Глава 14

Ашер

Три года назад

Я тяжело дышу, когда заканчиваю с мудаком, который посмел прикоснуться к ней.

Положил на нее свои проклятые руки.

Заставил ее..

— Черт!

Я рычу, снова и снова ударяя кулаком в стену.

Боль взрывается в костяшках моих пальцев, а кровь сочится из порезанной кожи. Это никак не помогает подавить кипящую во мне ярость. Во всяком случае, это раздувает пламя, заставляя его гореть еще жарче, нуждаясь в разрядке.

Я пинаю жалкого ублюдка, лежащего на полу у моих ног. Он издает беспомощный, детский всхлип, но уже лежит без сознания посреди своей гостиной.

Когда я пришел сюда в лыжной маске и с битой в руках, я хотел избить его до полусмерти, но после первого удара этого оказалось недостаточно. Я должен был почувствовать, как его кожа кровоточит под моей.

С тех пор как я наткнулся на этого ублюдка, засовывающего свой член в глотку Рейны, все, что я вижу, это черноту.

Сначала я ударил его, и он умолял, как девица в беде. Он спросил, не отец ли я одной из девушек, фотографии которых он хранит. Тогда это стало интересным.

Я не стал сдерживаться.

Я прижал его к стене и врезал кулаком ему в лицо, пока один из его глаз не распух и не закрылся. У него, наверное, сломан нос, и он продолжает истекать кровью по ковру, как свинья.

Потом, когда он упал, крича мне, чтобы я пощадил его, я пнул его. Когда он умолял и сказал мне, что больше не будет подглядывать за маленькими девочками, я надавил ему на грудь ботинками, пока не услышал треск ломающихся ребер.

Сейчас он отключился.

— Давай. — я присаживаюсь рядом с ним. — Сражайся со мной, ублюдок.

Он кашляет, булькая кровью. Оба его глаза теперь закрыты, один из них опухший и фиолетовый.

Я сжимаю его рубашку в своих пальцах и поднимаю его с пола. Его светлые волосы с белыми прядями наполовину пропитаны красным.

— Ты посмел прикоснуться к ней. — мой голос на грани срыва. — Ты, блядь, посмел кончить ей в глотку.

Он бормочет, пытаясь что-то сказать, но из него вырываются только неразборчивые звуки.

Я встряхиваю его, заставляя его голову откинуться в неловком положении, будто она вот-вот сломается. Когда он снова заговаривает, я наклоняюсь ближе к его залитому кровью лицу, распухшему и неузнаваемому.

— О-она... она... у-умоляла о... моем члене.

Я замираю, и на секунду мне кажется, что я сейчас превращусь в лед и разобьюсь.

Но нет.

Глубокая, черная ярость сжимает меня в своих тисках. Я поднимаюсь на ноги, мои мышцы сжимаются так сильно, будто вот-вот треснут, черт возьми.

Я пинаю его в пах, пока он не хрипит от боли.

— Этот член?

Он стонет и корчится в судорогах на полу, но я не останавливаюсь. Я продолжаю пинать его снова и снова, пока не буду уверен, что сделал его импотентом.

Это ошибка, что у такого больного ублюдка, как он, все равно рабочий член.

Как только он перестает двигаться, я покидаю его загородный дом, который он приобрел, обучая детей и залезая к ним в штаны.

Убедившись, что меня никто не видит, я выскальзываю через задний вход и пробираюсь через кусты, где спрятал свою машину.

Секунду я стою, тяжело дыша. Мои руки измазаны кровью, и ботинки тоже. Я едва могу дышать в лыжной маске.

Вот во что она меня превратила.

В чертового преступника, ни о чем не сожалеющего.

Она схватила меня за живот много лет назад и с тех пор отказывалась отпускать.

Я достаю свой телефон и набираю номер человека, который разберется со всем этим беспорядком.

— Александр Карсон слушает.

Только мой отец ответил бы на звонок своего сына, назвав его полное имя.

— Ашер Грей Карсон слушает. — я не могу удержаться от сарказма.

Он вздыхает.

— В чем дело, Ашер? Я занят.

— Тогда ты станешь более занятой.

— Что ты сделал? Ударил другого студента за то, что он посмотрел на Рейну? — он снова вздыхает. — Я устал от твоих выходок с одноклассниками. Я не могу каждый раз расплачиваться с родителями этих детей.

— Конечно, можешь. Это твоя роль, не так ли? Платить за вещи.

Я могу представить, как он закрывает глаза и потирает брови. Это то, что он делает каждый раз, когда я говорю ему, что он никогда не был отцом для Ари или для меня, словно он ищет терпения, чтобы иметь дело со мной.

— Есть ли смысл в твоем звонке, Ашер? Если нет, то у меня дела...

— Я избил учителя. Это худшее избиение на сегодняшний день. Не знаю, будет ли он жить или умрет.

— Что ты только что сказал?

— Учитель, Александр. Я хочу, чтобы он уехал из Блэквуда. Обязательно поищи его биографию — он чертов педофил.

— Насколько ты вовлечен в это дело? — его голос напряжен.

Постороннему человеку может показаться, что он заботится о благополучии своего сына. На самом деле он не хочет, чтобы что-то запятнало его безупречную, прилежную фамилию, на создание которой он потратил годы. Если его сына назовут преступником, никто не наймет его фирму.

Я смотрю на свои руки и кровь, сверкающую на свету.

Насколько я в этом замешан?

— Очень глубоко, — говорю я Александру.

— Ты оставил отпечатки пальцев?

— Несколько, да.

Я пришел в перчатках, но мне нужно было почувствовать его кровь на своей коже.

— Чертов ад. — он дышит в трубку. — Хорошо, уходи. Я позабочусь об этом.

Я вешаю трубку, не сказав больше ни слова. Александр не заслуживает никакой благодарности. В конце концов, он оставил нас одних заботиться друг о друге после смерти мамы. Самое меньшее, что он может сделать, это заплатить цену за то, кем мы стали.

Я, полный ярости и глубоко укоренившейся боли.

Ари, хрупкая и иногда холодная.

Мне требуется пятнадцать минут, чтобы добраться до нашего дома, а затем отправиться в свою комнату. На мгновение я останавливаюсь перед комнатой напротив моей.

Ее комната.

С тех пор как в начале года умер ее отец, Рейна живет с нами.

Со мной.

Лично, но никогда в мыслях.

Мои кулаки сжимаются по обе стороны, когда я вспоминаю слова этого ублюдка.

Она умоляла о моем члене.

Он мог солгать. Я должен был бы в это поверить, но он был не в том состоянии духа, чтобы думать о лжи после того, как я избил его почти до смерти.

Кроме того, после всего, что сделала Рейна, что отличает это от других?

Я закрываю глаза, отгоняю мысли о ней, но сосущие звуки, которые она издавала из-под стола, когда он гладил ее по волосам, атакуют мой мозг. Она звучала как начало гребаного порно.

Я должен был убить этого ублюдка.

— Что…что случилось? — ее слегка хрипловатый голос заставляет меня открыть глаза.

Рейна стоит в дверях в шортах и топе. Они облегают ее атлетическое тело, как вторая кожа.

Соблазнительница. Она всегда была такой гребаной соблазнительницей.

Ее глаза, в которых обычно нет эмоций, немного расширяются, когда она смотрит на мои окровавленные руки и обувь, мои сжатые кулаки и челюсть.

Держу пари, на меня стоит посмотреть.

— Что у тебя с руками? Почему они в крови?

Она подходит ко мне и протягивает руку, будто хочет прикоснуться ко мне, прежде чем быстро опускает, понимая, кто она и кто я.

Рейна не прикасается ко мне. Она даже не позволяет мне поцеловать ее. Несколько раз, когда я пытался, она так сильно отгораживалась, что это все еще оставляло черную дыру в моей груди.

Но она умоляла о члене учителя.

Она позволяет другим футболистам флиртовать с ней, словно она одинока. Как будто меня, блядь, не существует.

— Ты снова избил человека? Что с тобой не так? — она складывает руки на груди, воздвигая, между нами, невидимую стену.

Я чертовски ненавижу, когда она так делает.

В это время у меня нет места для размышлений, не говоря уже о том, чтобы действовать рационально.

Гнев, который мучил меня с полудня, усилился до опасного уровня.

Я думал, что избиение этого больного ублюдка насытит меня, но это только все ухудшило.

Или, скорее, его слова.

Я бросаюсь к Рейне и хватаю ее за горло своей окровавленной рукой с разбитыми костяшками пальцев.

Рейна едва заметно вздрагивает, когда я прижимаю ее спиной к стене.

— Ты. — мой рот парит в нескольких сантиметрах от ее рта. — Ты это то, что, черт возьми, со мной не так, Рейна.

Ее лицо краснеет — от нехватки воздуха, — но она не сопротивляется. Она не пытается оттолкнуть меня от себя.

Статуя.

Холодная, безжизненная статуя.

Какого черта я вообще думал, что она может быть кем-то другим?

Я отпускаю ее с ревом, мои сухожилия рвутся от напряжения. Затем я ударяю кулаками по обе стороны от ее лица, еще сильнее раздирая костяшки пальцев.

Свежая кровь стекает по стене, пока я тяжело дышу, глядя на нее сверху вниз. Она смотрит на меня в ответ такими голубыми глазами, что я мог бы в них утонуть.

Она даже не моргает, просто стоит.

Но впервые за долгое время слеза скатывается по ее щеке. Это всего лишь одна-единственная слеза, но она создает хаос в ее взгляде.

На мгновение ее глаза наполняются глубокой печалью, и это сводит меня с ума. Это разрывает меня на части и режет на куски.

Я не думаю, когда опускаю голову и прижимаюсь губами к ее губам, кусая их, пожирая их. Рейна это запретный плод, нечто изысканное на вкус, потому что это грех. Ее рот дрожит, и я открываю его, погружая свой язык. Я наслаждаюсь ею, ее дыханием и мягкостью. Ее вкусом и даже ее гребаной холодностью.

Она не целует меня в ответ. Рейна никогда не целует меня в ответ, но, по крайней мере, на этот раз она не отталкивает меня, просто позволяет мне целовать ее, пока она стоит, прижав обе руки к бокам.

Затем, как будто понимая, что она не должна этого допустить, ее руки сжимаются в кулаки, и она отталкивает меня на расстояние вытянутой руки.

Ее грудь поднимается и опускается от напряжения, в такт моему ритму.

— Забудь меня, Ашер, — шепчет она. — Я не заслуживаю того, что ты для меня делаешь.

— Забыть тебя?

Я снова обхватываю ее рукой за горло.

На этот раз рука не перекрывает ей доступ воздуха; хватка достаточно тверда, чтобы удерживать ее на месте, чувствовать ее пульс и знать, что она действительно человек, а не робот.

— Ты думаешь, это может произойти одним щелчком пальца? Если бы я мог, я бы сделал это давным-давно.