И снова картинка. Во дворе, на который я только что смотрел. Мой маленький внук и его товарищ. Товарищ вдруг заявляет:

- Я выше скамейки, я выше стола, я выше дома...

Мой внук тут же подхватывает:

- Я выше луны, я выше звезд, я выше неба.

Товарищ его помолчал растерянно и сказал:

- И я тоже.

И опять я вижу себя. Перескакиваю в себя, ребенка. Снова детство. Дошкольное. В Сибири. Я залез на маленькую крышу. Простите, на крышу уборной в нашем дворе. И вдруг все остановилось: время, движение, даже воздух вокруг. Все окружающее отступило куда-то. Тишина полнейшая. Даже и тишины как бы нет. Только какая-то охлаждающая тебя пронзительность, непередаваемая словами. И я ощущаю себя, осознаю себя. Одного в этом мире. Или без мира. Вот он я. Оказывается, я есть. Меня это поражает. И что стоит за этим. Что? Я только понимаю, что дальше что-то тоже будет. И я опять почувствую, наверное, нечто похожее, остановлю себя. Может быть, не раз...

Изредка, вспоминая свое это состояние, я переживаю его так же, как было тогда. Сколько бы лет ни прошло.

Спрашивается, зачем я обо всем этом. А чтобы вернуться к тому, о чем забываем: к окружающему нас миру. К тому, что он существует, живет и по-своему одухотворен. Он и нашим присутствием весь пропитан. И тем, что было до нас.

И если исходить только из этого, даже не касаясь "духовных процессов", происходящих внутри каждого из нас, выяснится: современная философия несет в себе тот же недостаток, ту же ограниченность, что и наука в целом - грех излишней рациональности. Излишняя рациональность науки оборачивается тем, что мы по-настоящему не понимаем исследуемого нами и практически по-прежнему механизируем этот мир. Современная философия, в свою очередь, заставлена узкопрофессиональной терминологией. В далеко не единичных крайних своих проявлениях, в некоторых трудах тех, кого можно назвать семидесятниками или восьмидесятниками, количество специальных слов разрастается до такой степени, что сама по себе напрашивается мысль о возникновении еще одного языка. Казенного, номенклатурного, только на "философский лад".

Крайности, разумеется, крайностями и останутся. И, естественно, я не против философской терминологии. Она - действительно достижение интеллектуальное. Просто, как правило, перенасыщенный специальными терминами контекст по настоящему не раскрывает и самого автора, ограничивает его аргументацию, не "ищет" читателя. То, что создается, то, что строится на бумаге, не отпускает на волю ни пишущего, ни ход его рассуждений. Профессионал обращается к профессионалу, избранный - к избранному. Потому и нет задачи одухотворять текст. Беседа ведется в своем кругу. Даже если она обращена к аудитории ради того, чтобы научить философствовать других. Но раскрывается ли при этом душа ученика, его существо? Нет, потому что глубинное свое не раскрывает учитель.

Императив Канта: хочешь быть свободным - не нарушай прав другого человека. Часто прибегают к нему, часто дословно повторяют его. Но можно же по примеру праведника Иоанна Кронштадтского сказать и иначе: "не хочешь скорби - не делай ее другому".

Профессиональному философу тоже не стоит забывать об образности. Недаром Христос часто прибегал к притчам.

Тогда и философия, и нравственность становятся "заразными", как того хочется кандидату философских наук Анатолию Арсеньеву.

Все это доступно лучшим нашим этикам, психологам, социологам и другим специалистам-гуманитариям. Но общение философа со слушающими его и читающими его в принципе пока остается однобоким, избыточно рациональным.

...На заре перестройки В. Ядов сетовал: мы столько лет пробавляемся описанием "всесторонне развитой личности", когда "социологи, помимо идеального типа личности, выделяют базисный тип, отвечающий объективным условиям современного этапа общественного развития". Им-то, мол, и надо заниматься.

Кроме базисного типа личности, В. Ядов называет еще и модальный, то есть реально господствующий.

Если ставить вопрос макростатистически, то В. Ядов вроде бы прав. Но можно ли к человеку относиться так? Не ошибка ли, мягко скажем, это государственного и социологического мышления нашего уходящего века. Логика социолога такова: решаешь проблему всесторонне и гармонично развитой личности - получаешь, в том числе, и новую критическую массу базисной. Ставишь во главу угла базисную - выйдет половодье модальной, ныне реально господствующей.

Что до самог понятия "базисный тип личности", то, несмотря на его б льшую что ли - словесно - устойчивость, оно, на мой взгляд, еще более неопределенно для реального представления, чем понятие всесторонне развитой личности. Нет, в общем понятно, что хотят так именовать. Однако, когда речь идет об образе человека, мы лучше себе представляем (отчего бы это?) то, что в пределе желаний. Или - что в принципе нежелательно. Отсюда доперестроечное понятие всесторонне развитой личности и конкретней, и притягательней и даже образно уловимей базисной. Трудно, к примеру, объяснить словами, что такое по-настоящему интеллигентный человек, однако, встретив такового, ни с кем его не спутаешь.

Тот же В. Ядов, развивая свою мысль, противопоставлял качество целостности понятию всесторонне развитой личности. Он писал: "Справедлива формула: культура - это целостность воспроизводства человеческой личности". Вот целостности, мол, и надо добиваться. Соображения В. Ядова о барьере целостности, который в интересах перестройки предстоит взять базисной личности, вроде приглядны как умопостроение, но такая приглядность, употребим слова Эвальда Ильенкова из давней его книжки "Идолы и идеалы", "есть лишь маскарадная маска". Такое качество, как целостность, возникает на определенном уровне - то ли феноменом истинно народного характера, то ли личности, глубоко и органично образованной.

И сам термин - всесторонне развитая личность - довольно поистаскан. Однако, думаю, слово еще будет найдено. По крайней мере, обозначение "интеллигент" тут не сгодится.

В "Розе мира" у Даниила Андреева говорится о "человеке облагороженного образа". Правда, обозначение это не отделилось от самой книги, несмотря на значительное количество прочитавших ее.