Он прошёл мимо меня и вошёл в воду, даже не вздрогнув. Он сел на дно, вода доходила ему до груди и ярко сверкала на фоне его кожи. Эта лазурная вода была такой мутной, что я не могла разглядеть его длинное тело под её поверхностью.

— Заходи, — сказал он и его взгляд упал на меня. — Тебе станет теплее.
Он протянул мне руку, вода начала стекать с его пальцев.

Я переплела свои пальцы с его, вошла в воду и содрогнулась от её прохлады. Мои шаровары промокли до самых бёдер. Но когда я подошла ещё ближе к Саалиму, я почувствовала, что вода стала теплее.

— Как? — спросила я, придвинувшись ещё ближе.

— Магия, — уголки его губ игриво приподнялись.

Я согнула колени и погрузилась в неглубокий водоём. Вода вокруг Саалима была приятной, и мне стало интересно, что из этого было магией и сколько тепла исходило от его тела. Когда он смог дотронуться до меня, он расстегнул мой лиф и снял с меня шаровары. Он собрал намокшую одежду и бросил её себе за спину. Ткань высохла в воздухе, пока летела, и неслышно упала на песок.

Вода поднялась к моей груди. Мои длинные волосы прилипали к моей коже и закручивались в чёрные завитки на голубой глади водоема. Теперь я была полностью освещена солнцем, а Саалим медленно разглядывал меня. Запоминал ли он точно так же каждую деталь моего тела, как и я? Его взгляд прошёлся по моим волосам, моему лицу, моей шее и плечам. Взгляд упал мне на грудь и, казалось, задержался на ней несколько дольше. Саалим сдвинул брови и сжал губы.

— Что такое?

Он покачал головой и прижал меня к себе.

— Ничего.

Это была ложь.

— Есть ещё кое-что, чего я не понимаю, — сказала я. — Ты сказал мне, что не хотел, чтобы я знала историю Мадината Алмулихи, потому что не хотел обременять меня ей. Что ты имел в виду? Я хочу, чтобы ты был свободен, независимо от того, вернёт ли твоя свобода Мадинат Алмулихи. Это ничего для меня не меняет, просто позволяет мне понять тебя лучше.

— Я думал, это очевидно, — сказал он, выражение его лица стало озадаченным. — Дело в отметине.

— В моих шрамах?

Я наклонила голову и пальцами потрогала спину в тех местах, где кожа приподнималась.

— Нет, дело не в твоих шрамах. Твоя отметина, — он уставился на меня, и когда понял, что я не понимаю, спросил. — Ты не знаешь?

— Знаю о чем? — я начала волноваться. — О чём ты говоришь?

Он протянул руку к моей груди, пальцами отодвинул волосы и нежно коснулся кожи прямо над сердцем.

— Вот здесь, — медленно сказал он, в его голосе смешались любопытство и озабоченность. — Ты почти светишься. Я думал, ты знаешь — тебе ведь говорил об этом лекарь.

— Что? — я посмотрела вниз.

И тут я увидела, что когда прямые лучи солнца падали на мою кожу, она переливалась в том месте, напоминая кожу Саалима. Золотое сияние было незаметно в темноте. Я подняла руку и потёрла отметину, почувствовав, как температура тела в этом месте слегка поднялась. Я проверила свои пальцы, чтобы убедиться, что отметина не стерлась. На них ничего не было.

Лекарь? Он ничего мне не сказал.

Но затем я вспомнила о том вечере, и поняла сказанные им слова. Тогда он указал на мою грудь и сказал, что я отмечена. А потом, что эта любовь словно глоток яда... Даже не сомневайся — пей.

Уже тогда у меня были все кусочки головоломки, но я не могла сложить их. Не могла пока понять.

— Что это значит?

— Что ты отмечена магией джинна. Моей магией. В первый раз я заметил это на пирушке в честь Хаф-Шаты, но я тогда не понял, что это. Почему оно там, на тебе. Я так и не смог этого понять. Я этого не делал. Я бы никогда... Это как словно бы часть меня была прижата к этому месту.

Он выглядел недоуменным, водя пальцами по отметине, снова и снова. Словно он точно так же пытался стереть ее.

Я вспомнила то утро в тюрьме, когда я схватила небольшую горсточку золотой пыли, которая осталась на моём тюфяке. Как я прижала её к груди, отчаянно желая его возвращения. От этих воспоминаний мне стало неловко. Саалим увидел, как изменилось моё лицо, и поднёс руку к моему подбородку. Он приподнял мою голову, чтобы я посмотрела на него.

— Когда? — спросил он.

Я объяснила. Я рассказала ему, что была так смущена и воодушевлена им. Что никогда до того утра не чувствовала мотыльков, порхающих в животе, как в тех историях про влюбленных женщин. Даже Ашик, несмотря на то, что я предавалась мечтам о будущем с ним, не вызывал во мне такого волнения, как Саалим.

Он слушал меня, взяв мои руки в свои, после чего он нахмурился и прижал меня к себе, обхватив руками. Он крепко и отчаянно держал меня, словно боялся, что я улечу.

И тут он сказал:

— Не так давно до меня начали доходить слухи, передаваемые стражниками и прислужницами. Они служат твоему отцу, но считают себя далмурами. Я слышал, как они говорили, что лекарь нашёл отмеченную. И что женщина из дворца станет тем, кто вернёт настоящую пустыню. Они сказали, что лекарь рассказал всё этой женщине, поэтому она должна была знать. Поэтому им просто надо было сидеть и ждать.

— Но это было так давно. Для чего они напали во время Хаф-Шаты?

— После того как несколько человек были убиты, лекарь рассказал всем далмурам о тебе. Они не хотели больше ненужных смертей.

— И теперь они ждут меня, потому что, — я пробиралась сквозь дымку неверия и неопределенности. — Что я... что я отмечена тобой.

— Теперь ты видишь, почему я расстроен? Теперь ты видишь, почему я не хотел, чтобы ты знала мою историю?

Я покачала головой и отпрянула.

— Всю свою жизнь я хотел, чтобы Мазира освободила меня из этой тёмной клетки. Но затем я нашёл тебя, и впервые за всё время, я перестал думать об этом. Я не думал ни о чем, кроме тебя. Мне ничего не нужно, кроме того, чтобы быть рядом с тобой, вместе с тобой. И меньше всего я сейчас хочу, чтобы меня освободили. Я не понимал этого раньше, но теперь я всё понял... Я понял всё, хотя так отчаянно желал другого объяснения, — он коснулся моей груди. — Твой отец говорит, что на тебе отметины, и поэтому тебе не место среди ахир. Он даже не понимает, насколько он прав. Да, на тебе есть шрамы.

Его пальцы прошлись по отметинам на моей спине.

— Но это не имеет значения. Потому что ты отмечена джинном.

Своей рукой он прижал мои пальцы к моей груди.

— Это может решать только Мазира. Тебе не место среди ахир, Эмель, потому что ты гораздо выше этого. Когда ты выбрала меня, Мазира выбрала тебя.

В его глазах вспыхнул страх, и он опустил взгляд на водную гладь.

— И я это ненавижу, потому что она лишила тебя права решать.

"Когда ты меньше всего будешь этого хотеть. Ищи того, на ком будет твоя отметина".

И наконец-то меня осенило.

Мне суждено было освободить его.

Неужели я была единственной, кто мог это сделать? Что если все те совпадения, описанные колдуньей, никогда больше не повторятся? Вероятно, кто-то другой мог бы освободить его, но только я могла возродить город, вернуть более добрую пустыню.

Неожиданно всё сошлось воедино. Неужели Мазира подстроила всё это? Или это было совпадением, и подобное могло случиться в любое время? Матин и его солдаты знали, что у моего отца есть Саалим. Соляной Король столько лет владел им, и только сейчас это перестало быть секретом. Как они смогли узнать о нём?

Что заставило их приехать? Когда мама узнала о существовании Саалима? Я вспомнила, как она спрашивала меня, не влюблена ли я, не встречалась ли я с кем-нибудь. Неужели она могла подозревать, что я встречаюсь с Саалимом?

Должно быть, так оно и было. Она дала мне медальон с символом родины Саалима, какой был у всех далмуров. Конечно же, она надеялась, что если они носили их на себе, как метку, они должны были найти джинна и смогли бы всё изменить. Должно быть, она надеялась, что я смогу сложить всё воедино. Она думала, что если я отмечена, я смогу освободить джинна и помочь возродить Мадинат Алмулихи. Может быть, она мечтала, что когда-нибудь я буду там жить.

Если бы ты только знала, мама.

Я коснулась пальцами своей груди в том месте, где на моей коже находилась золотая и тёплая отметина. Мне неожиданно стало страшно, когда я поняла, что должна сделать.

Саалим прервал мои мысли:

— Эмель, я люблю тебя. И не потому, что ты отмечена. Я бы собственноручно вырезал эту магическую отметину из твоей груди, если бы знал, что могу остаться с тобой навсегда. Мне всё равно. Мне плевать на то, что сказала Захара. Ты точно ветер, гуляющий в листьях, точно перья в крыльях орла, морское течение и запах пустыни во время дождя. Ты подарила мне жизнь, Эмель, и я не смогу без тебя жить. Пожалуйста, не думай о моей свободе. Это не то, чего я хочу.
Он умолял меня, и я видела, что он был в отчаянии, он был напуган.

— Ты слишком многого просишь. Не думать о тебе, не думать о людях, которые с тоской надеются на то, что что-то изменится, не замечать людей, которые умрут, если мой отец не возобновит торговлю солью. Как я могу не думать об этом? Как я могу выбрать... — сказала я.

— Пожалуйста, — произнёс он серьёзным тоном и начал целовать моё лицо, шею, плечи и руки.

Его губы, его прикосновения рассказывали мне о том, чего он не произнёс вслух.

— Ты не можешь оставаться в этой жизни, Эмель. Ты не можешь поехать с Ибрагимом.

— У меня нет выбора, — сказала я. — Ты с такой лёгкостью просишь меня спасти себя, позволить пустыне погибнуть под солнцем Эйкаба, оставить тебя навечно в тюрьме. Но, Саалим, груз этого решения будет лежать на моих плечах до конца моей жизни.

— Это я сделал выбор ради своих людей и своего дома, Эмель, и тяжесть этого решения останется со мной. Я не хочу, чтобы ты совершала такую же ошибку. Не жертвуй собой ради всех остальных. Да, ты не пронесёшь с собой это чувство вины, но ты будешь по-своему несчастна. Решение обрести себя не может быть неправильным. Очень часто это самая важная вещь, которую ты можешь сделать, — сказал в ответ Саалим.

Жалел ли Саалим, что не сразился тогда с солдатами? Что не встретил свою смерть в тщетной попытке спасти свой дом?