Пшеничный Борис

Прощай, маг !

Борис Николаевич Пшеничный

ПРОЩАЙ, МАГ!

Она, чувствует: я какая-то не такая. И хотя глазами мы не встречаемся, ее взгляд с утра - у меня на спине, Я демонстративно подергиваю плечом - не шпионь, не возникай немым вопросом, но она не уходит.

Ей совершенно нечего делать в моей комнате, слоняется без толку, будто порядок наводит - то стул подвинет, переставит что-то на столе, то в шкаф полезет, начинает рыться в книгах,- можно подумать, ищет что. Случись сейчас пожар, она все равно не ушла бы. Страсть как хочется узнать, что со мной.

А может, знает, догадывается?

Со мной ничего. Я прощаюсь. Вещи собраны, чемодан упакован, я готова. Через час-другой придет отец, и прощай дом, отвались детство... Дурочка, радовалась, что уезжаю. Ехать надо, все уезжают, кому четырнадцать, но чему тут радоваться? В глазах лужа, не хватает еще разреветься.

Ну, мамочка, дорогая, уйди, пожалуйста. Оставь меня хоть на минуточку. Что из того, что я сегодня не такая. Все не такие, когда прощаются. Я только побуду одна и сразу к тебе. Очень прошу. Со мной ничего не случится, вот увидишь.

Мама стоит вполоборота, листает книгу. Нашла время просвещаться. Все во мне кричит, и она не может не слышать, как я умоляю. В мою сторону не смотрит, боится выдать себя. Лицо спокойное, как у спящей, но мне даже с дивана видно: у виска подрагивает колечко волос - так она напряжена. Зачем же мучать себя и меня?! Ты чуткая, ты все понимаешь и давно уже догадалась. Я все равно это сделаю. Могу прямо сейчас, при тебе. Встану и войду. Ведь ничего плохого в этом нет. Хуже, если я не зайду, - что ты тогда обо мне подумаешь? Но, пойми, мне не хочется, чтобы ты знала, что я там.

На стене, как раз против меня, пятнышко. Совсем крохотное, его и не стерли потому, что крохотное, незаметное. Я цепляюсь взглядом за этот зыбкий якорь, чтобы комната не плыла кругом. Не шевелюсь, сжалась вся, спина доской, и все равно - сама не знаю как - глаза начинают блуждать, и потом вдруг оказывается, что я смотрю на ту дверь. Злюсь на себя, злюсь на мать. Уйди же, наконец, забери с собой книгу, если она так тебя заинтересовала, читать можно и в другой комнате.

Дошло все-таки! Вздрагиваю от резкого звука - это мама захлопнула книгу. Сунула ее на полку, вылила, не оглянувшись. Плечи обиженные. Не сердись, мама, спасибо. Я только на минутку, только проститься. От дивана до двери - два прыжка.

- Это я. Ты меня слышишь, Маг?

Камера молчит. Она пуста, все вынесли, даже сесть не на что. Могли бы подождать, пока я уеду. Да мне ничего и не нужно. Свет есть - и на том спасибо. Все-таки знали, что я зайду, иначе отключили бы.

- Маг, я пришла попрощаться. Ты почему молчишь?

Камера не отвечает. Но она не мертва. Маг слышит и видит меня. Я опускаюсь на колени. Сажусь на пятки, закрываю глаза. Вот теперь ничто не отвлекает и не нужно вертеть головой, смотреть куда-то. К нему нельзя обращаться, у него нет направления - он не впереди и не сзади, не слева и не справа. Он везде, вокруг, во мне.

- Маг, мне очень грустно, и если будешь молчать, - разревусь. Собиралась к тебе раньше, но мама... Она с утра шпионит за мной.

- Не говори "шпионить" о матери.

- Ты в своем репертуаре, без морали не можешь. Выговаривать мне сейчас - это же глупо, через час я уеду.

- Мы уже простились вчера.

- Мне не следовало заходить, да?

- Наверно, у тебя есть причина.

- Я прощаюсь с детством, Маг.

- Ты что-то принесла. Что это рядом с тобой?

- Неужели не знаешь? Дрель, дырки сверлить.

- Зачем?

- Так. Шла и прихватила.

- Мать видела?

- Может, и видела. Говорю же, с утра шпи... следит. Ты, наверно, не понял, Маг: я прощаюсь с детством.

- Пытаюсь понять. Мешает эта... дрель. Не могу связать, какое отношение имеет "дырки сверлить" к детству.

- Не обращай внимания - железка и все. Сама не знаю, зачем взяла. Приходили сегодня мастера, собираются что-то переделывать в моей комнате, наволокли всякого инструмента. Шла случайно мимо ящика, вытащила дрель - вот и все дела.

- Ты можешь ее вынести?

- Не капризничай, второй раз мне будет трудно зайти.

- Ящик с инструментами где - в твоей комнате или на веранде?

- Какая тебе разница. Ну, на веранде, и что?

- Тогда не случайно. Ты специально ходила за ней. Зачем?

- Далась тебе эта дрель! Не будь занудой, не то я забуду, зачем пришла. Или ты меня в чем-то подозреваешь?

- Я люблю ясность.

Он мог бы не говорить этого, будто я его не знаю. Давным-давно, до школы, еще раньше... Нет, спала я, кажется, вначале у мамы, потом в детской. Здесь никогда не было мебели, только игрушки и ковер. И картинки. Яркие цветные пятна проступали на стене, играли, переливались и исчезали, когда надоедало смотреть. Сам воздух был соткан из света и звуков. Напрасно я пыталась угадать, откуда лилась мелодия,- звучала вся комната. Мягкие, теплые волны обволакивали, поднимали, баюкали, а казалось, это во мне рождалась и жила музыка, и сама я пела.

- Маг, я тебя помню раньше, чем маму: вначале ты, потом она. И себя помню тоже потом.

- Тебе не было и года, когда впервые попала сюда. Одиннадцать месяцев и шесть дней.

- Пришла сама или меня привели?

- Принесли. Ходить ты еще не умела, только ползала. Тебя оставляли на час-полтора.

- Как же ты управлялся в роли няньки?

- Я никогда не был нянькой. Учил тебя видеть, слушать. Мы играли.

- И еще ты был доктором.

- Нет, лечили другие, я лишь сообщал, когда находил отклонения. Стоило тебе войти, я уже знал все, что могло интересовать врачей, - температуру, пульс, дыхание, рост, вес, даже запах тела. И если что-то не так - бил тревогу.

- Что еще?

- Не понял.

- Что еще ты сообщал родителям?

- Не больше того, что они могли узнать от тебя.

- Однажды я очень рассердилась, помнишь?

- Обозвала ябедой.

- Предателем.

- Не спорь - ябедой, и два дня не заходила, дулась.

Спорить бесполезно, память у него безотказна. Но если даже и вырвалось у меня "ябеда", хотела сказать "предатель": он не просто донес, он предал. Так, по крайней мере, мне тогда казалось.

Я не любила гостей и не любила, когда родители брали меня с собой в гости. Было такое время - боялась чужих... Старик выглядел поначалу добрым, но страшно перепугался, увидев у меня в руках шкатулку. Он онемел и не мог выговорить ни слова, только клокотал, пока не отобрал шкатулку и не запер ее на ключ. В коричневом резном ящике хранился альбом с марками, и старик только что показывал их отцу, переворачивая страницы блестящим пинцетом с тонкими плоскими концами. Меня выдворили в зал, сунули в руки какую-то игрушку и забыли, заговорившись за столом. Но я заметила, куда старик положил ключ от шкатулки.

На следующий день только и разговоров было, что о пропавшей марке, которой двести с лишним лет. Мать с отцом посматривали на меня, хотя знать они ничего не знали, могли лишь догадываться. Я и вида не подавала, что их шепот и взгляды имеют какое-то отношение ко мне. Завернутая в цветной лоскут марка лежала в кармашке платья старой куклы, куда я ее спрятала, как только мы вернулись из гостей. А к вечеру марка исчезла. Только лоскут валялся рядом с куклой. Мама ходила, поджав губы, отец заперся у себя в кабинете.

Меня предал Маг. Я рассказала ему сразу же - и про старика, его испуг, выпученные глаза и холодные, трясущиеся руки, и как мне было страшно и противно, когда он вырывал шкатулку. Я смеялась, воображая переполох, какой поднимется в доме у старика, и гордилась, что так ловко взяла и так хорошо спрятала марку - кому придет в голову искать ее в кармашке куклы.

Маг начал что-то говорить о воровстве, как-де дурно это тайно брать чужие вещи. Но я же объяснила, что вовсе не воровала, а только взяла на время, чтобы отомстить жадному, злому старикашке, и потом верну.