— Знаю, ты не будешь говорить со мной о том, что произошло ранее...

— Папа, пожалуйста, — взмолилась я, не желая, чтобы кто-то еще пытался заставить разговорить меня. Папа и так не касался этой темы, сколько мог долго.

— Нет, доченька, я ничего не скажу, ты заговоришь, когда будешь готова. Но посиди со мной минутку, — он сел на кровать, похлопав ладонью рядом с собой по цветастому одеялу. Я на мгновение замялась, но потом села рядом с ним.

— Ты же знаешь, как я счастлив стать дедушкой, — осторожно начал он, и я напряглась. — Не надо принимать меня в штыки, Гвен. Я не могу дождаться встречи с этим малышом. Он или она будут окружены огромной любовью, этот ребенок будет самым счастливым на свете. — Он выдержал паузу, а я ждала. — Но ребенок также нуждается в своем отце. Ничто не может заменить отцовскую любовь, я говорю тебе это по собственному опыту, — его глаза блеснули. — Я понимаю, что у тебя с этим парнем, Кейдом, какие-то проблемы. Я не собираюсь пытаться высказать свое мнение о ваших личных отношениях, это только между вами двумя. Вот только проблема в том, что вас уже больше не двое.

Он многозначительно посмотрел на мой живот, прежде чем продолжить.

— Теперь, когда этот парень не кричит в трубку, у меня складывается впечатление, что ты и ребенок ему очень важны. Черт возьми, такое чувство, будто именно ты придаешь его жизни смысл. Я так говорю, потому что знаю, каково это. Потому что чувствую тоже самое к твоей маме, к тебе, — его голос дрогнул, — и к твоему брату. Не скажу, что меня слишком радует тот факт, что причина, по которой он не может сюда приехать, связана с проблемами с законом. Однако, нельзя судить о человеке, основываясь только на этом. Я мало что о нем знаю, но вижу, как он любит мою девочку и отчаянно хочет тебя увидеть, услышать твой голос. А еще знаю, что твой брат одобрил его. Во время нашего последнего разговора, я не испытывал особой любви к твоему новому мужчине, и так волновался, что подумывал о том, чтобы прыгнуть в самолет и прилететь к тебе. Твой брат остановил меня, я доверился его суждениям. — Он откашлялся: — Так что, может, подумаешь о том, чтобы ответить на его звонок, возможно, тебе нужно поговорить с ним почти так же, как это нужно ему.

Я открыла рот, чтобы возразить, но знала, что мои аргументы слабы, поэтому снова закрыла его.

— Я поддержу тебя во всем, что бы ты ни сделала, дорогая. Я сказал свое слово. Больше всего на свете я хочу, чтобы моя малышка была счастлива. А сейчас я вижу, что это не так, — тихо закончил он.

— Не знаю, папа, смогу ли когда-нибудь снова быть счастливой, — сокрушенно выдала я свой самый большой страх.

Папа погладил меня по щеке, потом накрыл ладонью мой живот.

— Ох, мой маленький Мышонок, я знаю, что сможешь. Ты просто должна позволить себе это. — Он поцеловал меня в голову и оставил сидеть, пока его слова витали в воздухе.

***

Позже той ночью я лежала в постели, сытая, насколько это было возможно, теми блюдами, что приготовила мама. Переполненная любовью компании, с которой сегодня делила стол, переполненная чувствами к своему ребенку. Но так или иначе, внутри меня все еще зияла дыра, прямо в душе. Я боялась, что она никогда не затянется, что я всегда буду сломлена, опустошена. Только наполовину наслаждаться компанией людей, лишь наполовину ощущать вкус пищи, чувствовать себя виноватой каждый раз, когда улыбаюсь.

Никакой гарантии, что Кейд сможет залатать эту дыру, вновь сделать меня цельной, но я знала, что он умрет, пытаясь это сделать. Я взглянула на экран телефона, оттуда на меня смотрело имя. Два месяца — долгий срок для размышлений, и чем больше я думала о том ужасном дне, тем больше все не сходилось. Когда я вошла в комнату Кейда, он, казалось, не запаниковал, не бросил взгляд на дверь ванной, как сделал бы любой другой мужчина. Он был счастлив, в восторге, когда узнал о ребенке, я вспомнила нескрываемую радость на его лице. Это не походило на лицо мужчины, который знал, что в его ванной прячется шлюха, и независимо от слов, сказанных накануне, я знала, что он мне не изменит.

Может, я обманывала себя этой ужасной сценой, может, хваталась за эмоциональную соломинку. Но, что если папа прав. Я уже любила своего ребенка так сильно, как только возможно. Кто я такая, чтобы отказывать ему в отцовской любви? Глубоко вздохнув, я коснулась большим пальцем имени на экране.

***

— Гвен, должна сказать, я рада, что к тебе вернулся аппетит, — с улыбкой сообщила мама.

Я издала неподобающее для леди чавканье, отправляя в рот вторую порцию яиц. Она была права, внезапно я начала есть, как растущий подросток. Вчера вечером я заставила отца проехать полчаса до ближайшего кафетерия, чтобы купить мне банановый молочный коктейль. И соленые огурцы.

Это случилось спустя два дня после нашей беседы. Я позвонила Кейду. Только меня сразу перекинуло на голосовую почту, и я струсила оставлять сообщение, решив ответить в следующий раз, когда он позвонит. Но после последних его разговоров по телефону с каждым членом моей семьи и подругой, я ничего о нем не слышала. Я волновалась. Но была слишком напугана, чтобы позвонить ему снова. Поэтому ела.

— Я тоже, солнышко, — вмешался папа, обнимая маму и целуя ее в голову. — Но должен сказать, что не уверен, смогут ли куры откладывать яйца достаточно быстро, чтобы обеспечить нашу дочь, возможно, нам придется прикупить еще парочку. — Он ухмыльнулся мне, я проглотила полный рот яичницы и показала ему язык.

— Что же, тогда заодно купи и молочный коктейль, папочка, — сладко пропела я, подмигнув ему.

В комнату неторопливо вошла Эми, выглядя, как обычно, на миллион долларов. Волосы собраны в хвост, на ней были белые джинсы и кашемировый свитер песочного цвета. Не совсем подходящий прикид для деревни, но, по крайней мере, сапоги не на шпильках.

Она сильно похудела, и я не могла не волноваться по этому поводу. Ее формы исчезали, а скулы желтели. Не мне ей об этом говорить, но я надеялась, что мои повадки в поглощении пищи побудят ее к тому же. Надежда вспыхнула, когда Эми положила на тарелку несколько яиц, а затем здоровенную порцию бекона.

— Доброе утро, семья, — объявила Эми, улыбаясь моим родителям, затем наклонилась погладить меня по животу. — Доброе утро, Супс (прим.: Супс — сокращенное от Супермена).

Она ухмыльнулась, когда я закатила глаза, услышав прозвище своей Булочки. Эми едва успела приступить к еде, когда зазвонил ее телефон, она взглянула на экран и тут же встала.

— Извините, я должна ответить, это Рози, насчет магазина. — И быстро вышла из комнаты.

Внутри меня расползлось чувство вины. Я чувствовала себя ужасно из-за того, что оставила девочек одних разбираться с моим магазином. На самом деле, я ни с кем не разговаривала. Слишком боялась, что Кейд перехватит звонок. Так что, обо всем заботилась Эми. Рози стала нашей палочкой-выручалочкой, занималась всем — от заказов до выдачи зарплаты. Я была у нее в неоплатном долгу.

Не говоря уже о том, что я протащила Эми через полмира и молчала о возвращении. Она могла бы уехать домой с Рай и Алексом, которые прилетели на похороны и остались на неделю. Возможно, она не хотела уезжать, чтобы не сталкиваться с реальностью жизни, но я должна была разобраться в себе, и как можно скорее. У меня оставалось не так много времени до рождения ребенка, прежде чем я не смогу совершить двенадцатичасовой перелет. И даже если бы это произошло после, мне бы не хотелось быть одной из тех мамаш с кричащим ребенком в самолете.

Маленькая часть меня хотела остаться здесь, в деревне, в тихом уединении, где я чувствовала себя в безопасности и уюте. Но в этом месте также за каждым углом скрывались воспоминания о брате, и не было... Кейда. Я обдумывала все это над тарелкой с яичницей, затем вздохнула и убрала за собой. Взяв куртку и ботинки, стоявшие у двери, я повернулась к родителям.

— Пойду пройдусь, хочу подышать свежим воздухом.

— Ладно, возьми с собой Ганнера. Этому толстяку нужно немного размяться.

Я посмотрела на папу.

— Будто он отпустит меня куда-нибудь одну, — моя точка зрения была доказана, когда возбужденный толстячок-лабрадор ворвался в дверь, которую я только что открыла. — До скорого.

Я прогуливалась по местам, где выросла, восхищаясь ими по мере того, как удалялась все дальше. Прилегающая к дому территория была большой, но не до неприличия. Двухэтажный дом с верандой, огибающей всю заднюю часть, и ступеньками, ведущими вниз в огромный сад. Огромные колонны поддерживали выступающий из гостиной наверху балкон, на фоне виднелись южные горные хребты.

Я оставила дом позади и позволила ногам нести меня к моему месту, к нашему месту. Ганнер пыхтел рядом, но счастливо мне улыбался. Йен часто спорил, что собаки не умеют улыбаться, но я не соглашалась, наш лабрадор был вечно счастлив.

Я восхищалась янтарными и оранжевыми оттенками, раскрасившими деревья, и хрустевшими под ногами листьями. Я любила осень дома, походило на новое начало. Я поднялась по пологому склону, не желая признавать, что мое дыхание звучит опасно близко к дыханию Ганнера.

Я похлопала себя по животу.

— Это все твоя вина, Булочка, раньше я была в отличной форме. Клянусь, если из-за тебя у меня распухнут лодыжки, я буду стричь тебя под ирокез.

Я добралась до вершины, неторопливо подойдя к качелям, свисающим с огромного старого дуба, листья которого мерцали золотом. Сев на качели, стала раскачиваться взад и вперед, бросая взгляд на холмы. Это было наше место. Мое и Йена. Он повесил эти качели для меня, когда мне было восемь, а затем они стали тем местом, куда я могла сбежать подростком. Поплакать из-за разбитого сердца, скрыться от родителей после очередного домашнего ареста или помечтать о том, как начну жить в Нью-Йорке. Йен обещал мне, что здесь ничего плохого не случится. Одинокая слезинка скатилась по щеке. Я долго сидела молча.