Именно на Ночном находятся три прекрасных дворца, и в одном из них является счастливцам редким главное привидение архипелага - Зимний сад. По Царицыну лугу бродят еще два привидения - две юных утопленницы, а на берегу Невы иногда белой ночью можно увидеть на тихом променаде убиенное царское семейство».

ОСТРОВ ЛЕТНИЙ

Ближайшим соседним островом был Летний - мы так его назвали - с Летним, соответственно, садом. Мы решили для начала посетить его «и поглядеть на него новыми глазами», как сказала Настасья. Я заметил, что не худо бы объехать остров на лодке.

– Вот только где взять лодку?

– На Фонтанке у Аничкова моста есть лодочная станция.

– Ты умеешь грести?

– Я вырос на озере. У нас там прямо рождаются, умея грести и умея плавать.

– Но ведь с лодки нам будет на остров не высадиться; как же мы лодку оставим? Украдут. Уплывет.

– Нужна веревка, еще лучше - цепь с замком. Колец в граните набережных полно, я их видел уйму, тут в прошлом веке, видать, только и плавали на всяких суденышках.

– На судах ходят, - назидательно заметила дочь моряка, - это самоходом плавают, рыбкой, самостийно, без плавсредств. Мне кажется, на антресолях я видела цепь. Да и замок там найдется.

Она забралась на антресоли, я держал стремянку, маленькое облако пыли, она спускается с небольшой цепью и средних габаритов замком в руке.

– Я должен взять цепь на работу?

– Конечно, не мне же ее с собой брать. Ты можешь на работу с портфелем пойти, а я хожу с дамской сумочкой.

– У меня нет портфеля.

– Найдем.

Нашлись четыре портфеля, я выбрал самый старый.

На работе я с любопытством полез в чужой, якобы свой портфель, с тщательно скрываемым любопытством, нарочито небрежно. В художественной мастерской мы успели изучить гардеробы и аксессуары друг друга, привычки и повадки, - коллектив небольшой, все на виду, одежка невеликого разнообразия; всякое новшество замечалось и обсуждалось, будь то новоприобретенная шляпка кого-нибудь из чертежниц юных, не попавших в институт после школы, нашедших тут временный приют и сменявшихся ежегодно, туфли Капы или свитерок с абстрактным рисунком самого старшего из молодых, уже отслужившего в армии. На мой портфель тоже покосились, я и полез в него по-хозяйски, обнаружил завтрак, завернутые Настасьей в кальку бутерброды, маленький термос с кофе, а в одном из мелких отделений, на дне его - старую открытку с пейзажем (рыже-зеленые скалы, торчащие из воды, слабо-голубое небо, иероглифы на обороте), несколько медных скрепок, коралловый кусочек сургуча.

Доставая завтрак, я выложил на стол цепь. На кандальный звон ее обернулась сидевшая впереди меня пожилая девушка с вечно небрежной прической, потом Капа, затем зафыркали две молоденьких (мои ровесницы почти, но чуть младше), далее воззрился начальник, проходивший мимо, даже остановился, глядел на цепь, потом на меня, покачал головою неодобрительно и убыл со вздохом; теперь все аномалии моего поведения связывал он с Настасьей (не без оснований, впрочем).

Она опять встречала меня у Введенского канала, мы поцеловались, пискнула обгонявшая нас Капа, сделавшая вид, что нас не заметила.

И поплыли мы.

Лодка была незначительно тяжелее наших озерных (вот на юге потом намаялся я поначалу с морскими шлюпками, но освоил тяжесть их, основательность и остойчивость довольно быстро); по Безымянному Ерику, он же, травести, Фонтанка, было плыть легко; проход под Итальянским мостом совершенно зачаровал меня (гулкая изнанка моста, его ребристая душа, открытая конструкция); Настасья покинула свою скамеечку (банки они называются, моряцкая дочь, знаю, помню), мы поцеловались под мостом, лодка качалась.

Катаясь на речных трамвайчиках, мы часто на них катались, я ждал момента оказаться под разводным мостом; гул пространства между мостом и водою обволакивал час, а пребывали мы всегда на корме, где народу нет, где пенная струя воды швыряет к лицо брызги, где грохот двигателя и ветер, - она кидалась в объятия мои. «Любовь - это мост», - прочел я потом в любимой книжке; да! для меня - да!

Я не стал заворачивать налево в Мойку, мы продолжали двигаться к Неве, поцеловавшись и под Пантелеймоновским мостом, шли вдоль Летнего сада, острова Летнего, вот уже и дворец, мы под Прачечным мостом и снова целуемся, а вот и Нева, течение более чем ощутимо, мы обогнули пристань, по счастью, ни один речной трамвай не приставал и не отчаливал, пристань держала паузу, была пуста; мы поцеловались под Верхне-Лебяжьим мостом, свернули в Лебяжью канавку.

Нашлось и кольцо, одно из множества колец для причаливших лодок, барок, катеров, барж. Я защелкнул замок, выбрался из лодки, подтянул ее за цепь к узкому поребрику набережной, протянул руку Настасье, мы взобрались по крутому бережку, - ох, по газону, сейчас сторож засвистит, оштрафует, отчитает, арестует! обошлось… - на аллею.

Настасья призналась мне: желая передо мной блеснуть, ходила днем на работе в свою библиотеку, читала про Летний сад; я тоже ей признался: было дело, хотел поразить ее воображение, забежал в библиотеку Академическую, заглянул в книжечку «Летний сад»… Воображение наше, как и все прочие чувства, обострялось, когда мы были вместе; и предстал пред нами некий палимпсест сада, где проступали прежние его облики, сквозь нынешний образ проступал образ изначальный, возникали здания, давно растворившиеся, их пожрало время оно, Сатурн, пожирающий детей своих, а вот и статуя Сатурна за гнусным его занятием, окаменевшая метафора; на слух еще можно вынести, но видеть в объеме…

Начитавшись, и она, и я знали про ансамбль статуй «Эзоп и животные из его басен» Петровских времен.

– Здесь прежде стоял Эзоп со зверушками, а нынче дедушка Крылов сидит.

– Наверно, из-за возросшего национального самосознания.

– Нет, из-за наводнения. Наводнение попортило Эзопа и унесло зверушек на дно Невы.

– Иногда бедствия, - сказал я важно, - стихийные и исторические усиливают национальное самосознание.

– Ты прямо как Звягинцев.

– Ты знаешь Звягинцева?!

– Я знаю большинство интересных людей Ленинграда.

– Мир тесен.

– Не мир тесен, а слой тонок. А ты откуда Звягинцева взял?

– Почерпнул в Лектории. Кстати, он говорит: я - медиум.

Настасья замерла.

– Раз говорит, значит, так оно и есть.

Мелькали несуществующие боскеты, журчали бывшие фонтаны.

Один из фонтанов несколько позже раскопали поблизости от хрестоматийной ограды археологи; я было решил - восстановят; но они его опять закопали, научную бессмысленную работу произведя.

– Я долгие годы ходила, крадучись, в эту аллею. Ждала, что встречу тут свою судьбу, своего любимого. Потом увидела фотографию, точная почти копия: аллея Керн! Мне фотографию подарили, я тебе покажу. Давай пройдем вместе.

Мы шли, прижавшись друг к другу, я держал ее за талию, она меня.

– Чем это ты душишься? - подозрительно спросила Настасья. - Что за гадость?

Я старательно душился после бритья, мне казалось - женщине должно это нравиться.

– Надо мне тебе в ТЭЖЭ хороший одеколон купить, - заметила она озабоченно.

Я обиделся .

– Что я, жиголо, чтобы ты мне одеколоны покупала?

Я читал множество романов и знал много старомодных слов. Брави, жиголо, пассия.

– Я сам себе куплю. «Гвоздику», например. Хороший одеколон.

– Лучше «Шипр». Или «Красную Москву». Над твоим вкусом еще работать и работать.

– При чем тут вкус? Я одеколон не пью. Кстати, что такое «ТЭЖЭ»?

Позже, много позже запели: «Ален Делон не пьет одеколон…»

– ТЭ-ЖЭ?… Это божество-о… - зашептала Настасья. - Одно из божеств архипелага Святого Петра-а… На всех островах есть капища его, зеркальные гроты… Островитяне расплачиваются с божеством ТЭЖЭ, приносят ему в жертву денежки, несчастное обоняние свое и свою умащенную шкурку.