Глава 7

Сегодня все спокойно. Передо мной жестянка из-под печенья. Внутри — фотографии, те, что мы рассматривали после визита Льюиса. Я ничего не смог сделать, чтобы его успокоить. По моему лицу он понял, что я потрясен не меньше.

— Я не суеверен, — повторил он, как будто его благоразумие улучшало ситуацию. Если бы он верил, если бы я сам склонялся к вере в сверхъестественное, это могло бы позволить нам найти некую душевную лазейку, в которой мы могли бы укрыться.

Мы могли бы предложить объяснения, кивнуть в знак согласия, придать какой-то загадочный смысл тому, что показывали фотографии. Но такой путь остался для нас недоступен, у нас не имелось другого выхода, кроме сурового признания того, что предстало перед нашими глазами.

— Вы говорите, что никогда их не видели? — спросил я.

— Никогда. Только на фотографиях. Я подумал, что вы могли их видеть. Живя здесь. Находясь в доме.

— Думаете они связаны с этим домом?

— Должны. Это единственное, что имеет смысл.

И я подумал, что он прав, но насколько прав, я тогда не знал и не догадывался.

Когда Лора вернулась из города, Льюис уже ушёл. Я решил, что лучше ничего ей не говорить.

— Он приходил? — спросила она. — Фотограф.

— Да, — подтвердил я. — Приходил.

— Что он хотел?

— О, просто способ подобраться к нам поближе. У него имелись фотографии дома, он решил, что они могут мне понравиться, и я соглашусь на фотосъемку с тобой.

— Я думала, что история уже давно устарела. И у публики пропал интерес.

— Да, — согласился я. — Пока они не арестуют убийцу.

— Думаешь, они когда-нибудь это сделают?

— Конечно, — ответил я, не раздумывая. — Почему нет?

— Все произошло спонтанно, Чарльз. Большинство убийств совершает кто-то близкий жертве. В основном родственник или друг. А тут ничего такого нет.

— Рутвен сказал, что криминалисты нашли несколько улик. Волокна, оставшиеся на одежде Наоми. Следы какой-то смолы. — Я не говорил Лоре об этом раньше, не хотел ее расстраивать.

— Он сказал это?

Я кивнул.

— Возможно, они найдут ее пальто, — проговорила она. — Или шарф.

— Возможно, — поддержал я. Иногда мы не могли перестать говорить об этом, об убийстве. Оно всегда крутилось у нас в голове, отвлекая от всех других тем.

Гости приходили к нам все реже. Мы стали такими тягостными, что находиться с нами теперь было очень тяжело.

В ту ночь случилась первая из неприятностей. Мы называли их «неприятностями», но это не совсем так. Спиритуалист назвал бы их явлением, я думаю. Они начались с малого, как будто дом медленно просыпался.

К концу... Нет, это неправильно. Конца никогда не наступит.

Мы легли спать. Ночи приносили немалый стресс. Врач назначил нам обоим снотворные таблетки, но транквилизаторы быстро становятся неэффективными и, что бы вы знали, усугубляют бессонницу. Я отказался от своих и справлялся с периодами тяжелого сна, перемежающимися с длительными эпизодами бодрствования. Во время этих приступов я прокручивал в голове все, что произошло в тот день в Лондоне и в последующие дни. Это напоминало кинопленку, которая проигрывалась снова и снова, и ее не получалось остановить, как бы я ни старался.

Лора лежала без сна рядом со мной, никогда не достигая большего, чем легкая дремота.

Иногда она ворочалась в полудреме, видя сны, о которых отказывалась говорить после пробуждения. Она теряла вес.

У меня имелась маленькая лампа для чтения на батарейках, которая позволяла мне немного отвлечься.

Иногда я читал подолгу, засыпая в четыре-пять утра, а иногда и вовсе не засыпая. Мы больше не занимались любовью. Желание покинуло нас обоих, даже желание прикасаться, желание получать утешение от физического присутствия другого.

Было почти три часа, когда раздался звук. Согласно вскрытию, примерно в это время Наоми окончательно умерла. Мы услышали один-единственный высокий крик, детский крик, громкий, неистовый, полный неописуемого страха. Он внезапно оборвался. Я сел и включил прикроватную лампу. Лора сидела рядом со мной, ее глаза распахнулись, на лице застыло выражение ужаса. Инстинктивно мы оба знали, откуда раздался крик.

Детская.

Я вылез из постели, дрожа от холода раннего утра. У двери я замешкался. Визит Льюиса встревожил меня, а в темноте спальни уже преследовали образы бледных, застывших детей и высокой женщины в сером платье.

На лестничной площадке царила кромешная тьма. Слева от меня располагался выключатель. Я помню, как вытянул дрожащую руку, в ужасе от того, что, как мне казалось, мог увидеть. Но там ничего не появилось. За криком последовала густая, туманная тишина, такая тишина, в которой представляешь, что кто-то сидит напротив тебя и произносит слова, которые ты не можешь ни услышать, ни понять.

Я приоткрыл дверь. На мгновение ожидал увидеть горящий ночник, который всегда горел, когда я заходил ночью проведать Наоми. Но в комнате было темно. Темно, тихо и очень, очень холодно. Холоднее, чем где-либо еще в доме. Я вздрогнул и неуверенной рукой потянулся к выключателю.

Как только посмотрел, понял, что она побывала там. Ее подарки лежали на полу, обертки сорваны и отброшены в сторону. Я узнал куклу, которая умела плакать, кукольную кроватку, кукольную коляску. На кровати лежала коробка Лего, которую я ей обещал. Она оказалась вскрыта, и детали рассыпались по покрывалу. Коробка с мелками тоже лежала открытой, и ее содержимое валялось на полу. Кто-то взял несколько из них и нарисовал на большом листе бумаги, лежащем на маленьком письменном столе.

Я наклонился и посмотрел на рисунок. Она использовала несколько цветов. На бумаге детской рукой она нарисовала три фигурки. Под ними, несовершенными печатными буквами, вывела их имена: Мама, Папа и Наоми. Фигуры получились очень неаккуратными, но одно можно сказать точно: ни Лору, ни меня она так никогда не рисовала. Папа был изображен весь в черном, а на голове у него находилось нечто, что можно принять за цилиндр.

Наоми была одета в желтое, а на горле у нее имелись красные каракули, несомненно, обозначавшие ее шарф. Но больше всего меня поразила фигура матери: на рисунке изображалась высокая женщина в длинном платье. В длинном сером платье.

Позади меня раздался какой-то звук. Я обернулся и увидел Лору, стоящую у двери детской, ее волосы были растрепаны, глаза красные и напряженные.

— Ничего страшного, — начал объяснять я. — Кошка или что-то еще... — Но мой голос прервался, когда я посмотрел на нее. Она не пошла за мной, чтобы исследовать звуки из детской.

— Чарльз, — сказала она. Ее голос дрожал. — Наверху кто-то ходит. Я слышала шаги. Над нашей спальней.

— Но там ничего нет...

— На чердаке, Чарльз. Кто-то ходит по чердаку.