ГЛАВА 25

Анабелль

— Как жизнь Анабелль Доннелли. Без обид, но выглядишь дерьмово.

Я узнаю этот голос.

Подняв взгляд, я вижу Рекса Гандерсона, идущего ко мне по проходу, и стону — он последний человек, с которым я хочу идти в класс, последний человек, с которым хочу провести еще один семестр.

Спасибо, карма, что навалила еще больше дерьма на мой и без того дерьмовый день.

— Что ты делаешь в этом классе, Рекс? Я думала, что избавилась от тебя.

Он ухмыляется.

— Я как гриб, вот почему меня называют веселым парнем⁶.

— Держу пари, никто тебя так никогда не называл.

Рекс добродушно смеется, указывая на место рядом со мной.

— Не возражаешь, если я посижу здесь?

— Ты действительно этого хочешь? — Этот парень садист? — Здесь много свободных мест.

Мы не разговаривали с той ночи на арене, когда я унизила его перед всей командой по борьбе, моим отцом и тренерским штабом, когда я стала движущей силой его увольнения.

— Мы, социальные изгои, не можем быть слишком разборчивыми в эти дни, — шутит он, опуская сумку.

У меня на кончике языка вертится извинение — моя рефлекторная реакция доброго и заботливого человека, но я останавливаю себя, потому что мне не жаль.

Он не заслуживал того положения, которое занимал, когда злоупотреблял им, и пришло время это изменить.

— И как ты сейчас поживаешь? — спрашиваю я, искренне любопытствуя и желая знать, как кто-то движется дальше, проведя три года своей жизни в одной команде.

— Чертовски скучно.

— А как Джонсон?

— Он уехал. Вернулся домой, перевелся в общественный колледж.

— Почему?

— Он был здесь на частичную спортивную стипендию, а обучение за пределами штата чертовски дорого, поэтому, когда его отстранили, родители заставили его переехать домой. — Рекс пожимает плечами.

— Понятно. Это имеет смысл.

— Ты холодна, как лед, понимаешь это?

— Я? С чего это?

— Большинство девушек смутились бы, сидя со мной, и уж точно не захотели бы об этом говорить. Ты унизила меня.

— Ты сам напросился.

— Ты права.

Я смотрю на него.

— Этим летом у тебя был момент прихода к Иисусу?

— Что-то вроде того. — Рекс смеется, вытягивая ноги перед собой, ссутулившись над столом.

Я смотрю на его джинсы и поднимаю брови.

— Больше никаких хаки?

— Больше никаких хаки, — подтверждает он.

— Ого, Гандерсон, ты действительно изменился.

— Это печальное зрелище.

— Что именно?

— Главное, что ты заметила во мне, это то, что я больше не ношу брюки хаки.

Он звучит так недовольно.

Это заставляет меня смеяться снова и снова.

— Извини, но они были своего рода твоей визитной карточкой.

— Похоже, я отказался от большего количества дерьма, с которым когда-то был.

— Это были тяжелые месяцы?

— Вначале. Мне платили за то, чтобы я был менеджером команды, и так как меня уволили, я должен был получить работу за пределами кампуса. Без разницы, какую. Затем, очевидно, этим летом мне пришлось сообщить новость своим родителям. Знаешь, они очень гордились моим положением.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Лето было адом, если хочешь знать правду, но я не думаю, что тебя это волнует, так как вся эта история с пари взорвалась у меня перед носом.— Он снова изучает меня. Мое лицо, глаза, линию рта. — Не пойми меня неправильно, Анабелль, но ты плохо выглядишь.

— У меня... много забот. Это была очень тяжелая неделя.

— Похоже на то. Вот так парочка из нас вышла.

Я улыбаюсь, потому что он прав. Мы действительно составляем странную пару: отвергнутый командой по борьбе и дочь тренера. Это почти как дружба с Рексом Гандерсоном.

— Ты слышала новость?

— Какую?

— Этот придурок Зик Дэниелс обручился.

— Откуда ты знаешь?

— Я слышал шумиху перед тем, как меня выгнали из команды. Эллиот должен был сказать тебе.

— Эллиот уехал.

— Куда?

— Аспирантура. Мичиган.

— О. Что ж. Я не стану жаловаться, теперь он не сможет снова угрожать надрать зад за тебя. — Когда я бледнею, он со смехом обнимает меня. — Расслабься, я шучу. По крайней мере, ты не встречалась с ним или что-то в этом роде. Отношения на расстоянии — полный отстой.

Если это не преуменьшение года, тогда я не знаю, что это такое.

— Подожди, перемотай назад. — Я изумленно смотрю на него. — Когда Эллиот угрожал тебе надрать зад?

— В тот вечер, когда мы пошли на свидание. Ты ушла в ванную, а он набросился на меня и сказал, чтобы я держала руки подальше от тебя. Я думал, это было слишком, учитывая, что вы были просто соседями по комнате.

— Ты думал, что он перегибает палку?

— Он определенно ревновал, это точно.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Вы встречались перед его отъездом?

Я чувствую, как румянец ползет по моей груди, пятнами покрывая шею и щеки.

— Можно и так сказать.

— Ах, ладно. Теперь все понятно.

Как-то после занятий я позволила Гандерсону отвести меня в маленькую университетскую кофейню, расположившись в угловой кабинке. Я просто еще не была готова идти домой и вместо этого топлю свои печали в горячем шоколаде со взбитыми сливками.

Я смеюсь над всеми глупыми шутками Рекса (а они все глупые), позволяя ему заставить меня забыть все мои проблемы, даже если только на некоторое время.

— Я должен кое в чем признаться, — говорит он теперь за чашкой кофе со льдом, или латте, или любого другого напитка, который он заказал. — Я чертовски потрясен, что ты приехала сюда со мной. Я был уверен, что ты пристрелишь меня, когда предложил это.

— Как бы странно это ни звучало, на самом деле я не возражаю против твоей компании.

— Это звучит как комплимент.

Смеясь, я фыркаю.

— Это и был... кажется. Ты их не часто получаешь?

— Не очень часто. — Рекс ухмыляется, кусая соломинку, большой открытой улыбкой, которая заставляет улыбнуться и меня. — Я потратил последний год на то, чтобы мне надрали задницу.

В другой жизни, при более благоприятных обстоятельствах, сегодня Рекс Гандерсон мог бы быть кем-то достаточно не безнадежным.

Но обстоятельства не лучше, они хуже, чем были вчера.

Я беременна.

Я одинока.

Я нищая студентка колледжа.

Мой небольшой круг друзей в Айове включает Мэдисон, которая едва находится рядом и хочет только вечеринки, Эллиот, который переехал в Мичиган, и Рекс Гандерсон, который объявил награду за мою вагину в прошлом семестре.

До сих пор…

У меня много мыслей, и мне не с кем поговорить, а он здесь, сидит передо мной и пристально смотрит на меня, как будто знает, что происходит у меня в голове.

Насколько мне известно, это не так.

Я взволновано прикусываю нижнюю губу, внезапно думая о своих родителях и о том, что произойдет, когда я расскажу им о…

Боже.

Я чуть не сказала, о ребенке.

Что я скажу родителям?

Мой отец сойдет с ума, а мать обвинит отца, и все это будет полной катастрофой.

И мне придется пройти через это в одиночку.

— Земля вызывает Анабелль.

Я поднимаю глаза, не понимая, что просто смотрю в пространство, в свою полупустую кружку.

— А?

— Ты казалась на секунду потерянной.

— Потому что так оно и есть.

Рекс откидывается на спинку темно-синего сиденья и скрещивает руки на груди.

— Что с тобой происходит? Я не помню, что бы ты была такой в прошлом году.

— Какой?

Рекс машет рукой перед собой, на меня.

— Ты чем-то озабочена. Я знаю, ты ненавидишь меня, но...

— Я не ненавижу тебя, Рекс. Я просто ... — Я делаю глубокий вдох. — На этой неделе я узнала кое-какие новости, которыми очень озабочена. Извини, ничего личного.

Одна из его песочно-коричневых бровей поднимается вверх.

— Какие новости?

— Я бы предпочла не говорить... это личное.

Черт, зачем я это сказала?

— Почему? — Он смеется. — Ты что беременна?

Я не смеюсь.

И не отвечаю.

Я смотрю на него широко раскрытыми глазами, худшее бесстрастное лицо за всю историю попыток хранить секреты.

— Черт возьми, Анабелль. — Рекс ахает. — Серьезно?

Мне нечего сказать.

И этого достаточно.

— Иисус. Даже не знаю, что сказать, — говорит он. — Я просто пошутил.

Я играю с ручкой моей кружки, усмехаясь.

— Ну да, конечно.

Следующие десять минут мы молча сидим в этой кабинке, и только звуки кафе составляют нам компанию. Официантки собирают кружки и блюдца, дверь открывается и закрывается. Музыка. Щебетание. Слышен даже лязг посуды, громоздящейся на кухне. Звук кофемолки.

— Не могу поверить, что ты появилась на публике.

— Что?

— Я просто имел в виду, что если бы я был цыпочкой, то сидел бы в углу комнаты и плакал.

— Поверь мне, я уже пережила эту вечеринку жалости.

— Когда ты узнала?

— На этой неделе.

— Поразительно. — Рекс делает еще глоток. — А отец знает?

— Нет. Еще нет.

Он медленно кивает, принимая этот ответ и не спрашивая имени.

— Что ты собираешься делать?

— Пока не знаю.

— Вот дерьмо, а я тут болтал о вечеринках по случаю помолвки и о том, каким дерьмовым было мое лето. По крайней мере, я никого не обрюхатил.

Его грубая честность вызывает глупую улыбку на моем лице.

— Все в порядке. Твоя болтовня меня отвлекает.

— Ну, это не плохо.

Я изумленно смотрю на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, чертов ребенок? Дети — это же круто. Я бы хотел иметь одного.

Я поднимаю бровь.

— Ты не расстроишься, если узнаешь, что какая-то девушка, с которой ты спишь, беременна?

Рекс качает головой.

— Вряд ли. Может, поначалу я буду такой: «Какого хрена!», потому что буду в шоке, но после того, как подумаю об этом, я, вероятно, остыну. Мы больше не в школе, Анабелль. Мы достаточно взрослые, чтобы производить потомство и успешно поддерживать жизнь человека.

Это правда.

Мне двадцать один год, я учусь в колледже, а Эллиот.…

Сколько лет Эллиоту? Не думаю, что мы когда-либо говорили об этом.

Я тихо подсчитываю.

Если бы он окончил школу в восемнадцать лет, провел четыре года в аспирантуре, тогда ему... святое дерьмо, Эллиоту почти двадцать три? Неужели это правда?

— О чем ты так беспокоишься?

— Обо всем, — честно отвечаю я.

Как Рекс Гандерсон не ужасается, обсуждая это?

— Ты больше беспокоишься о том, как отреагируют люди, или о том, что у тебя будет ребенок?

Меня оглушает собственное молчание.