События, впрочем, не заставили себя ждать. На них напали днем, как Аттон и предполагал. Осенние ночи были темны, яркий свет Первой Луны не мог пробить тяжелые серые тучи, закрывающие небо, а потому ночная атака теряла всякий смысл. У одной из развилок поперек дороги рухнул огромный эвкалипт, погребя под собою первую повозку вместе с волами. Аттон спокойно выждал, пока нападавшие осыпали караван арбалетными болтами, и как только раздались первые звуки рукопашной, он вырвал крепление своих цепей из гнезда и всей своей массой обрушился на дверь клети. Засов, жалобно пискнув, отлетел в сторону и Аттон, потеряв равновесие, рухнул в грязь. Падение оглушило его, но он тут же вскочил и бросился под повозку.
Вокруг каравана шел бой. Бантуйцы сражались молча, сражались отчаянно и умело не смотря на очевидно превосходство противника в живой силе. На них со всех сторон наседали усатые аведжийцы, и не разбойники, а солдаты в одинаковых кожаных доспехах вооруженные копьями и дорогими мечами хорошей стали. Аттон видел, что воинское искусство на стороне караванщиков, они без труда справлялись с неуклюжими солдатами, но аведжийцы продолжали наступать и теснить бантуйцев к обозам, оставляя все меньше и меньше простора для маневра. Наконец, Аттон кончиками пальцев почувствовал легкое дрожание и приложил ухо к земле. Приближалась кавалерия, с десяток всадников на лошадях. Аттон перебрался поближе к месту сражения, стараясь, чтобы его не заметили. Ожидать от нападавших сочувствия не приходилось, он справедливо предполагал, что как только аведжийцы покончат с караванщиками, они спокойно прирежут и пленных каторжников. Он осторожно выглянул из-за колеса и увидел, как первые всадники ворвались в сражение и в сторону тотчас полетела отрубленная голова. Караванщики, наконец осознав, что в этом бою им суждено погибнуть бросались на врага с удвоенной яростью. Аттон переполз под следящую телегу, заметив краем глаза, что из сражения на четвереньках выбрался и устремился в сторону леса тот самых хромой толстяк. Аттон хмыкнул про себя и пополз дальше. Наконец, он увидел, то что хотел. У крайней телеги, гарцевал на лошади усатый бритый наголо аведжиец с жабьим лицом. Аведжиец командовал нападавшими, он беспорядочно размахивал руками и выкрикивал бессвязные команды. Аттон выбрался из-под телеги и улучшив момент одним рывком оказался у лошади. Аведжиец, выпучив темные бессмысленные глаза, потянулся за мечом, но Аттон мощным рывком стянул его на землю и с силой опустил тяжелый ботинок прямо на выкрикивающий проклятия рот. Затем он вскочил на лошадь и огляделся. В его сторону никто не смотрел. Несколько всадников топтались у телег, пешие мечники пытались организовать нападение, но караванщики, хоть и потеряв изрядно своих товарищей, продолжали яростно обороняться. У повозок уже лежало не один десяток окровавленных трупов в коричневых кожаных доспехах.
Аттон развел руки насколько позволяла цепь определив для себя возможность ведения боя, затем вытащил тяжелый длинный меч и тронул поводья.
"Ладно, мастер-башар… Пожалуй, я дам вам шанс…"
Он взмахнул мечом, пробуя его на весу, и направил коня прямо в гущу боя.
Глава 45
– Сейчас раннее утро или поздний вечер, Ваше Величество?
Фердинанд смотрел в узкое окно, вырубленное в толстой стене… За окном царила серая мгла.
– Утро, герцог. – Конрад жестом отправил охрану, присел в специально приготовленное для высоких гостей кресло и посмотрел на аведжийца. Правителя империя отделяла от пленного герцога сплошная решетка.
– Утро… Я потерял счет времени, Ваше величество, и для меня это слово имеет уже совершенно другой смысл, нежели для вас. Утро для меня – это время когда, какой-нибудь из ваших солдат просунет под дверь поднос со скудным завтраком.
– Вы не жаловались прежде на пищу, герцог.
– А я и не жалуюсь, Ваше Величество. Я привык ограничивать себя во многом, особенно если это касается моих, скажем так, телесных потребностей. Ваша библиотека в избытке снабжала меня книгами и бумагой, и этого мне вполне хватало для комфортного пребывания в тюрьме. Мне не хватало общества умных людей для бесед, но с этим я вполне смирился.
– Могу сказать, что пребывание в заключении совсем не отразилось на вашей манере вести беседу, герцог. Впрочем, я позволю себе направить наш разговор в русло обсуждения предстоящих событий. А именно суда, для которого в Вивлене в ближайшее время соберутся главы Великих Домов Лаоры. Все будет соответствовать Маэннской Конвенции, герцог.
– Не сомневаюсь, Ваше Величество. – Фердинанд, наконец, отвернулся от окна, прошел через камеру и присел напротив решетки. – И еще… Я хочу поблагодарить вас за эту маленькую услугу…
– Что вы имеете в виду?
Фердинанд белоснежно улыбнулся и обвел руками помещение.
– Вы могли бы спуститься для беседы ко мне в подземелья, но вместо этого, проявили столь свойственное Атегаттам благородство, и дали мне возможность подышать свежим воздухом. Это многое для меня значит, поверьте…
Конрад смотрел на аведжийца и удивлялся про себя. Длительное заключение нисколько не изменило Фердинанда. Герцог выглядел сейчас так же, как и во время их последней беседы в замке Барга. Фердинанд был опрятен, его отросшие волосы и борода были ухожены, а движения остались такими же плавными. Из донесений внутренней службы Император знал, что герцог все свое время проводит за чтением, почти не вставая с нар. Но сейчас, Фердинанд выглядел как человек только принявший ванну и сытно пообедавший после долгой пешей прогулки окрестностями.
Они некоторое время пристально смотрели друг другу в глаза, затем Фердинанд мягко улыбнулся и проговорил:
– Ваше Величество, я подчинюсь безропотно любому решению Великого Имперского Суда и понесу то наказание, которое мне будет определено. Я полностью осознаю свою вину перед народами империи и своим собственным народом, и хотел бы остаток жизни провести в какой-нибудь монастырской башне, посвятив свои дни изучению древних теологических трудов. Хотя, в конце концов, это уже не имеет никакого значения.
– Что вы имеете в виду?
Фердинанд встал, прошел к окну и снова принялся разглядывать облака.
– Что я имею в виду? Многое, Ваше Величество. Многое из того, что уже произошло и еще должно произойти. Управлять миром – это большая честь, и тяжелая ноша. Передвигать армии, вершить политику, управлять экономкой. За этими глобальными масштабами порою теряются крошечные, подчас и вовсе незаметные изменения, не правда ли?
Конрад задумчиво смотрел на герцога, всеми силами пытаясь понять, куда бывший правитель Аведжии на этот раз повернет беседу.
– Возможно, герцог, возможно… Терять малое в большом – это порою оправданно…
– А если это малое на самом деле есть всего лишь стружка от чего-то несоизмеримо огромного, не умещающегося даже в поле зрения самого дальновидного политика? Ваш старый канцлер был велик именно тем, что уделял массу времени таким вот мелочам, а потому и успешно заложил фундамент вашего правления.
– Не буду спорить, герцог. И все же, о каких мелочах идет речь?
Фердинанд чуть повернул голову и усмехнулся:
– Да так… Ваше Величество. Я не в курсе событий последнего времени, но почему-то предполагаю, что ваш брак с моей сестрой, королевой Шелоной, событие уже определившееся? Возможно, что под сердцем моя сестра уже носит наследника Великой Империи?
Конрад вздрогнул. Костяшки его пальцев, сжимающих подлокотники побелели от напряжения. Фердинанд, не меняя выражения лица, продолжил:
– Я прав… Как и все очень близкие люди, мы с сестрой чувствуем друг друга на любом расстоянии, Ваше Величество. А этот ребенок… Это будет воистину великое существо!
– Существо? Вы сказали – существо?
Фердинанд заложил руки за спину, и поглядывая на императора, прошелся по камере.
– Я сказал? Ах, да… Ну, не буду себя поправлять. Видите ли, Ваше Величество, мы, аведжийские правители, несколько отличаемся от вас… Да-да… Пришло время сказать вам об этом, ибо это и есть та самая мелочь, на которую великие стратеги и полководцы не обратили внимание. Мы – не люди, и это главное отличие… – Фердинанд остановился и широко улыбнулся, – Остроумно, не правда ли? Да и вы, собственно говоря, уже давно не те, кем пришли сюда с крайнего севера. И различий между нами значительно больше, чем общего. Мы – прямые наследники великих древних правителей, а вы всего лишь временное убежище для нашего семени. Я понимаю, что это звучит оскорбительно, но ничего оскорбляющего ваше достоинство в этом нет, это правда. Правда, с которой вам придется вскоре столкнуться лицом к лицу. Мне уже все равно, кто повелевает армией или церковью, все эти стремления умерли во мне, как ненужные. Мне все равно как со мною поступят судьи, чей близкий конец предрешен. Но могу сказать вам, что меня волнует более в данный момент…