Глава 16

ЛИНГ

Молодая женщина, спящая на кровати, даже не слышит, как я вхожу. С хитростью змеи и грацией кошки я беззвучно пробираюсь в комнату.

В нашем кругу я заработала неплохую репутацию за годы работы с Юлием.

Черная вдова. Прощальный взгляд. Китайская Золушка.

Я заработала эти имена, поскольку была безжалостной сукой. Я могла быть маленькой и сексуальной, но я бесчувственная. Возможно, я самая опасная женщина в мире.

Почему?

Потому, что я бесшумно передвигаюсь.

Не путайте мою женственность со слабостью, никогда. Я перережу вашу долбаную глотку, пока наношу губную помаду.

Мудрый совет... Не всегда доверяй тому, что видишь. Ведь даже соль выглядит как сахар.

Китайская Золушка, я молча хмурюсь. Не могу сосчитать, сколько раз я чуть не содрала кожу с членов придурков, которые называли меня китаянкой.

Тупые американские мужланы смотрят на меня и говорят: «О, она азиатка. Она должно быть китаянка».

Я вьетнамская женщина, ублюдки. Поймите это или лишитесь конечности.

В эту минуту спокойной передышки я понимаю Алехандру, на моем лице появилось почти сочувствие при мысли о том, что она могла испытать такие же ужасы, что и я.

Я рассматриваю ее тело, которое лежит спиной ко мне. Маленькая, слишком стройная, с длинными черными спутанными волосами. Грязная, порванная одежда и потертая повязка на пятке.

Я мысленно хихикаю.

Она жалкая.

Я не знаю, почему это делает меня счастливой, но это так. Я никогда не могла подружиться с красивыми девушками. Но потом думаю о том, как она была сильно напугана...

Мое лицо каменеет, а губы искривляются. Требуется вся моя воля, чтобы заставить замолчать злобное рычание, угрожающе вырывающиеся из горла.

Это вряд ли моя проблема. Что она знает о боли? Это не может быть хуже, чем то, что моя семья сделала со мной.

Ведь никого не волновало, когда мой отец и братья…

Не делай этого, девочка. Даже не смей думать об этом.

Мои эмоции зашкаливают, я закрываю глаза, глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю, умоляя о том, чтобы ко мне вернулось спокойствие.

Требуется секунда, чтобы понять, что я отпустила свою защитную реакцию. Затем, не оборачиваясь, она тихо спрашивает:

— Ты собираешься убить меня?

Ее кроткий голос пугает меня. Пистолет двадцать второго калибра в моей руке внезапно чувствуется тяжелее, чем должен. Я крепче сжимаю его, и это занимает у меня некоторое время, но я, наконец, отвечаю твердо:

— Да.

Ее тело напрягается и сразу расслабляется, прижимаясь к подушке. В ее голосе слышится облегчение, когда она шепчет:

— Спасибо.

Борьба, которую я ожидала, которую жаждала... у меня отняли эти два тихих слова.

Что, черт возьми, не так во всей этой ситуации?

Ее слова удивляют меня, и хотя она неосознанно облегчила мне задачу, я люблю, когда люди умоляют меня о пощаде. Пресмыкаются на коленях, я больше всего обожаю, когда они целуют мои дизайнерские туфли, прежде чем я пинаю их в рот, что они видят звезды.

Убить того, кто хочет умереть... что в этом веселого?

Поднимаю пистолет и прицеливаюсь, но когда мой палец ложится на спусковой курок, выдыхаю, ослабляю хватку, теряю фокус и медленно опускаю пистолет. Сажусь на кровать рядом с Алехандрой, и плевать я хотела на ее личное пространство.

Она полуоборачивается и смотрит на меня, смаргивая слезы, молча оплакивая свою короткую жизнь. Я спрашиваю:

— Ты действительно хочешь умереть?

Вместо ответа она смотрит на мое распухшее лицо и бормочет:

— Я сожалею насчет твоего носа. — И тут же поворачивается ко мне спиной вновь.

Тьфу. Я ненавижу подхалимов.

— Я задала тебе вопрос. — Я не люблю, когда меня игнорируют.

Пауза затягивается, и когда я открываю рот, чтоб разорвать тишину, она вздыхает долго и тихо.

— Вито хочет моей смерти. Его сыновья, Джио и Люк, хотят моей смерти. Мой отец сделает все, что скажет Вито, в том числе преподнесет голову дочери на серебряном блюде. Теперь никто мне не поможет. Я в полном дерьме.

Догадливая. Она очень хорошо и верно понимает. В полной заднице.

Я помню, что ранее сказал Юлий.

— Твой брат…

В глазах Алехандры вспыхивает огонь, когда она поворачивается ко мне и перебивает:

— Мой брат прошел бы через адское пламя, если бы я сказала ему, что это мне поможет. — Она слегка качает головой. — Он хороший человек. Я не могу сделать с ним такое. Я не могу стоить ему жизни.

Может быть, Юлий не совсем свихнулся, когда предположил, что Алехандра может быть ценной. Она знает, как устроена жизнь. Несомненно, находясь на троне, она видела и слышала то, что может иметь для нас большое значение. Я испытываю удачу, маскируя возбуждение, говоря с полной скукой на лице:

— Ты права. Ты в полной заднице. — Я слабо пожимаю плечами. — Что есть, то есть, если, конечно, ты не сможешь доказать свою полезность.

Она замирает рядом со мной. Она моргает своими спокойными карими глазами, широко раскрытыми, с ложной невинностью, длинными ресницами, подрагивающими в попытке симулировать растерянность. Но эти её глаза... черт побери, они просчитывают вероятность.

— Полезность? Какую именно?

Я ухмыляюсь про себя.

О, господи, Алехандра. Какие секреты ты хранишь в своей маленькой головке?

Я соскальзываю с одеяла, чтобы встать у кровати.

— Это не имеет значения. Как ты и сказала… — Я поворачиваюсь и иду к двери, жестоко улыбаясь. — Ты уже мертва.

Подойдя к двери, я слышу, как шуршит одеяло, слышу, как она в панике спрашивает:

— Ты все еще собираешься убить меня, правда?

— Нет. — Я бросаю ей через плечо садистскую ухмылку. — Я решила отдать тебя на съедение волкам.

На ее лице появляется выражение ярости. Её лицо вспыхивает, грудь вздымается, ноздри раздуваются, и эти милые глаза пылают, когда она стискивает зубы, тянется к краю кровати, поднимает хрустальную вазу с белыми розами из кристаллов Сваровски, поднимается на четвереньки и швыряет её в меня изо всех сил, выпуская череду испанских проклятий.

Я не моргаю, когда ваза врезается в дверь левее моей головы, разбиваясь на мелкие кусочки. Проклятия продолжаются сыпаться, и мои глаза закрываются, а сердце бьется быстрее. Неправильный выбор времени, я знаю. Чувства жара и похоти нахлынули на меня, и я прикусываю губу, чтобы подавить свое внезапное возбуждение.

Алехандра должно быть заметила изменения во мне, потому что губы на ее прекрасном, покрасневшем лице перестают двигаться, и она пристально смотрит на меня в замешательстве.

Демонстративно глядя на ее упругое, миниатюрное тело, образы этой раненой птицы с ее пышными, мягкими губами, прижимающиеся к моим, снова и снова проносятся в моей голове, и я тихо предупреждаю ее:

— Никогда не борись со мной. — Ее брови сдвигаются в хмуром выражении, и чтобы прояснить ситуацию, я добавляю: — Если только ты не хочешь меня трахнуть. Это достаточно ясно для вас, миссис Гамбино?

— Кастильо, — поправляет она, и ярость на ее лице исчезает.

Я понимаю, что она сказала, но склоняю голову и спрашиваю:

— Прошу прощения?

Она снова ложится на кровать спиной ко мне и жестко произносит:

— Больше никогда не называй меня Гамбино. — Затем она добавляет: — Я буду Кастильо до самой моей смерти.

Отлично, теперь мы к чему-то пришли.

Это не было похоже на заявление преданной жены, не говоря уже о том, что она любила своего мужа. Я знала, что в Дино и Алехандре было что-то странное с того момента, как увидела их вместе, но я, казалось, была единственным человеком, который это заметил, — кроме Мигеля Кастильо. Они казались слишком совершенными, слишком собранными. Это было отвратительно, правда. Для кого-то они казались любящей парой, но для меня воздух вокруг них был неестественным. Принудительным. Они были только шоу.

Я повторяю ее слова.

— До самой твоей смерти. — Мои глаза пляшут искорками. — Не так долго осталось ждать.

Ее тон смиренный, она принимает сказанное:

— Нет. Не долго.

И что-то в том, как она это говорит, заставляет волосы на моем затылке встать дыбом.

Когда я понимаю, что стаю в дверях и смотрю на Алехандру, лежащую на кровати в полной тишине, больше минуты, я разворачиваюсь и шагаю по коридору и спускаюсь вниз по лестнице, мои каблуки стучат по полу.

Юлий встает со своего места на диване, и я поворачиваюсь к нему спиной, убирая волосы. Не медля ни секунды, он осторожно расстегивает мое платье до поясницы и спрашивает:

— Ну?

Вот она я, людоедка, с шелковистой кожей обнажённой спины стою перед этим красивым мужчиной и все, что он спрашивает: «Ну?»

Я напоминаю себе, что это Юлий, а Юлий никогда не позволяет мне играть. Он никогда не обманывал меня и не давал обещаний. Он довольно скучный. Я даже не знаю, почему я хочу отсосать ему. Когда все это закончится, мне придется найти свой собственный источник развлечения, предпочтительно в виде мужчины, чей член настолько большой, что причиняет боль. А до тех пор у меня есть мои пальцы и моя драгоценная насадка для душа. Регулируемый водный напор.

Но внутри у меня все сжимается при воспоминании о первом взгляде Юлия на Алехандру, как он с нескрываемым благоговением смотрел на ее красоту, и о вспышке ревности на лице моего партнера, когда Алехандра поцеловала своего мужа.

Я видела это.

Я, бл*дь, видела это. И это мне не понравилось.

Он никогда не смотрел так на меня.

Раздраженно вздохнув, я отхожу от него. Перед тем, как подняться наверх в свою комнату, я насмехаюсь над человеком, который этого не заслуживает. Держась за перила, прислонив туфельку на первую ступеньку, я признаюсь:

— Я поднялась туда, чтобы сделать то, на что тебе не хватило мужества. Я пошла, чтобы всадить пулю ей в голову. — Его челюсть сжимается от моего признания, я продолжаю: — Не имеет значения. — Поднимаюсь по лестнице с бесстрастной улыбкой. — Крошка собирается покончить с собой.

Подавись, босс.