Глава 53

Мэри

Комбинация просто отличная, и «Медведи» завершили её таким великолепным пасом «Хейл Мэри», что даже у диктора перехватило дыхание. Я слежу за игрой так пристально, что мне даже щиплет глаза. И вот, наконец, я моргаю. Всего лишь раз. В этот момент Бриджит кричит так, словно ее ударили ножом. Я открываю глаза и вижу Джимми, лежащего на поле.

Неподвижного.

И команда «Медведей», и команда «Колтс» собираются вокруг него, внезапно объединенные чем-то ужасным, чем-то страшным, чем-то немыслимым, что случилось с моим Джимми Фалькони. На экране снова и снова повторяют удар в тошнотворно замедленной съемке. Джимми выпускает мяч, а справа от него один из «Колтс» бьёт его снизу так сильно, что ноги Джимми отрываются от земли, и он летит по воздуху, словно тряпичная кукла.

Дикторы устрашающе молчат, толпа притихла. На экране появляются замёрзшие, сбившиеся в кучу лица фанатов, закутанных в спортивные куртки, шарфы и шапки, все они выглядят испуганными. Затем камеру наводят на главного тренера «Колтс» с зажатой в кулак рукой, прижатой к носу. Глаза закрыты.

Он молится.

— Господи, Бриджит, пожалуйста, скажи мне, что это нормально… — говорю я, закрыв лицо руками и стоя на коленях на ковре перед телевизором. — Пожалуйста, скажи мне, что такое происходит постоянно…

Но Бриджит только шепчет себе под нос очень-очень тихо: «О Боже, о Боже, Боже», повторяя это снова и снова.

Бригады медиков выбегают с обеих сторон поля. Толпа игроков вокруг Джимми расступается. Шлемы снимаются. Вальдес, стоящий рядом с ним, опускается на одно колено и крестится.

Но Джимми по-прежнему неподвижен.

— С ним все будет в порядке, — говорит мне Бриджит. — Квотербеки всё время получают тяжелые удары.

Проходит минута, а может, и больше. Дикторы говорят мрачные вещи о статистике сотрясений мозга и травмах защитников в этом году. Но всё, о чем я могу думать, так только о том, что он не какой-то там номер, он не новый случай в ряду многих. Он — Джимми Фалькони. Мужчина, которого я люблю. И он не двигается.

Но когда люди, собравшиеся на поле, уступают дорогу не гольф-кару, а машине «скорой помощи», и медики перекладывают Джимми с ледяной земли на заднее сиденье, я понимаю, что Бриджит сказала неправду. Это не просто тяжелый удар. Это кошмар, о котором я и подумать не могла.

Я машинально натягиваю ботинки и хватаю куртку. Бриджит дрожит, свернувшись клубочком на диване и прижав колени к груди.

А диктор говорит:

— Спортивная семья NBC просто хочет сказать, что мы молимся за Джимми Фалькони и его близких. Мы будем держать вас в курсе событий…

Я хватаю ключи и бегу вниз по ступенькам, чтобы как можно быстрее добраться до Индианаполиса.

***

В приемной больницы Университета Индианы я нахожу Радовича, бродящего туда и обратно по коридору с опухшими глазами.

Я беру его за плечи.

— Где Джимми?

Он подносит руку ко рту и закрывает глаза. Я вижу, как к его губам подкрадывается рыдание.

— Пожалуйста, не говорите мне, что он умер, — произношу я, чувствуя себя такой потерянной. Разбитой и пустой.

Радович яростно трясет головой и указывает на коридор, все еще не произнеся ни слова. На посту медсестер я вижу девушку в фиолетовой униформе с планшетом.

— Я ищу Джеймса Фалькони.

Медсестра пристально смотрит на меня.

— Милая. Его ищешь ты и половина Америки.

— Нет, я серьезно, мне нужно его увидеть, — говорю я, хватая ее за руку.

Она прищуривается, и ее фальшивые ресницы трепещут.

— Ты член семьи?

Ненавижу врать. Но иногда просто необходимо немного притвориться.

— Я его невеста, — я срываю перчатку и показываю ей своё кладдахское кольцо¹. — Мы ирландцы.

Медсестра явно слишком устала, чтобы спорить, или обратить внимание на кольцо, или спросить, почему оно на правой руке. Вместо этого она говорит:

— Хорошо, тогда иди за мной.

Она ведет меня по длинному коридору через сестринский пост. Я вижу на экранах рентгеновские снимки раздробленных костей. Магнитно-резонансную томографию. Откуда-то доносится звук работающего респиратора.

— Что с ним случилось? — спрашиваю я медсестру. Она смотрит на меня через плечо, и ее длинные темные косы со свистом падают на спину.

— Сотрясение мозга. Он без сознания.

— Он что, парализован? — говорю я, отступая в сторону, чтобы пропустить бригаду врачей, несущихся мимо с кем-то на каталке.

— Ещё слишком рано о чём-либо говорить, — Она открывает дверь в палату Джимми, — пока он не очнётся.

***

Врачи надели на Джимми эту штуковину, которая фиксирует шею. Я хватаюсь за холодные металлические прутья, окружающие его кровать, и заставляю себя, буквально заставляю, сохранять спокойствие.

— Джимми, — шепчу я.

Его лицо неподвижно и спокойно, на щеках жирная краска, а нос обветрен, от чего немного красный. Я подхожу ближе и беру неподвижную руку Джимми в свою.

— Милый, я здесь.

Но в ответ слышу только мрачный и душераздирающий писк приборов. Я перевожу взгляд с экрана на экран, чтобы получить представление о его жизненных показателях. Вроде бы все нормально. Сердцебиение сильное, пульс нормальный. Но его здесь нет. Его нет со мной.

Когда медсестра уходит, я хватаю его карту и листаю ее, пытаясь понять, в чём же дело. Но, как она и сказала, еще слишком рано делать какие-либо выводы. Поэтому я кладу карту обратно и подхожу к нему.

Смочив большой палец во рту, я пытаюсь стереть жирную краску с лица Джимми, но это только усугубляет ситуацию — краска сильнее размазывается по его лицу и моей руке, делая мой палец черным и скользким. Я достаю из сумочки тюбик лосьона для рук и немного промокаю салфетку. Мягкими, осторожными движениями я стираю всю черноту из-под его глаз.

— Я думаю, тебе действительно пора просыпаться, — говорю я Джимми после нескольких минут молчания, пока приборы вокруг пищат не переставая, а в моей голове прокручиваются наиболее худшие сценарии будущего. Что будет с Энни? У неё есть другая семья? Это не имеет значения. Конечно, я возьму ее к себе. У нас все получится.

Но у меня начинают подступать слезы, потому что в глубине души я понимаю, я не смогу справиться с этим без Джимми.

Я слышу приближающиеся шаги, оборачиваюсь и вижу Вальдеса, заполняющего дверной проем. Он озабоченно смотрит на меня, потом на Джимми.

— В чём дело? — спрашивает он.

— Не знаю, — шепчу я и крепко сжимаю руку Джимми в своих ладонях.

Вальдес входит в комнату, осторожно ставя одну массивную ногу перед другой, словно стараясь вести себя как можно тише. Он кладет на пол спортивную сумку с надписью «Фалькони».

— Это его вещи. Я не знал, что еще... — говорит Вальдес, переводя охваченный грустью взгляд с меня на Джимми.

— Все в порядке, — шепчу я, протягивая ему руку. — Все в порядке. С ним все будет хорошо.

— Ты этого не знаешь, — слезы катятся из его больших, глубоко посаженных глаз. Его рука в моей шершавая и холодная, совсем не такая, как у Джимми.

Джимми дышит мрачно и ровно. Я подношу костяшки его пальцев к своим губам и всего на несколько секунд поддаюсь полному, глубокому, душераздирающему ужасу, прежде чем снова заставляю себя успокоиться.

Вальдес отпускает мою руку и поворачивается, чтобы уйти. За дверью его встречает Радович. Я смотрю, как они безмолвно сближаются, обнимая друг друга так крепко, что у Радовича трещит рубашка. Справа, скрестив руки на груди и стиснув зубы, за мной встревоженно наблюдает Кертис.

Ногой я подтягиваю сумку поближе, беру ее за ручки и кладу на колени. Я понимаю, что не должна шпионить, но не знаю, что еще делать. Если я чем-нибудь не займу свой ум, то развалюсь на куски. И я достаточно много знаю о серьезных травмах головы, чтобы рассчитывать, что Джимми слышит и понимает меня. Он не спит. Он где-то там, внутри.

Я держу его руку в своей, а другой медленно расстегиваю молнию на сумке. Внутри — одна из книг, которые я купила для него в «Барнс энд Нобл», «Сознание чемпиона».

Оглядевшись вокруг, я понимаю, что это лучший способ занять себя на какое-то время, если, конечно, я не собираюсь читать ему «Лучшие дома и сады». Если я просто начну болтать, то знаю, что потеряю его. А я не позволю этому случиться. Так что все должно быть именно так.

— Ладно, давай посмотрим, — говорю я, открывая книгу.

Первое, что я вижу, — это диаграммы. Тантрические диаграммы.

— Что?

Я заглядываю под мягкую обложку и вижу «Тантру для влюбленных».

— Ах, ты, — шепчу я, невольно улыбаясь.

Оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что горизонт чист, я перелистываю страницы до той, которую Джимми отметил загнутым углом и маленькой аккуратной линией рядом с одним из абзацев.

«Если и существует такая вещь, как истинная любовь, то доверьтесь себе, чтобы узнать ее. Не сомневайтесь в ней, когда почувствуете её в своем сердце, не сомневайтесь, что нашли того, кто может исцелить вас, смеяться вместе с вами и учить вас. В первую очередь всегда верьте в то, что вы чувствуете. Пусть свет глаз вашего возлюбленного приведет вас домой».

Я вытираю слезы, и тут что-то еще в сумке Джимми привлекает мое внимание. Красная бархатная коробочка для колец.

Кончиком пальца я провожу по крышке, затем по шву, где сходятся две половинки, и по тончайшим латунным петлям, которые удерживают все это вместе.

Я опускаю голову на холодный край кровати.

— Пожалуйста, пожалуйста, очнись, Джимми. Прошу. Вчера вечером я тебе этого не сказала, но я думала, что беременна.

Я шмыгаю носом над своими коленями и вижу, как мои слезы капают на джинсы. Затем беру коробочку с кольцом и снова прикасаюсь кончиками пальцев к мягкому и тонкому бархату. Я кладу её на бедро и позволяю его сумке соскользнуть на пол.

— Я даже сделала тест. Я никогда раньше не делала тесты на беременность.

Я снова начинаю плакать, потому что я, конечно, сильная, но не на столько. Мой голос становится писклявым и начинает звучать выше, нос закладывает, а слезы капают на коробку.