Хаким ответил ему слабым кивком головы. Они вновь немного помолчали.

— Надеюсь, наш новый Пэн укрепит свою позицию, — произнёс Хаким тихо, словно опасаясь, что Ганс услышит.

— Это не легко.

— Мы ещё не достигли места назначения, а уже существует масса сомнений. Не знаю, как я буду общаться с новыми коллегами нечеловеческой природы, можно сказать, нелюдями.

— Корабль и момы не знают о них ничего дурного, — заметил Мартин. — Иначе они сказали бы нам об этом.

— Согласен, — кивнул Хаким. — Я никогда не верил, что момы скрывают от нас какую-нибудь информацию.

— О, я не настолько доверяю им, — поморщился Мартин. — Они сообщают нам то, что необходимо знать, но…

— Извини за такие слова, но ты рассуждаешь, как Ариэль.

Мартин нахмурился:

— Пожалуста, не надо.

— Не обижайся, — Хаким заговорил с прежним оттенком шаловливости.

Роза Секвойа в окружении двадцати двух членов экипажа сидела в столовой. Она руководила церемонией памяти по умершим, следуя — как Мартин понимал — своим собственным правилам и ритуалам. Мартин не стал вмешивается: ритуал обладал целебным действием.

Она то ли придумала слова гимнов, то ли позаимствовала их из старых песен и сочинила музыку, чтобы экипаж мог подпевать. Мартин наблюдал за происходящим со стороны, стоя возле двери. Он не пел, но чувствовал, как сердце забилось сильнее, ему передалось волнение поющих.

Роза взглянула на него, и их глаза встретились. Она улыбнулась открытой широкой улыбкой, в которой не было и тени обиды.

Она находит себя в нашей боли и в нашем горе, — подумал Мартин. Хотя, возможно, это были слишком злые мысли.

Ганс вышел из изоляции через шесть дней, мрачный и небритый, со торчащей белесой щетиной на лице. По его хмурому выражению никто не мог догадаться, о чём он думает, и меньше всех Мартин. Ганс назначил закрытое заседание с Хакимом и остатками исследовательской группы. Затем он резко покинул носовой отсек — без слов стремглав промчавшись по коридору мимо Мартина и Эйрин Ирландки.

— У него не было любовных отношений с тех пор, как он стал Пэном, — заметила Эйрин.

Мартин удивлённо посмотрел на неё:

— Ну и что?

Эйрин взмахнула ресницами:

— А то, что это странно. Раньше он не отличался целомудренностью. Многие Венди предпочитают мышцы мозгам.

— Он не тупица, — заступился за Ганса Мартин.

— Он всё ещё ведёт себя как сопляк, — не унималась Эйрин.

— Может быть, он ждёт свою девушку, — сказал Мартин, сознавая, как глупо звучат его слова.

Эйрин язвительно захохотала.

— О, да. Ту, которую не встречал раньше.

— У нас скоро будут гости, — сказал Мартин, сохраняя непроницаемое выражение лица.

— Слушай, избавь меня от этого, — уходя, бросила через плечо Эйрин и состроила гримасу.

В столовой Ариэль поставила свой поднос с едой на стол, напротив Мартина. Новое часовое расписание дня, установленное Гансом, определяло для каждого свой индивидуальный цикл чередования сна и бодроствования: Мартин, к примеру, сейчас ужинал, а Ариэль завтракала. Но поглощаемая ими пища почти не различалась. Корабль ещё не мог представить им то разнообразие блюд, какое они имели раньше. Члены экипажа получали калорийную, но простую еду: чаще всего пудинг, напоминавший хлеб грубого помола, иногда пудинг заменялся супом.

Они обменялись небрежными приветствиями. Мартин старался не смотреть в сторону Ариэль, но постоянно чувствовал на себе её взгляд, от которого ему становилось не по себе.

— Что ты теперь думаешь о Гансе? — спросила она, когда их взгляды всё же пересеклись.

— Он делает все правильно, — ответил Мартин.

— Лучше, чем ты?

— В некоторых вопросах — да.

— В каких именно? Прости моё любопытство, я вовсе не хочу тебя обидеть.

— Я и не обижаюсь. Он более осторожен, чем я, и, возможно, лучше чувствует настроение экипажа.

Она покачала головой, но по выражению её лица нельзя было угадать, согласна она или нет.

— Что ты думаешь обо всём этом? — в свою очередь спросил Мартин.

— Не берусь судить. Он более осторожен, чем все предыдущие Пэны. Роза поддерживает его. В своих выступлениях она теперь постоянно напоминает о наших обязанностях.

— Выступлениях?

— Я не была ни на одном, но наслышана о них.

— Она проповедует?

— Пока нет, — ответила Ариэль. — Она даёт советы, помогает некоторым понять причины и последствия Стычки.

— Она осуждает момов?

— Не совсем.

— Отрицает их участие?

— Она даже не упоминает о них, как мне говорили. Она говорит об ответственности и свободе выбора, о нашей роли в широком проекте перестройки Вселенной. Мне кажется, тебе стоит пойти и послушать.

— Возможно, и стоит, — согласился Мартин.

— Хорошо бы пойти и Гансу.

— Не хочешь ли ты, чтобы я шпионил за ней для Ганса?

Ариэль сделала отрицательный жест.

— Я только думаю, что происходит нечто важное.

— И неизбежное, — почти шёпотом добавил Мартин и встал, чтобы удалиться в свою каюту.

Теодор Рассвет посещал его в снах. На этот раз он был очень разговорчив, и Мартин вспомнил многое из его слов, когда проснулся.

Они сидели в саду под цветущим деревом. На Теодоре была короткая белая туника. Его ноги загорели от долгого пребывания под летним солнцем, которое в момент их разговора находилось как раз в зените. Они ели виноград и были похожи на римлян. Теодор обожал читать о римлянах.

— Что-то непонятное происходит с Розой, — сказал Теодор. — Ты знаешь что-нибудь об этом?

— Думаю, да, — ответил Мартин. Лист винограда из его рук мягко опустился на гравий под ногами.

— Беда в том, что пророчество может иметь и отрицательные стороны, которые нельзя игнорировать и о которых нельзя забывать. Смысл проповеди будет чётко представлен и разжёван массам. Если что-то, что она скажет, подходит не всем, то оно будет расжевано ещё тщательнее. Любой несогласный останется в одиночестве. В борьбе с противоречиями будут сфабрикованы любые факты, все грубые грани будут сглажены, и, в конце концов, согласными окажутся все. Люди поверят во все, только не в первоначальный смысл слов.

— Роза не пророк.

— Ты же сказал, что ориентируешься в том, что происходит.

— Она не пророк, — твёрдо повторил Мартин. — Ты только посмотри на неё.

— Она обладает виденьем. Это трудное время для тебя.

— Вздор! — закричал Мартин, разозлившись. Он вскочил с мраморной скамьи, неуклюже оправляя складки робы, к которой никак не мог привыкнуть. — Кстати, Тереза с тобой?

Теодор печально покачал головой:

— Она мертва. Ты должен смириться с её смертью.

Паола Птичья Трель и Мартин оказались одни в хвосте корабля. Они закончили проверку жезловой связи для момов и, не имея дальнейших инструкций, были рады отдыху ото всех дел.

Разговор иссяк. Паола смотрела в сторону. Её оливковая кожа потемнела, губы были крепко сжаты. Мартин протянул руку и погладил её по щеке, желая снять напряжение. Она прижалась к его руке, и слезы потекли по её лицу.

— Я не знаю, что делать, что чувствовать, — прошептала она.

У неё были какие-то отношения с Сигом Мотыльком. Мартин не хотел расспрашивать, чтобы не бередить свежую рану. Он просто молча слушал.

— У нас не было близких отношений, — сказала она. — Настоящей близости я не испытывала ни с кем. Но Сиг был хорошим другом, он понимал меня.

Мартин кивнул.

— Как ты думаешь, хотел бы он, чтобы я страдала по нему? — спросила она.

Мартин собирался отрицательно покачать головой, но, взглянув на Паолу, улыбнулся и ответил:

— Если только немного.

— Я буду помнить его, — она поёжилась при слове «помнить», словно оно означало принятие смерти или предательство, а может и то, и другое. Ведь помнить о человеке — совсем не то, что представлять его живым.