Славянская красавица
В этот день все красное шах Бехрам надел,
К башне с красным куполом утром полетел.
Там розовощекая славянская княжна, –
Цветом с пламенем сходна, как вода нежна,
Перед ним предстала, красоты полна,
Словно заблистала полная луна.
Только ночь высоко знамя подняла
И на своде солнца шелк разорвала,
Шах у девы-яблони, сладостной, как мед,
Попросил рассказа, что отраду льет
Слушателю в сердце. И вняла она
Просьбе, и рассказывать начала она:
«О! небесный свод – порог пред дворцом твоим!.
Солнце – только лунный рог над шатром твоим!
Кто стоять дерзнет пред лицом твоим?
Да ослепнет тот под лучом твоим!»
И, свершив молитву, яхонты раскрыла
И слова, как лалы, к лалам приобщила.
Сказка
Начала: «В земле славянской был когда-то град,
Разукрашен, как невеста, сказочно богат.
Падишах, дворцы и башни воздвигавший в нем,
Был единой, росшей в неге, дочери отцом,
Околдовывавшей сердце, чародейноокой,
Розовощекой, стройной, словно кипарис высокий,
Чье лицо, как светлый месяц, нет – еще милей!
Сладкоустой, дал Юпитер силу сердца ей.
И от зависти великой мускус изнывал
И слабел, когда дыханье кос ее впивал.
Словно сон нарцисса, томна темь ее очей,
Аромат цветка несрина – раб ее кудрей.
А вздохнет – и кипарисом всколыхнется стан,
Лик прекрасный разгорится, как заря, румян.
Не улыбкой сладкой только и красой она –
Нет, – она в любой науке столь была сильна,
Столь искушена, – что в мире книги ни одной
Не осталось, не прочтенной девой молодой.
Тайным знаньям обучилась; птиц и тварей крик
Разумела, понимала, как родной язык.
Но жила, лицо скрывая кольцами кудрей,
Всем отказом отвечая сватавшимся к ней,
Та, которой в мире целом равной не сыскать,
Разве станет о безвестном женихе гадать?
Но когда молва по свету вести разнесла,
Что с высот Ризвана к людям гурия сошла,
Что ее луна и солнце в небе породили,
А Меркурий и Венера молоком вскормили, –
Каждый был великой страстью к ней воспламенен,
И мольбы любви помчались к ней со всех сторон.
Взять один пытался силой, золотом другой,
Ничего не выходило. Падишах седой,
Видя дочки непреклонность, выбился из сил,
Но спастись от домогательств средств не находил.
А красавица, которой был на свете мил
Только мир уединенья, чьей душе претил
Пыл влюбленных, – отыскала гору в тех краях,
Крутобокую, с вершиной, скрытой в облаках.
Замок на горе воздвигла, где свистят ветра;
Ты б сказал: над кручей горной выросла гора!
И она отца молила – отпустить ее.
Тот, хоть не желал разлуки, детище свое
Отпустил, как соты меда, спрятал в замке том,
Чтоб назойливые осы не влетали в дом.
Это был железный замок, дивный Руин-диз,
Над обрывами могучих башен строй навис.
Опоясан облаками, он витал, как сон,
В высоте: столь чудный замок был ей возведен.
И оттоль она разбою тропы заперла,
Глотки алчные заткнула, хищных изгнала.
Ведь она в любой науке сведуща была,
Чудеса умом крылатым совершать могла,
Тайну всех светил небесных, мудрая, прочла,
И на тайну тайн арканом мысль ее легла.
Знала, что с сухим и влажным делать надлежит,
Отчего вода пылает, пламя холодит,
Знала, что даруют людям звезды, что творит
Человека человеком; отчего горит
Ясный ум, как яркий светоч, нам светя в пути;
Знала все, что может людям пользу принести;
Но когда в том замке стихли все тревоги в ней,
Диво-дева отвратила душу от людей
И поставила у входа в горное нутро
Много грозных истуканов, созданных хитро.
Из гранита и железа – замка сторожа
Высились, мечи в ладонях кованых держа.
Смельчака, который входа в замок тот искал,
Талисман меча ударом тут же рассекал.
Кто дерзал проникнуть в замок, сразу погибал.
Лишь один привратник тайну талисманов знал.
Этот, в тайну посвященный, верный страж ворот
Знал, куда ступать, и шагу вел особый счет.
Если бы со счета сбился хоть однажды он,
Сталью грозною мгновенно был бы поражен.
А врата твердыни, к небу высившей отвес,
Для людей незримы были, как врата небес.
Если б самый мудрый зодчий их. сто дней искал,
Все же их, как врат небесных, нам не указал.
И была хозяйка замка – пери красотой –
Рисовальщиком китайской царской мастерской.
Челке гурии подобный был калам ее,
Полем раковин, дающих перлам бытие.
И княжна однажды краски и калам взяла.
Во весь рост на шелк свой образ светлый нанесла,
На шелку, как бы из света, тело соткала
И в стихах прекрасных надпись, как узор, сплела:
«Если в мире кто желает мною обладать
И твердынею, которой силою не взять,
Пусть, как бабочка, бесстрашно он летит на свет,
Пусть он будет храбрым. Места здесь для труса нет.
Жаждущий добычи этой, знай – тебе нужна
Жизней тысяча и боле, а не жизнь одна.
Пусть вся жизнь на трудный будет путь устремлена,
И четыре ты условья соблюди сполна:
Имя доброе, во-первых, доброту имей.
Во-вторых, умом раскинув, победить сумей
Чары грозных талисманов, ставших на пути.
В-третьих, – коль, разрушив чары, сможешь ты пройти,
То найди ворота. Мужем станет мне лишь тот,
Кто ко мне не через крышу, через дверь войдет.
И четвертое, – направься в город. Буду там
Ждать тебя я и загадки трудные задам.
Только тот, кто все условья выполнит вполне,
Только тот отважный витязь мужем будет мне.
Тот, кто все мои условья превозможет, – он
Философским камнем счастья будет одарен.
Но погибнет тот, кто, взявшись, дела не свершит.
Пусть он был велик, – унижен будет и убит».
И, в таком порядке надпись заключив, она
Слуг покликала, и, свиток им вручив, она
Отдала приказ: «Идите к городским вратам,
Этот свиток пригвоздите к городским вратам.
Пусть любой – и кто б он ни был, – лик увидев мой,
Пожелает, чтобы стала я его женой,
Пусть прочтет мои условья и сюда придет,
Овладеет мной и замком или же умрет».
К городским воротам лунный образ прикреплен,
Кто его хоть раз увидел, навсегда влюблен.
И молва о нем все страны мира обошла,
Вновь князей и падишахов с места подняла.
Бросив трон, презрев величье, из любой страны
Скачут, притчей необычной воспламенены.
Этих нрав сгубил горячий, молодость – других.
Всякий жизнь бросал на ветер. И не стало их.
Всякий, встав на путь опасный, был уж обречен.
Радуя врагов, несчастный падал под мечом.
Как бы кто ни домогался, как бы ни хитрил, –
Ни единый талисманов тайну не открыл.
А иной, познавший мощь их, муж – умом глубок
Разбивал два-три, но прочих превозмочь не мог.
Свой позор, свое бессилье видя, шел под меч.
Там голов прекрасных, юных много пало с плеч.
Избавленья иль пощады было ждать нельзя:
Черепами означалась грозная стезя.
Что ни день пройдет, то с плахи голова падет,
А палач ее насадит на кол у ворот.
Наконец от изобилья срубленных голов
Стены града заслонились грудой черепов.
Всюду строится из камня городов стена, –
Этот город окружила черепов стена.
Некий юноша в то время благородный жил,
Хитроумный и прекрасный, смелый, полный сил.
Для его стрелы добыча – что онагр, что лев.
Как-то, жаждою охоты в сердце возгорев,
Он поехал в поле – сходен с юною весной,
Увидал волшебный облик девы над стеной,
И вокруг него – сто тысяч полных яда фляг…
Был пленявший душу образ так прекрасен, так
Совершенен, что охоту юноша забыл,
Кисть, создавшую рисунок, он благословил.
Но, прекрасный женский облик с головы до пят
Окружая, угрожая, головы висят.
«Как бегу? Куда укроюсь? – юноша вздохнул, –
От жемчужины, хранимой стаею акул?
Если страсть моя от сердца прочь не отойдет,
Голова на плахе жертвой страсти упадет.
И хоть облик тот – услада взору моему,
Но змея лежит у клада, шип хранит хурму.
Коль не унесешь из плена голову свою,
Оцени не выше тлена голову свою!
Если я от этой нити рук не отниму,
Сам на эту нить надену голову свою!
Нет! Навстречу мощным чарам грозной красоты
Не ходи без чар сильнейших, иль безумен ты.
Нет! Сперва такое средство должен я найти,
Чтобы мог свою отару от волков спасти.
Кто, начав подобный подвиг, без пути пойдет, –
Плод своих трудов загубит да и сам падет.
Если рвешься в бой, не медли, чтоб согнать со лба
Комара, иль посмеется над тобой судьба.
Сердце падает стеною крепостной во мне,
Мысли, словно балки кровли, рушатся в огне.
А в разрушенные стены радость не войдет,
И пристанища в сгоревшем доме не найдет…»
Смолк и в мыслях он увидел кожаный ковер,
Меч и голову[66] . И влагой омрачился взор.
Он от всех друзей и близких страсть свою скрывал.
Никому заветных мыслей он не поверял.
И, теряя сон от страсти, в предрассветный час
Скакуна он гнал к воротам града каждый раз.
Дивный лик, необычайный, созерцал один,
Как Фархадову могилу и дворец Ширин.
К двери тайны подбирал он тысячи ключей.
Нить в руках держа, искал он кончика у ней.
Находил концов у нити сразу тысяч сто,
Где ж один и настоящий, не сказал никто.
Он наперсников повсюду мудрых стал искать,
Кто помог бы этот узел хитрый развязать.
Он искал, забыв про гордость, наконец узнал
Об искуснике, который дивов заковал,
Всех коней неукротимых словом обуздал,
В глубину любой науки мыслью проникал.
Все соперники седые им посрамлены,
Все заклятые ворота им отворены.
И когда услышал витязь радостную весть,
Что такой умом великий муж на свете есть, – «
К лучезарному Симургу, равному заре,
Полетел он, словно сокол, от горы к горе.
И нашел его, как розу над потоком вод,
Где? В пещере, у которой обвалился свод.
Сердце мудрого сумел он к милости склонить,
Стал пещерный Хызр пришельца мудрости учить.
И когда в потоке чистом витязь напоил
Разум свой, – тогда он тайну мудрому открыл.
Рассказал о деве-диве и о замке том,
Рассказал о талисманах, ставших над путем,
Где был каждый шаг означен сотнею могил.
Все учителю поведал, ничего не скрыл.
И старик его заветным знаньем подарил.
И всезнающего витязь возблагодарил.
Был слепой – вернулся зрячим он в родной предел,
Стал готовиться на подвиг, праздно не сидел.
Все обдумал, все припас он нужное в пути,
Чтоб опасным подземельем без вреда пройти.
Он волшебных талисманов силу разгадал,
Против каждого – особо – средство он достал.
В путь он выступил, одежды красные надев.
Крови знак и гневных жалоб на небесный гнев.
Я бы молвил, в море крови бросясь, обагрил
Платье он; глаза, горели, как в ночи берилл.
Обуздал свои желанья, в помыслах велик,
И о горе и позоре мира вопль воздвиг.
Объявил: «Не для себя я путь пробить хочу, –
Я за кровь ста тысяч храбрых отомстить хочу!
Или головы живущих сразу излечу
От безумья, иль своею жизнью заплачу!»
Вот за городской чертою, под пятою гор,
Пред железным замком девы он разбил шатер.
И едва о том в народе протекла молва,
Что явился юный мститель мужественней льва, –
Всяк ему в великом деле помогать хотел,
Чтоб скорей чудесным замком витязь овладел.
Так заботами народа и умом своим
Он облекся, как надежным панцирем стальным.
И затем идти на подвиг разрешенья он
Испросил у падишаха, – как велел закон.
Вот в ущелье талисманов удалец шагнул,
Брешь пробил и заклинанье первое шепнул.
Разом чары талисмана первого разбил.
Связи прочих талисманов он разъединил.
Друг за другом их арканом в пропасть повалил;
К башням замка несказанным путь себе открыл.
Он от чар очистил гору. И из всех мечей
Только верх горы оставил, что меча острей.
И искать в стене ворота начал он, ремянной
Колотушкой ударяя в шкуру барабана.
Вслушался, как отдается звук вокруг стены.
И по отзвуку ворота были найдены.
Откликаясь барабану, пел подземный ход.
Он подвел подкоп и вышел к створам тех ворот.
Лишь о том хозяйка замка мудрая узнала,
Тут же человека с вестью к витязю послала:
«О подкопы подводящий, что тебя вело?
Знать, тебе достигнуть цели счастье помогло,
Если ты сумел осилить чары сторожей,
А потом нашел ворота крепости моей.
Ты теперь направься в город и еще два дня
Потерпи, – прошу об этом; подожди меня.
Я тебя в дому отцовом повстречать хочу, –
Испытанием суровым искушать хочу.
У тебя четыре тайны стану я пытать,
Коль ответы на вопросы ты сумеешь дать, –
На всю жизнь тогда ты другом будешь для меня.
И желанным, и супругом будешь для меня».
И когда свою удачу витязь увидал,
Повернул коня и в город быстро поскакал.
Шелк сорвал с ворот высоких и рабу вручил,
Оживил в сердцах веселье, горе умертвил.
Головы со стен на землю с гневом опустил,
Дал оплакать и с телами вместе схоронил.
И, благословляем всеми, он в свой дом вступил,
Пригласил певцов и пиром вечер завершил.
Горожан дары до ночи в дом его текли,
И дареными шелками стены расцвели.
Перед ним все люди града клятву принесли:
«Если шах тебе не выдаст дочку, то внемли:
Шаха мы убьем и бросим шахский труп в пыли,
А тебя поставим шахом всей своей земли,
Ибо шах жестокосердый нас мечом казнил,
Ты ж от злого наважденья всех освободил».
А прекрасная невеста, как и весь народ,
Радовалась, что удачно сватовство идет…
Лишь растерла черный мускус меж ладоней ночь
Над ладьей луны, – с подушек встала шаха дочь.
С сердцем радостным уселась в паланкин она.
И, дорогу озаряя, шла пред ней луна.
В замок через ход подземный дева прибыла,
Встретив деву, даже челядь замка расцвела.
И отец расцвел, как роза, детище обняв, –
По единственной в разлуке долгой заскучав.
И рассказывала дева все, что было с ней,
Что судьба за это время совершила с ней.
Вспоминала тех, кто в битве сбиты ею были,
Яму рыли ей и сами в яму угодили.
О влюбленных, что отважно, словно львы, рвались
И вотще теряли силу и теряли жизнь
Молвила, что бросить замок ей пришла пора,
Что пришел и стал пред нею витязь, как гора.
Коль из четырех условий он исполнил три
И, разрушив талисманы, отыскал внутри
Скал подземный ход и замка замкнутую дверь, –
Пусть четвертое условье выполнит теперь.
Шах спросил ее: «А в чем же трудности его?
И зачем условий столько? Хватит одного!»
Дочь сказала: «Коль рассудком он не обделен,
Пусть четыре мне загадки разгадает он.
Не скрываю – разгадать их очень тяжело.
Разгадает – увенчаю я его чело.
Но пускай, где знает, станет витязь на постой,
Коль его осел застрянет на дороге той[67] .
Поутру, когда заблещет солнцем небосклон,
Пусть мне шах окажет милость и взойдет на трон;
Пусть придет и витязь, ставший женихом моим.
Лик закрывши покрывалом, сяду я пред ним
И безмолвные вопросы буду задавать,
Он же мне без замедленъя должен отвечать».
Шах сказал: «Все так и будет, – это решено.
Все, что ты ни пожелаешь, будет свершено».
Так отец и дочь беседу поздно завершили
И, уйдя в свои покои, мирно опочили.
Лишь эмалевое небо озарило мир, –
Утром, по обычьям кейев, шах устроил пир.
Много старых именитых пригласил гостей,
Мудрых, в жизни искушенных, праведных людей.
И на пир он молодого витязя позвал,
Золотым венцом в алмазах гостя увенчал.
Был раскрыт суфрэ богатый посредине зала,
От обилья приглашенных в замке тесно стало,
Столько яств давали, блюда так стояли тесно,
Что утехой всех желаний стал суфрэ чудесный,
И когда поели гости всласть ото всего,
И вкушавших утолилось пищей естество, –
Шах велел перед диваном, что был мудр и стар,
Златом тайн о камень знаний нанести удар.
Вот жених перед невестой сел лицом к лицу, –
Мол, в какой игре лукавой спор придет к концу?
Та, что куколок таразских играм обучала[68] ,
С ним играть, как с куклой, стала из-за покрывала.
Из ушей своих два малых жемчуга достала
И вручила казначею, и ему сказала:
«Гостю нашему скорее отнести вот это!
А когда доставишь, скажешь, что я жду ответа».
И посланец не замедлил выполнить приказ.
Гость объем жемчужин смерил, взвесил их тотчас.
И из драгоценных перлов, что с собой носил,
Три других, подобных первым, сверху положил.
Дева-камень, вместо первых двух увидев пять,
Взявши гирьку, также стала вес их измерять.
Взвесив и узнав, что равен вес у пятерых,
Той же гирькой раздавила, в пыль растерла их.
Пыли сахарной щепотку бросила туда,
Все смешала и послала гостю вновь тогда.
Но ему была загадка трудная легка,
У прислужника спросил он чашку молока,
Сахар с жемчугом в ту чашу всыпал, размешал.
Принял все гонец и кашу к госпоже помчал.
Этот дар пред ней поставил. Выпила невеста
Молоко, а из осадка замесила тесто
И на пять частей, по весу равных, разделила.
И сняла свой перстень с пальца и гонцу вручила.
То кольцо надел на палец витязь и в ответ
Отослал пославшей перстень – дивный самоцвет,
Взор слепящий, в ночь светящий, как полдневный
свет,
Изнутри лучил он пламень, блеском был одет.
Этот камень положила дева на ладонь,
Ожерелье распустила. Яркий, как огонь,
Самоцвет в нем отыскала, первому во всем
Равный, блещущий во мраке солнечным лучом;
Третьего не подобрать к ним, их не подменить:
На одну их нанизала золотую нить.
И послала перлы морю иль – сказать верней –
Солнцу отдала Плеяды в щедрости своей[69] .
И когда на них разумный взоры обратил, –
Самоцвет от самоцвета он не отличил.
Дать себе он голубую бусину велел,
С самоцветами на нитку бусину надел.
Воротил их той, что с пери спорит красотой.
Та же – бусину на нитке видя золотой –
Сладко рассмеялась, губок распечатав лалы, –
Бусину на ожерелье тут же навязала,
Самоцветы в уши вдела и отцу сказала:
«Встань, отец, и делай дело, – спор я проиграла!
Но я рада, ибо рада счастью своему.
Вижу: счастье дружелюбно мне, как моему
Ныне избранному другу. Вижу: по уму
И красе нет в целом мире равного ему.
Мудры мы, и с нами дружат мудрые умы;
Но его познанья выше, чем достигли мы».
Падишах был околдован медом слов ее
И сказал: «О ты! ты – ангел, детище мое!
Слышал я твои вопросы и ответ на них,
Но молчанья покрывало скрыло лица их.
По порядку, друг за другом, я прошу открыть,
Что безмолвные беседы те могли таить».
Вскормленная в поклоненьях, в холе, в неге сладкой,
Складки занавеса тайны над своей загадкой
Приоткрыла, отвечала: «Я с ушей сняла
Перлы и вопрос свой первый ими задала
Две жемчужины послала я ему сначала:
«Жизнь – два дня лишь! Понимаешь?» – я ему сказала.
К двум моим он три прибавил. Это говорит:
Если даже пять – так тоже быстро пролетит.
Я растерла и смешала сахар с жемчугом,
И в ответ ему послала сахар с жемчугом.
Пыль жемчужная, что с пылью сахарной смесилась,
Означает жизнь, что сильной страстью омрачилась,
Оторвать их друг от друга, разлучить нельзя,
Ни заклятьем, ни наукой отделить нельзя.
В чашу молока тогда он всыпал эту смесь,
И на дно тяжелый жемчуг опустился весь.
И растаял легкий сахар в чаше молока.
И была ему загадка трудная легка.
А как молоко из чаши этой испивала,
Я себя грудным дитятей перед ним признала.
А когда ему в ответ я перстень отослала, –
Тем на брак со мной согласье витязю давала.
Самоцвет мне дав бесценный, он хотел сказать,
Что ему во всей вселенной пары не сыскать.
Я вернула вместе с первым равный самоцвет.
«Видишь, мы с тобою пара», – мой гласил ответ.
К самоцветам этим третий подбирать он стал,
Третьего ж на белом свете он не отыскал.
И тогда он голубую бусину достал,
Против сглаза на златую нитку навязал.
И украсилась я тою светлой бирюзой,
Пред его клонилась волей, словно пред судьбой.
На моей сокровищнице вещая печать, –
Бусина любви да будет грудь мне украшать!
Для него, за то, что пять он кладов мог узнать,
Музыку царей могла бы я пять раз сыграть».
Шах, увидев, что объезжен конь и укрощен,
Что под плетью сыромятной выровнялся он,
По обрядам брачных празднеств тут же поутру
Приготовил все, рассыпал сахар на пиру.
Как звезду Зухрэ Сухейлю, отдал дочь свою.
Пир устроил несказанный, как пиры в раю.
Благовоньями в чертоге пол осыпан был.
Там он кипарис и розу рядом посадил.
Вот последний гость покинул падишахский дом.
Витязь наконец остался с милою вдвоем.
И когда искавший лалы россыпей достиг,
Умирал и воскресал он в свой предсмертный миг.
Целовал в ланиты, в губы он стократ ее,
Он покусывал то финик, то гранат ее.
Совладал алмаз прекрасный с перлом красоты.
Сокол сел на грудь фазану, павши с высоты.
Талисман свой он увидел на ее запястьи
И любовь в ее нарциссах, опьяненных страстью…
Жил он с ней в любви и счастьи, лучших не просил.
Красные, как щеки милой, платья он носил,
Ибо в первый день успеха, в белый день надежды.
Предзнаменованьем выбрал красные одежды.
Ибо тою краснотою он рассеял мрак, –
Он всегда имел убранство красное, что мак.
«Шах в багряных бармах» – был он прозван потому,
Что в багряном цвете радость выпала ему.
Красный цвет красою блещет, коей в прочих нет,
Этим лал ценней алмаза – алый самоцвет.
Золото «червонной серой[70] » называешь ты;
Нет у золота одежды лучше красноты.
Кровь, с душою связанная, оттого красна,
Что тонка, легка в полете, как душа, она.
Если красоты телесной в мире ищешь ты,
Помни: розы щек – основа всякой красоты.
Роза лучшая не будет ханшею садов,
Если нет у ней горящих кровью лепестков!»
А когда рассказ царевна кончила чудесный,
Словно россыпь роз, зарею вспыхнул мрак небесный.
И лицо Бехрама в этом блеске алых роз
Стало красным, с ароматным сходно соком лоз.
Он к славянской красной розе руку протянул,
Обнял стан ее и в неге близ нее уснул.