Глава 4

Первым признаком Миназури были глубокие следы в снегу, проложенные тут достаточно часто, чтобы лед под ногами стал твердым, как камень. Они шли три дня на юг от Сачи, и снег и холод были беспощадными демонами, Гуан был как в аду. Казалось, ад замерз, и они брели по нему, как дураки. Харуто заявлял, что дело было в высоте, что они поднимались по склону. В этом был смысл, признавал Гуан, но теория с адом была более приятной.

— Среди белых покровов

Время теряет смысл, теряет значение.

Дорога отклоняется.

— Это твое худшее стихотворение, — сказал Харуто, пробиваясь сквозь снегопад.

— Слишком холодно, чтобы думать, — сказал Гуан, зубы стучали. — Словам тяжело приходить.

Порой снегопад и тучи пропадал, и они видели вокруг глубокие долины, замерзшие озера и леса, лишенные красок. Иней покрыл его бороду, проник под плащ, снег прилип к одежде. Хуже было то, что Харуто выглядел так, словно ничего этого не чувствовал. Он был только в синем кимоно с белыми звездами, зимнем плаще, но даже не дрожал. Он говорил, что рос неподалеку, в месте, где снег не переставал падать даже посреди лета, но Гуан ему не верил. Даже люди, которые жили тут, кутались из-за холода. Харуто не чувствовал этого. Может, он ничего не чувствовал.

— Он был так сломлен, проклятьем объят. Он не искал искупления, — Гуан улыбнулся и решил это запомнить. Было слишком холодно, чтобы записать это, и его чернила точно замерзли. Он не знал, было это стихотворение о Харуто или о нем, но это не имело значения.

Следы в снегу стали бороздами от колес. И вдруг в снежном воздухе впереди появились высокие стены и открытые врата. Пара скучающих стражей смотрела на них со стены. За вратами слой снега был меньше, и Гуан видел, что два человека убирали его лопатами с главной улицы.

Стражи спросили об их делах. Харуто поднял деревянную печать оммедзи, разрешенного императором. Технически они были на территории императрицы, но это была Ипия. Никто не хотел злить оммедзи, несмотря на то, кто санкционировал его, иначе они могли наслать духов.

Немного позже полудня, и город гудел, народ носил корзинки с едой и охапки хвороста. Женщина прошла мимо с детьми, которые старались ловить снежинки языками, не слушая ее. Пара солдат в кожаной броне и шлемах стояли и болтали у жаровни, их дыхание вылетало в воздух паром. Поверх брони у них были шкуры, они держали копья, но не обращали внимания на что-нибудь вокруг себя. Город тянулся вокруг них, низкие деревянные дома прижимались к двухэтажным постоялым дворам и складам с острыми крышами, покрытыми черепицей. Это место было во много раз больше Сачи, может, даже больше Кайчи, старого дома Гуана в Хосе. Казалось невозможным, что город, покрытый снегом, был куда больше поселения, которое окружали зеленые поля, а река текла, а не была замерзшей.

— Как это место выживает, когда вокруг только снег? — спросил Гуан, пока они шли.

Харуто рассмеялся.

— Так только зимой. Полгода снега нет… почти полностью. Долины по бокам с лесами, оттуда бревна и шкуры, а в озерах — рыба. На юго-восточной стороне горы даже есть поля, где они выращивают овощи и рис. Были, по крайней мере. Думаю, они еще там, — он пожал плечами.

Шики ехала в складке кимоно Харуто. Она заметила черного кота в переулке возле мясника и с восторгом свистнула. Гуан не знал, что говорил маленький дух, но Харуто покачал головой. Через миг Шики спрыгнула с его кимоно и прокатилась по снегу, как комок волос, подхваченный ветром. Она ворвалась в переулок, и Гуан услышал, как кот завопил.

Гуан буркнул и шел за Харуто по шумным улицам, обошел мужчину, который пытался заставить осла двигаться.

— Хорошо бы в теплую таверну.

— Сначала храм, — сказал Харуто. — А потом можно и в таверну.

Гуан снова заворчал.

— Вот бы в таверне была купальня. И горячая еда. И кровать. Ненавижу спать на природе.

— И как ты за все это заплатишь?

Гуан обошел старушку, которая спешила мимо них с корзиной рыбы на спине. Судя по запаху, рыба была свежепойманной, и он гадал, как жители рыбачили в замерзшем пейзаже. Он попытался догнать Харуто, проклиная его широкие шаги.

— У тебя шестьдесят льен с прошлой работы. Этого хватит.

— Тридцать льен, — исправил Харуто, виновато улыбнувшись поверх плеча.

— Что случилось с еще тридцатью? — Гуан уже знал, можно было не спрашивать.

Харуто стряхнул снег с плеч.

— Думаю, я потерял их в Сачи.

Гуан застонал.

— Конечно, мы бедные. Ты слишком добрый, хоть и старик.

В храме хотя бы было тепло. Гуан прошел внутрь, чуть не забыл разуться, так спешил к жаровне, был готов прижать огонь к груди. Он плохо переносил холод, он будто проникал в суставы, вызывал в них боль. Его колени ощущались как пестик, движущийся в ступе от каждого шага, даже в теплые дни. Служительница храма улыбнулась ему с пониманием и пошла к Харуто.

— Вас направить к определенному храму? — спросила она. Она была высокой женщиной в черно-белом кимоно, ее волосы были короткими, но их можно было убрать за уши. Родинка на щеке придавала ей вид, будто она плакала.

Харуто вытащил из кимоно печать оммедзи.

— Я взял свое. Мне просто нужно пространство.

Служительница взглянула на посохи на спине Харуто и быстро поклонилась.

— Конечно, мастер оммедзи. У нас есть пустой храм тут. Сюда редко приходят оммедзи. Думаю, вы первый за… кхм, долгое время. Охотитесь на конкретного духа? — она воодушевленно болтала с Харуто, а Гуан разглядывал храм. Он был скоплением храмом на уровнях. На первом этаже были храмы тянцзюн, владыки небес, а потом бога войны, бога погоды и бога жизни. Если пройти в сторону и подняться на несколько ступенек, можно было попасть на следующий уровень, где были храмы богу игры, богу огня, богу гнева и дюжина меньших храмов на деревянных досках. Гуан насчитал не меньше шести уровней, но они могли тянуться еще вглубь храма. Лестница вела на следующий этаж пагоды, и он задумался, было ли на каждом такое гнездо храмов. Некоторые храмы были посвящены конкретным богам, некоторые — звездам, а порой были храмы, как этот, для половины пантеона. Но Харуто не мог найти храм, который ему был нужен, куда бы ни пришел. Он молился скрытному шинигами, повелителю смерти, жнецу, и он носил храм с собой.

Гуан отделился от жаровни, согрелся лишь немного, но пошел искать свое божество. Чампа, бог смеха, был на четвертом уровне. Изображения не было, только маленькая табличка с именем и ниша для даров. Кто-то поместил в нишу грубый рисунок лошади, пинающей мужчину в пах, и Гуан посмеялся над этим. Видимо, в том и был смысл.

Он опустился на колени перед храмом.

— Давно не виделись, господин Чампа, — сказал он. — В последнее время было мало поводов для смеха. Присмотрите за моим сыном, если можете. Тян. Так его зовут. Не дайте тем шинигами странно поступить с ним. Он был хорошим мальчиком. Хорошим мужчиной. Он не очень меня любил, но, может, вы сможете посмеяться над этим вместе, — он притих, слова кончились, и он пытался найти в себе силы сделать подношение. — Я все еще храню клятвы, — он порылся в сумке и опустил перед храмом четыре свитка. — Храню их, как я и, кхм, поклялся.

* * *

Харуто опустился на коврик в молитве перед пустым храмом. Такие были почти во всех крупных храмах на случай, если посетители поклонялись скрытым божествам. Он опустил ритуальные посохи на пол перед собой. Маленький черный кот вошел, сел рядом с ним и стал чистить лапы. Он взглянул на кота. Тот смотрел на Харуто, прижав уши, лениво мяукнул.

— Вылези оттуда, — сказал Харуто.

Шики с хлопком выпрыгнула из кота и прокатилась по полу, дрожа от смеха, выглядя как комок пыли с глазами и улыбающимся ртом. Кот убежал.

Служительница храма охнула.

— Ёкай!

— Не ёкай, — сказал Харуто. — Ее зовут Шики. Она — мой дух-спутник. И небольшая заноза.

Шики склонила пушистую голову, глядя на женщину, вытянула руки и зевнула, а потом забралась на храм и села перед дверцами. Ее руки пропали в теле.

— Я вызову его, — сказал Харуто.

Шики прищурилась и встряхнулась, ее темная шерсть позеленела. Хоть Оморецу дал ее Харуто, она не любила шинигами. Харуто не винил ее.

Из глубины храма донесся хохот мужчины. Гуан делал подношение Чампе. Харуто вытащил катану из-за пояса и опустил рядом со своими ритуальными посохами. На конце рукояти была намотана нить, на которой висел маленький амулет. Это была деревянная статуэтка старика, приземистая фигура с чересчур морщинистым лицом, пухлым животом и босыми ногами. Харуто размотал нить и снял статуэтку.

— Тебе стоит уйти, — сказал он женщине. — Не стоит привлекать внимание владыки смерти.

Она низко поклонилась и поспешила прочь.

Харуто опустил статуэтку на храм рядом с Шики. Статуэтка странно глядела на него, словно глаза были настоящими и следили за ним, нервируя вниманием.

— Оморецу, — сказал Харуто.

Свет потускнел, жаровни стали углями, свечи потухли. Едкий запах горящего можжевельника наполнил воздух. Новый смех разнесся во мраке, сразу древний хрип и детское хихиканье. Харуто ощутил присутствие над плечом, глядящее на него свысока. Его покровитель всегда так появлялся.

— Здравствуй, Харуто, — сказал детский голос. Харуто оглянулся и увидел юношу, глядящего на него. На нем был черный погребальный наряд, алый шарф и бледные, как снег, глаза. Сколько бы раз Харуто ни встречал Оморецу, тот взгляд нервировал его больше, чем у тысячи монстров, которых он убил. — Спасибо, что послал ко мне хассяку. Это было вкусно.

Оморецу подошел и опустился на колени рядом с Харуто. Он был холоднее зимнего ветра. Ветер исходил от него, тянул тепло из мира. Харуто поежился.

— Его зовут Тян, — сказал Харуто. — Я взял его бремя, чтобы освободить. Тебе с ним не играть, ками.

Оморецу рассмеялся, звук был как у змеи, скользящих по песку.

— Ты еще не выполнил его предсмертное желание, Харуто, — сказал голос мальчика. — Ты знаешь правила. Ты взял его бремя, но это все еще его бремя. И пока ты не совершишь его месть… — Оморецу посмотрел бледными глазами на Харуто, и его голос стал низким и хриплым, как у чего-то древнего. — Он мой! — он рассмеялся и сделал голос как у мальчика. — Как и ты.