Кира сидела там, тяжело дыша, потная, сердце гремело в ушах. Она оглянулась на зеркало. Унгайкьо смотрела на нее оттуда, прижав ладонь к зеркалу, запертая. Кира была в мире, а унгайкьо была заперта в зеркале. Кира задрожала, вскочила на ноги и прошла к двери. Когда она добралась до двери, ладонь замерла у края, и она замерла. Она слышала людей на другой стороне. Голоса были тревожными или спорили, она не знала. Это было не важно, голоса не помешали бы ей открыть дверь и уйти. Янмей остановила ее. Желание Янмей при смерти.

Кира повернулась к зеркалу. Унгайкьо еще была там, глядела на нее. Кира приблизилась к зеркалу.

— Ты — это я, — выдохнула она. Ее другая половина склонила голову, двигала губами, говорила то, что Кира не слышала. — А я — это ты, — сказала ей Кира. — Я не дам тебе быть мной, но я не буду тебя запирать. Ты достаточно страдала. Мы обе достаточно страдали, — она протянула ладонь к зеркалу. — Идем со мной. Будь со мной, — она улыбнулась себе. — Прошу тебя.

Унгайкьо взмахнула рукой и сжала запястье Киры, а Кира сжала ее руку в ответ. Она взяла унгайкьо и за другую руку, отпрянула, потянув ее вторую половину из зеркала с собой, сначала руки, потом голову и плечи. Но что-то удерживало унгайкьо. Кира зарычала и потянула сильнее. Грудь ёкая появилась из зеркала, потом бедра. Кира отскочила, и они обе рухнули на пол храма. Зеркало разбилось, осыпало их осколками.

Кира села и огляделась. Унгайкьо пропала. Она была одна. Кира была одна. Дверь все еще была закрыта, и она была одна. Она создала кинжал в ладони и посмотрела на свое отражение. Это была просто она. Никакой пустоты в глазницах, никаких зеркальных зубов или бледной кожи. Это была просто она.

Она встала, стараясь не порезаться об осколки зеркала. Они не пропали. Обычно ее зеркала пропадали, разбиваясь, но эти осколки остались. Она пыталась услышать песнь унгайкьо, но слышала только голоса из-за двери.

— Зима принесет снег и лед, — робко сказала Кира, проверяя, что произойдет. Всплыло воспоминание, женщина стояла над ней, нежно гладила ее волосы и пела. Пела ту песню. У нее были черные волосы, собранные в пучок, веснушки на носу и щеках. Любящая улыбка. Это была ее мама. Она помнила свою маму… и не только. Она бегала по бамбуковому лесу с друзьями, Камейо и Хикару. Хикару споткнулась и ободрала колено. А потом она стояла под зонтом, снег падал вокруг, и она смотрела, как отец разбивал лед на пруду, чтобы покормить кои. Она все это помнила. Жизнь, смерть, годы в зеркале, где единственной надеждой на свободу было напугать кого-то до самоубийства. Она помнила все. Было больно. Хорошее, плохое, воспоминания ребенка и монстра. Она помнила все, и было так больно, что она не могла дышать. Она не могла быть в этой комнатке, полной осколков нее.

Кира сдвинула дверь и увидела четверых священников на другой стороне, толстяк с одной бровью был во главе. Жар прилил к ее щекам, пока они смотрели на нее.

— Простите за бардак, — сказала она, махнув на сломанный храм и осколки зеркала. — И обувь. И все стальное, — она улыбнулась им. — Простите, — она оббежала их и устремилась к двери храма.