил нас лучшими друзьями.

Каждое прикосновение его языка было болезненным; у меня случилась сенсорная перегрузка, а еще на мне лежало более ста тринадцати килограмм ресивера «Смельчаков» Белвью.

Санчес заставил меня почувствовать себя сильной, сексуальной.

Я извивалась под ним.

— Ты закончил болтать? Потому что я здесь, вроде как, умираю.

Он прижался тем же ухом чуть выше.

— Твое сердце в порядке, видишь? Сердцебиение немного неустойчиво. Возможно, позже придется дать тебе немного успокоительного. Надеюсь, вино подойдет.

— Санчес.

— Грант, — прошептал он. — Произнеси мое имя.

— Грант.

Он с шипением выдохнул, прежде чем его рот снова встретился с моим. Гигантское тело Санчеса покровительственно возвышалось надо мной, словно он боялся, что потолок увидит меня без футболки.

— Скажи, что останешься здесь.

— Куда еще мне идти?

Его взгляд что-то искал, и я точно знала, что именно.

Я затаила дыхание.

А потом Санчес снова меня поцеловал.

Потом руками потянул вниз мои шорты, и его ладонь оказалась между моих бедер. Захваченная его штурмом, я была готова умереть от блаженства.

— Прекрати ерзать, — хихикнул он мне в ухо.

— Я не ерзаю. Я не делаю этого… этих… вещей…

Санчес отстранился, его взгляд был серьезным.

— Хорошо.

А потом исчезла остальная моя одежда.

И я осталась совершенно голой. С ним.

Я сглотнула.

Санчес положил обе руки на мои бедра и усмехнулся.

— Позволь мне.

— Позволить что?

— Позволь мне попробовать тебя на вкус.

Он просил разрешения. Кто этот парень? Этот, так называемый, бабник? Тот, кто просил разрешения и просил запирать дверь ночью?

Санчес ждал с игривой улыбкой, словно у него было все время мира — голова практически лежала между моих бедер, кончиками пальцев барабанил по моей коже.

— Никакого секса, но я хочу облизать тебя, пока ты не начнешь кричать, — наконец, сказал он. — Последнее предложение, прежде чем я закрою эту дверь и позволю тебе плакать, пока не уснешь, а ты знаешь, что так и будет, если ты откажешься, потому что... и вот тут я действительно скрепляю сделку… потом будут обнимашки.

— Что? — Я поднялась на локтях. — Ты только что сказал слово на букву «О»?

Усмешка Санчеса из игривой превратилась в совершенно смертоносную.

— О каком из них ты говоришь, повтори-ка?

— Я сама на это нарвалась.

— А я собираюсь это облизать, — подмигнул он. — Кроме того, ты же знаешь, как говорят: что оближешь, станет твоим. А ты, Эмерсон, сейчас в моей комнате. Ты моя.

Я кивнула.

Но не сказала этого.

Еще нет.

Единственное, чего у Санчеса не было — моего сердца (по крайней мере, пока не было), и я знала, что если бы я это сказала, если бы призналась, то мое сердце последовало бы за словами. Тогда Миллер (и все, что касалось его) исчезло бы навсегда. И, хотя, я двигалась дальше, сначала мне нужно было, рассказать ему обо всем.