Глава 18

Я отвожу ее домой.

Больше ничего нельзя сделать, а она не хочет со мной разговаривать. Кроме того, мне нужно найти Риа. Поэтому я отвожу Эллу домой, и даже когда вижу, что ее гребаная мать там, я не захожу внутрь.

Она выходит, не говоря ни слова, и захлопывает дверь Ауди.

Я все еще жду, пока она зайдет внутрь, но она не оглядывается. Просто захлопывает и свою входную дверь, оставляя дверь-ширму чуть более кривой, чем она уже была.

Я звоню Риа, но потом вспоминаю, что забрал ее гребаный телефон.

Я иду в ее квартиру. Там никого нет, и я знаю, потому что я вломился туда.

Ничего.

Я не иду к ее семье, потому что я не настолько отчаянный или глупый. Пока нет. Я думаю о том, чтобы поехать в Санктум. Я даже думаю о том, чтобы поехать к родителям, но не делаю этого.

И никому не говорю.

Я сижу в своем доме, задернув шторы, и думаю, какого хрена я делаю со своей жалкой проклятой жизнью.

И я продолжаю сидеть там, пока день сменяется ночью. Когда мой желудок урчит, голова болит, а живот скручен в узел.

Я думаю обо всем, о чем не позволяю себе думать, пока не буду готов снова и снова получать по башке.

Я думаю о Малакае.

О няне.

О крови.

О ее голове.

Я думаю обо всем этом.

Я думаю о своем брате.

Я думаю о его светло-русых волосах, о ямочках, которые появлялись на его лице, когда он улыбался мне или Бруклин.

Я думаю о Бруклин тоже. О Джеремайе Рейне и его руках на Элле. Моей.

Но она не моя. Она никогда не будет моей.

Amor fati. Любимец 6; любовь к судьбе. Другой способ сказать, что как бы плохо жизнь тебя ни обставила, все это ради высшего блага.

Мой отец довел эту фразу до крайности после того, как мы похоронили Малакая. Он никогда больше не говорил о нем. И моя мать тоже, хотя я знаю, что это разорвало ее. Я знаю, потому что в течение многих лет она почти каждый божий день проводила взаперти в своем кабинете, занимаясь Бог знает чем. Если я пыталась заговорить о Малакае, или о том, что произошло после того, как я толкнул его, или о няне, мой отец впадал в ярость.

Малакая не существует, сказал бы он. Малакая больше нет.

Factum fieri infectum non potest. Поступок невозможно исправить.

И я сделал это так. Я убил его.

К черту это. К черту их. К черту все это дерьмо.

Звонок в дверь застает меня врасплох.

Я тру глаза, смотрю на часы на микроволновой печи на кухне. Уже девять вечера, а я не хочу двигаться. На мне все еще футболка и шорты, в которых я был, когда спустился вниз и обнаружил, что Элла испоганила всю мою жизнь.

Кого я обманываю? Моя жизнь была испорчена с того момента, как я родился Астором.

Я заставляю себя подняться, когда в дверь снова звонят, и надеюсь, что это не тот, кого я хочу убить: Люцифер, Джеремайя, может быть, даже сама Элла.

Пожалуйста, не будьте ими.

Но это не они. Когда я включаю свет, то вижу сквозь травленое стекло слабую фигуру, и я знаю, кто это, и мой желудок сворачивается все туже.

Что ей, блядь, нужно?

Я открываю дверь, прежде чем успеваю подумать об этом. Может, она принесла ужин, потому что вспомнила, что у нее два сына и один еще жив.

Но у нее ничего нет в руках, когда она заставляет себя улыбнуться, а затем протягивает руки для объятий, когда заходит внутрь.

Я позволяю ей обнять себя, вдыхая запах ее слишком сладких духов, ее лака для волос.

— Привет, Мави, — мягко говорит Элизабет Астор, прижимаясь к моему плечу. — Я скучала по тебе.

Я предлагаю ей вино с винного стеллажа в холле, и мы распиваем бутылку за столом в столовой, сидя друг напротив друга, как на официальном ужине, хотя я ничего не приготовил. Есть сахарное печенье, которое Элла сделала для меня вчера вечером, до того, как все пошло к черту, но я чувствую странную защиту над этим чертовым печеньем и не предлагаю его матери.

— Почему ты действительно здесь? — спрашиваю я, опрокидывая обратно свой бокал с вином и проглатывая его целиком, а ее лесные глаза внимательно наблюдают за мной.

Она играет с ножкой своего полупустого бокала, ее красные наманикюренные ногти щелкают о стенки бокала. Она накрасила губы красной помадой, ее светлые волосы длиной до плеч откинуты с лица.

Моя мама всегда была худой, но ее лицо напоминает мне лицо Сид своей исхудалостью. Она по-прежнему одета как жена сенатора: красный свитер с золотыми пуговицами. На шее тонкое золотое ожерелье с розой. Ее кожа сияет, лицо без морщин, как и положено 6-ке: ботокс, филлеры и имплантаты должны быть частью достоинств 6-ки.

— Дела у твоего отца идут не очень хорошо, ты знаете.

Я чуть не поперхнулась вином, когда поставила свой бокал на место.

— Прости?

Она вздыхает, крутит вино, но не пьет его. Ее глаза задерживаются на нем, прежде чем наконец встретиться с моими.

— Произошла… ошибка, связанная с клиентом, — она не спотыкается на словах, но выбирает их очень, очень тщательно. Потому что я не должен знать об этом. Она облизывает губы, откидывается в кресле. — Были убиты люди, которых не должно было быть.

Я смеюсь вслух, прикрывая рот рукой. Конечно, они были. И, конечно, 6 будет называть неправомерные убийства ошибками.

Ее глаза сузились на меня.

— Не веди себя так самоуверенно, Маверик, — огрызнулась она. — Ты забил Пэмми Маликову молотком до смерти.

Я улыбаюсь на это, а она смотрит с отвращением.

— Так и сделал.

Она закатывает глаза. Я знаю, что ей все равно. Она никогда не была близка с мачехой Люцифера. Она никогда не была близка ни с кем. Даже со своими собственными детьми. Не после Малакая.

— Продолжай, — подталкиваю я ее, жестикулируя одной рукой. — Пожалуйста, продолжай.

Она выглядит так, будто может встать и уйти, что меня бы вполне устроило, но потом она продолжает говорить.

— Я знаю, что ты с кем-то встречаешься.

Я облокотилась одной рукой на спинку стула рядом со мной, другая лежит на столе, и я сжимаю эту руку в кулак.

— Какое это имеет отношение к чему-либо? Мне что, нельзя иметь девушку, мама? Мне двадцать, блядь, четыре.

— Ты знаешь, с чем это связано, — она наклоняется вперед, выравнивая меня взглядом. — О Рие нужно позаботиться, Маверик.

— Отец послал тебя сюда?

— Нет, — я с удивлением обнаружил, что, похоже, она говорит правду. — Он не посылал. Я взяла на себя ответственность прийти сюда. Чтобы предупредить тебя, раз уж ты, похоже, забыл.

Я прикусил язык. Не говори. Я ни хрена не забыл, сука.

— Ты, кажется, забыл, что люди умирают в организации твоего отца. Они умирают в его работе. Твоей работе. Я знаю, что ты получил отпуск, так как Сакрифиций пошел не так, и на подходе Ноктем, но если ты свяжешься с этой девушкой, Маверик, она тоже умрет.

— Так вот зачем ты сюда пришла, мама? Чтобы напомнить мне, что куда бы ни пошёл Астор, везде хоронят людей? Чтобы напомнить мне, что моя жизнь на самом деле не моя? Что отец — кусок дерьма, а его организация — чертова секта? — я встаю на ноги, стул скребет по полу позади меня. Я хлопнул кулаком по столу. — Я уже, блядь, знаю это, мама. Так что если это все, что ты пришла сказать, то ты зря потратила свое гребаное время и можешь убираться из моего дома.

Она все еще сидит, ее взгляд пронзителен, руки сложены. Я выше шести футов ростом, а она сидит на гребаном стуле, но почему-то кажется, что она все еще смотрит на меня снизу вверх.

— Ты спас Джеремайю Рейна.

Мой желудок горит. Я знаю, к чему она клонит. Я знаю, и не могу найти слов, чтобы остановить это. Я не могу ничего сказать.

— Ты спас его ради шлюхи, которую едва знал.

Мои ноздри раздуваются, и я впиваюсь своими короткими ногтями в ладонь, упертую в стол, чтобы не опрокинуть его на нее.

— Ты спас его, и теперь он возвращается, чтобы вмешаться, еще раз. Люцифер устроил беспорядок тем, что он сделал на том складе. Беспорядок, за уборку которого 6 пришлось заплатить хорошие деньги, но одну вещь он сделал правильно. Он оставил Джеремайю Рейна гореть. А ты, — она показывает на меня, — ты все испортил.

Она встает, постукивая ногтями по столу.

— Ты не мог позволить ему умереть, потому что тебе было жаль Сид, мать ее, Рейн…

— Это не ее имя, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Она ухмыляется, качая головой.

— О, Мави. Эта девочка родилась в нищете. Она выросла в ничто. Она всегда будет никем, и в конце концов она снова попадет в руки Джеремайи, чтобы он мог напомнить ей, что она ничто.

Я сжимаю челюсть так сильно, что зубы болят.

— Ты зря спас его. Из-за тебя Люцифер сошел с ума. Он прогонит эту девушку, и это будет твоя вина. И все же ты не смог спасти своего собственного брата, Мави, — её голос приобретает оттенок ложной невинности, когда она смотрит на меня жалобными глазами. — Ты не смог спасти Малакая, — его имя из ее уст вонзает нож в мое нутро. — Ты не смог спасти его, но Джеремайю Рейна? Ты бы вошёл в горящее здание ради него? — она насмехается, закатывает глаза. Как будто смерть младшего сына нисколько ее не затронула. Как будто он ничего для нее не значит. Как будто он вообще никогда ничего не значил.

Она на секунду вешает голову, прижимает ладони к столу. Затем она поднимает голову и смотрит на меня.

— Держись подальше от этой девушки. Разберись с Рией до Ноктема, Маверик, или ты будешь ненавидеть то, что не сделал этого.