КОТТЕДЖ

Я проснулась от запаха свежего кедра, кардамона и дрожжей. На какое-то мгновение я перенеслась обратно в коттедж отца на озере, где просыпалась в крошечной комнатке с тяжёлыми шерстяными одеялами в изножье кровати, простыми акварельными картинами с изображением цветов на стенах, в окружении запахов травяных настоек, которые он изготавливал на день вперёд, и запаха пуллы⁴, которую он пёк мне на завтрак. От этого ностальгического аромата мне захотелось свернуться под одеялом и снова с удовольствием уснуть.

Но потянув за одеяло, я осознала, что не знаю, где на самом деле нахожусь. И тут на меня обрушились странные и ужасные воспоминания о прошлой ночи.

Я резко вздохнула и выпрямилась, чуть не ударившись о низкую деревянную балку на скошенном потолке. Я находилась в помещении типа чердака, в маленькие окна которого, располагающиеся со всех сторон, проникал серый свет. Углы рам заиндевели и были покрыты снегом.

— Ты проснулась? — произнес голос снизу, и мне понадобилось мгновение, чтобы идентифицировать его.

Я начала перебирать в голове имена, пока не нашла правильное.

Расмус. Этот голос принадлежал Расмусу.

Но кем был этот чертов Расмус, и что со мной вообще произошло?

Я начала стягивать с себя одеяло, как вдруг что-то заставило меня остановиться и уставиться на него. Оно было таким знакомым на ощупь, и таким приятно тяжёлым. Я смотрела на него в тусклом свете: на сине-красный узор из снежинок и квадратов, — а потом заметила и другие одеяла, сложенные в изножье кровати, и, чёрт... это не было игрой моего воображения. Это были те самые одеяла из моего детства, с которыми я росла в доме в Савонлинне, а затем в коттедже отца. Это были его одеяла.

Я откинула одеяло и испытала облегчение, увидев, что на мне всё ещё были джинсы и свитер, после чего осторожно встала с кровати и, стараясь не удариться головой о низкий потолок, подошла к лестнице и заглянула в отверстие. Успокаивающий запах сливочного масла, сахара и кардамона поднимался вверх вместе с уютным теплом.

Я спустилась вниз по деревянной лестнице и оказалась в небольшой гостиной, к которой примыкала кухня небольшого размера. Всё здесь казалось одновременно знакомым и странным, из-за чего я почувствовала себя неловко, но комфортно. На стенах со следами от сучков висело большое количество грубо сделанных полок из березовой коры. На них стояли всевозможные книги в кожаных и твёрдых бумажных переплётах, а так же старые буклеты с потрёпанными обложками, перемотанные между собой шнурками золотистого цвета. Между книгами располагались кристаллы всевозможных размеров и цветов, крошечные стеклянные сосуды с травами, а также деревянные чаши с перьями, сучками и художественными кистями, торчащими из них. Сверху свисала впечатляющая люстра из оленьих рогов, съедающая пространство, а напротив меня шипел и трещал огонь. Я заметила над ним каминную полку с фотографиями в рамках и была уже готова подойти и рассмотреть их, когда Расмус сказал:

— Доброе утро.

Я развернулась и увидела его на кухне, хотя была готова поклясться, что секунду назад там было пусто. Он достал из духовки поднос с булками, и тёплый запах наполнил всё помещение. Я остановилась и смотрела на него некоторое время, пытаясь осмыслить эту странную картину уюта передо мной.

— Где я? — спросила я.

Он кивнул в сторону каминной полки.

— Как я и сказал прошлой ночью...

Я развернулась и подошла к фотографиям. На полке в потемневших золотых и серебряных рамках стояли фотографии моего отца. На одной из них он был запечатлён с Расмусом на фоне северного сияния, в руках у него была бутылка водки. На другой — он с гордым видом стоял перед гостиницей. Но на всех остальных фотографиях была я. На некоторых из них мы были вдвоём, как, например, на той, где он поставил фотоаппарат на таймер и снял нас вместе, когда он был в костюме Санта Клауса. Но на большинстве из них была только я. Я на танцевальном концерте в возрасте восьми лет, я в "Лебедином озере" в возрасте шестнадцати — это было моё последнее выступление, и у меня на голове был замысловатый головной убор из лебединых перьев. Я с Дженни на "Венис Бич"⁵ в Лос-Анджелесе, и ещё одна фотография смеющейся меня на работе. Я даже не знала, откуда они у него взялись, но потом поняла, что всё это были бумажные фотографии. Он, должно быть, взял их из моего Инстаграма и распечатал.

— Папа, — прошептала я, и у меня в горле образовался комок.

Я взяла в руки фотографию, на которой были изображены мы с ним вдвоём на пирсе.

— Ты все их напечатал?

— Я же говорил, что он всё время о тебе говорил, — сказал Расмус у меня за спиной. — Я знаю, что ты толком меня не знаешь, но именно из-за них мне кажется, что я знаю тебя. Вот держи.

Я повернулась к нему, и он вручил мне керамическую тарелку со сколом, на которой лежала тёплая булка.

— Тебе надо поесть. Это пулла. Я уверен, что ты её уже пробовала, — сказал он, после чего вернулся на кухню. — Между прочим, по рецепту твоего отца.

Я посмотрела на булку, приправленную корицей и кардамоном, а также посыпанную блестящим перламутровым сахаром. Мой желудок отчаянно заурчал. С небольшой долей вероятности Расмус мог хотеть отравить меня, но если бы он собирался меня убить, он мог просто оставить меня с Нурой и Эйро.

При мысли о них я содрогнулась. И этого было достаточно, чтобы убить мой аппетит. Я отнесла тарелку на диван, села и начала наблюдать за тем, как Расмус убирается на кухне.

— Итак, — начала я, попытавшись сформулировать свою мысль и подавить панику. — Прости, что говорю так прямо, но раз уж я проснулась и, по-видимому, со мной всё в порядке, тебе надо рассказать мне, какого чёрта здесь происходит. Я не знаю, была ли вчерашняя ночь всего лишь кошмаром, вызванным разницей во времени, но тебе в любом случае придётся многое мне объяснить.

Расмус вздохнул и подошёл ко мне с двумя кружками в руках, в которых было что-то горячее, и которые он поставил передо мной на кофейный столик, сделанный из ствола дерева.

— Что это? — сказала я, кивнув в сторону своей кружки.

Он приподнял одну бровь.

— Я не хочу тебя отравить, если ты беспокоишься об этом.

Он сел в кожаное кресло.

— Это чай из сосновых иголок.

Я заглянула в кружку и увидела несколько сосновых иголок, плавающих там вместе с крошечными цветочными бутонами. Они были тёмно-розового цвета, но когда я сдвинула кружку и жидкость качнулась, цветы сделались золотыми и начали отливать металлом, словно были покрашены.

— А цветы?

Он сделал глоток чая и улыбнулся.

— Ледяные цветы.

— Что за ледяные цветы?

— Ты задаешь очень много вопросов.

Я на какое-то мгновение уставилась на него.

— И ты ещё, чёрт побери, меня обвиняешь?

— А ещё ты часто выражаешься. Твой отец не упоминал об этом.

Я проигнорировала его слова.

— Скажи мне, где он. А затем расскажи мне, почему мы находимся в его доме? Каким образом ты стал его учеником? Чего, мать его, хотели Эйро и Нура? В таком порядке.

Он ещё раз глубоко вздохнул и постучал пальцами по кожаным подлокотникам.

— Я всё тебе расскажу. Всю правду. Но для начала тебе надо выпить чай.

Я застыла и какое-то мгновение разглядывала чай.

— Зачем? — неуверенно спросила я.

— Потому что он откроет твоё сердце и сознание. В то, что я тебе расскажу, поначалу будет сложно поверить, но чрезвычайно важно, чтобы ты поверила. Чай в этом поможет.

— Откуда мне знать, что этот чай не заставит меня забыть всё, что ты мне расскажешь?

Он усмехнулся, и выглядел в этот момент очень по-мальчишески. Я наскоро попыталась снова определить его возраст. Ему могло быть восемнадцать. А могло быть за тридцать. Ему даже могло быть за восемьдесят, так как он использовал выражение "чрезвычайно важно".

— Для этого используется другой чай. А я хочу, чтобы ты запомнила каждое слово. Мне надо, чтобы ты запомнила. Правда послужит топливом.

Я уставилась на него, ожидая, что он продолжит, моё терпение было готово лопнуть.

Он тоже уставился на меня и смотрел так, пока я не сдалась. Я взяла чай и сделала небольшой глоток. Он был горячим, но не обжигающим, а ароматный запах иголок даже как будто разбудил меня. На вкус этот чай напоминал засахаренные лимоны, и я не заметила, как выпила всю кружку.

Он откашлялся.

— Хорошо.

Затем он заглянул в мои глаза, и его взгляд был таким глубоким, что я почувствовала, словно меня вжало в диванные подушки, а моё тело растаяло.

— Ханна, твой отец умирал от рака.

Я не ожидала, что он это скажет. Его слова были колкими и холодными, и как будто проткнули воздух.

— Что?

Он поморщился.

— Он не хотел тебе говорить. Он не хотел никому говорить. Знал только я. В итоге об этом узнали Эйро и Нура, но он не хотел, чтобы они знали.

Мне показалось, что моё сердце зажали в тиски и начали медленно и мучительно сжимать.

— Рак чего?

Боже, почему он не рассказал хотя бы мне?

— Я не знаю, он не говорил. Он посещал врача в городе. Они дали ему шесть месяцев.

— И как давно это было? — мой голос дрогнул, когда я заговорила.

— Шесть месяцев назад.

Я попыталась осмыслить эту информацию, но у меня не получалось это сделать. Я сомневалась, что чай сработал, потому что всё это казалось нереальным. Разве у моего отца мог быть рак?

— Значит, он не замерз в лесу? — спросила я рассеянно.

— Его вообще не нашли, — сказал Расмус.

Я резко посмотрела на него.

— А тело в гробу?

— Там не было тела. И ты это знаешь. Нура и Эйро заставили тебя увидеть его. Они положили меня туда в качестве основы, и создали твою галлюцинацию поверх неё. Я пытался остановить их, но иногда, когда они работают вместе...

Я прижала пальцы к вискам, словно пыталась не дать своему мозгу взорваться.

— Создали мою галлюцинацию?

Он пристально посмотрел на меня, после чего отхлебнул чая и тяжело сглотнул.

— В общем. Дело вот в чём, — он откашлялся. — Эйро и Нура могущественные шаманы. Особенно Эйро. Я тоже шаман, как и твой отец. И я был его учеником. Он учил меня. Весь этот гостиничный комплекс был создан в надежде на то, что саами⁶ и другие малочисленные народы со всего света смогут приезжать сюда, чтобы практиковать свои учения вдали от всех и в благоприятной обстановке. Когда-то здешние шаманы были вынуждены путешествовать в Бразилию, посещая коммуны, живущие в тропических лесах, или на юго-восток Соединенных Штатов, где жили племена Навахо, чтобы практиковаться, не подвергаясь при этом осуждению и гонениям. Согласно идее твоего отца, здесь нам больше не пришлось бы ни от кого убегать. Здесь мы могли обрести покой.