Глава 10

Я сажусь на пассажирское сидение и пристегиваюсь. Феникс молча сворачивает налево к дороге, что ведет нас из города.

— Ты собираешься поехать на пикник к Джеймсу? — с надеждой спрашиваю я. Мне и вправду хочется пойти с ним. Может, это даже смогло бы сойти за свидание.

— Вряд ли, — отвечает он, и сердце сжимается от разочарования. Он склоняет голову в мою сторону. — А ты?

— Ну, я сказала, что смогу, но еще не решила.

— Почему?

— О, ну, причины как таковой нет. Мне просто не нравится ходить на те мероприятия, на которых я не знаю гостей. Все закончится тем, что я сяду в уголочек, потягивая свой напиток, и поговорить мне будет не с кем.

— Это причина.

— Думаю, да.

Он улыбается и нежно спрашивает.

— Ты бы хотела, чтобы я взял тебя с собой?

— А?

— Тогда ты будешь знать хотя бы одного.

— Думала, ты сказал, что не идешь.

— Я просто сказал, что это маловероятно, а не что я не пойду.

— Ох...

— Ладно?

— Эм, тогда ладно. Да, я бы хотела пойти с тобой. — Сердце начинает биться быстрее, и я пытаюсь не думать о том, насколько сильно покраснела.

Он дьявольски улыбнулся.

— Тебе просто нужно было спросить, дорогая. Кроме того, мне не нравится мысль о том, что Джеймс приберет тебя к рукам. Он слишком стар.

— Слишком стар для чего?

Феникс поднимает бровь.

— Слишком старый для тебя, моя сладкая.

— Ну да. Ему вот-вот будет сорок. Он просил прийти меня не в таком ключе. Он просто был милым.

Феникс издает низкий горловой рык.

— Если бы ты могла видеть, как он смотрит на тебя, ты бы знала, что это правда. Я хотел ударить этого ублюдка.

— Феникс! — выдыхаю я в ужасе (и немного польщенная).

Он тянется ко мне и сжимает мое бедро рукой.

— Это смешно. Мы едва друг друга знаем, а я уже не могу вынести даже мысли о том, что другой мужчина тебя касается. Джеймс думает, что из-за нехватки холостяков в этом маленьком городе у него есть шанс с тобой. И это меня злит.

— Я хочу, чтобы меня касался только ты, — шепчу я так тихо, что даже не уверена, расслышал ли он.

Но потом он широко улыбается, снова сосредотачиваясь на дороге. Он не говорит ни слова, но его рука остается на моем бедре, и я знаю, что он меня слышал.

* * *

Когда мы возвращаемся, Феникс заезжает на мою подъездную дорожку, и я расстегиваю ремень безопасности. Он выходит из машины, достает мой пакет из багажника и вручает его мне.

— Так... увидимся завтра на пикнике? — неуверенно спрашиваю я.

— Заберу тебя в шесть, — говорит он и тянется к моей руке.Феникс подносит ее к губам — его взгляд прикован к моему — и оставляет долгий поцелуй на моей коже. Я дрожу. Он улыбается, а потом возвращается к внедорожнику и едет к себе.

Разыскивая в сумочке ключи, я вижу сидящего у порога Джеффри.

— Снова за ужином пришел? — спрашиваю я, а он громко мурлычет.

Я открываю дверь, чтобы его впустить, и он проходит прямо на кухню. Гарриет гордилась бы мной за то, что я ухаживаю за этим бродягой. Она всегда была кошатницей.

Я кладу пакеты с новенькими садовыми инструментами на пол рядом с обеденным столом, а потом сажусь расшнуровать ботинки. Ноги болят из-за того, что я весь день стояла у доски. Слишком устала, чтобы готовить ужин, поэтому беру из холодильника упаковку ветчины, открываю ее и кладу на пол, чтобы съел Джеффри.

Голодной я себя не чувствую. Напряженные дни притупляют аппетит. Я жду, пока доест Джеффри, и выпускаю его. Чувствуя музыку на пальцах, я прохожу в гостиную, сажусь за фортепиано и остаток вечера провожу в репетиции песен.

* * *

На следующий день я с чашечкой чая бездельничаю в своем саду под умеренным солнцепеком. «Хорошо для барбекю», — думаю я. По стене дальней стороны сада вьется виноградная лоза. Я развлекаюсь тем, что прослеживаю эти витиеватые узоры, завершающиеся массивным клубком под каменной стеной.

Все утро я дергала сорняки, но до сих пор не продвинулась дальше половины всего объема работы. Я хочу сделать один из тех восхитительных садов, где каждая клумба с травой или цветами математически сегментирована. Однако это, наверно, превосходит мой ограниченный опыт.

Делаю глоток чая, но он уже остыл, а сахара на дне слишком много. Все в животе сжимается — это напоминает мне о том, что моя мама любила, чтобы чай был холодным и сладким. Она оставляла чайный пакетик в кипятке до тех пор, пока вода не становилась черной, как смола, а потом добавляла молоко и три ложки сахара с горкой. И оставляла его до тех пор, пока он не остынет. Я думала, что холод и чернота маминого чая сопоставима с холодом и чернотой ее сердца.

Я могу почувствовать запах сигареты в ее руке, и все в животе снова переворачивается от мысли о холодном сладком чае. У нее были светлые и хрупкие от постоянного домашнего окрашивания волосы. И ее взгляд на меня, полный абсолютного потрясения, тут же вспыхивает в моей памяти. Я одна не была похожа ни на маму, ни на папу. И это ее ставило в тупик.

А потом я думаю о тех временах, когда Максвелл притаскивал меня в гостиную к остальным моим братьям и сестрам и приказывал им бить и пинать меня до синяков. Так как он был старшим, все всегда выполняли его приказы и даже наслаждались этим. Наших родителей постоянно не было дома, и поэтому ни от какой дисциплине и речи быть не могло, а дети без дисциплины могли становиться ужасными, когда такой парень, как Максвелл, управлял ими.

А после этого мама ранним утром приходила домой из какого-нибудь паба и находила меня лежащей н полу и избитой до полусмерти. Пинала меня носком туфель и говорила подниматься. И даже не спрашивала, что случилось. Она знала. Я могла видеть это в ее мертвецки пьяных глазах.

Резко вдохнув, я вытягиваю себя из собственных мыслей.

Я должна прекратить думать о своей семье. Но легче сказать, чем сделать, потому что этих людей я не забуду никогда.

Внутри я девятилетняя девочка, которая боится мира. Внутри, кажется, я больше, чем снаружи. Пространство мучений страхами гораздо шире, чем моя кожа. Я хотела, чтобы нас с моей семьей разделяли не только мили. Было бы неплохо начать с того, чтобы я никогда не была частью их жизней.

Мне нужно сосредоточиться на чем-то незначительном, поэтому я поднимаюсь на второй этаж, чтобы заглянуть в гардероб и решить, что же все-таки надеть на барбекю. У меня есть фиолетовое платье без рукавов, я его никогда не надевала. Длиной до колена, оно обтягивает верх и спускается свободной юбкой.

Мысли об одежде бесполезны, потому что если я впускаю свою мать себе в голову единожды, ее потом и за несколько дней оттуда не выгонишь. Она была такой беспечной женщиной. Она должна была защищать меня от моего брата. Она не должна была позволять ему делать это. Она ведь знала, но ничего не делала. И иногда я не могла понять: она знала и ей было все равно, или она знала и ей это нравилось? Может, она ревновала, ведь я заменила ее Гарриет, и поэтому позволяла моему брату пытать меня — такой была ее месть.

Уже половина шестого. Скоро придет Феникс, а я все лежу на кровати и разыгрываю неправдоподобные сцены в голове. Сцены, где я говорю Максвеллу прекратить делать мне больно, где обладаю достаточной физической силой, чтобы все это прекратить. Чтобы прогнать его. Напугать. Сцены, где у меня находится смелость рассказать хоть кому-нибудь о том, что происходит.

Другой случай. Я противостою своей матери. Говорю ей в лицо все, что о ней думаю. Абсолютно продуманными и уверенными словами.

Мои воспоминания прерывает стук в дверь. А я все еще в грязной рабочей одежде. Быстро спускаюсь и открываю дверь. Извиняюсь перед Фениксом за то, что не готова, говорю, что управлюсь за десять минут и спрашиваю его, не хочет ли он подождать в гостиной, на что он соглашается; похоже, его забавляет моя растерянность.

Я быстро умываюсь, наношу легкий макияж и распускаю волосы. Надев фиолетовое платье и балетки, спускаюсь к Фениксу.

— Ты выглядишь очень красиво, — говорит он, и его взгляд задерживается на моих бедрах, которые особо обтянуты платьем.

— Ну ладно, — неловко отвечаю я.

И почему я так глупо ответила? Мой мозг, должно быть, выдохся после всех сегодняшних метаний.

Когда мы добираемся до дома Джеймса — большого современного здания — уже слышны звуки джазового фортепиано в сопровождении разговоров с заднего двора. Джеймс открывает дверь и ведет нас в большой сад с деревянными стульями и несколькими столами рядом. Кажется, Джеймс огорчен тем, что Феникс пришел со мной. Не думаю, что, приглашая его вчера, он ожидал, что Феникс появится.

Вижу, как Томас с Маргарет болтают с группой людей. К сожалению, я замечаю среди гостей и Дебору с Кэти. Маргарет замечает меня и машет в приветствии. Я отвечаю тем же.

— Хочешь выпить, Ева? — спрашивает Джеймс.

— Да, пожалуйста.

— Красное вино?

Я киваю.

— А ты, Феникс? — Джеймс поворачивается к мужчине рядом со мной.

— Пиво, если есть. Спасибо.

Феникс мягко кладет руку на мою талию, будто показывая Джеймсу, что мы вместе. Джеймс слегка хмурится и уходит за нашими напитками. Мой живот заполонили бабочки.

— Итак, совсем одинокой ты бы не была, если бы я не пришел. Твоя подружка Маргарет здесь, да? — спросил Феникс с намеком на игривость. Его рука сильнее прижалась к моей спине, и я всеми силами удерживаю себя от вздоха из-за этих чувств.

— В том, что она здесь, нет ничего неожиданного. Джеймс ее сын.

Он низко смеется.

— Я начинаю думать, что ты мной сманипулировала, Ева.

Смех Феникса — одно из тех явлений, которые вызывают у меня мурашки. Хорошие мурашки. Необъяснимые.

Джеймс возвращается с нашими напитками, а потом спешит прочь, чтобы помочь занявшемуся барбекю парнишке. Запах и предвкушение отвратительно жирного мяса наполняет мой рот слюной.

— Кстати, — говорю я Фениксу, чья рука все еще лежит на моей пояснице. — Вижу, я не одна тут с компанией.

Я аккуратно киваю в сторону Деборы и Кэти, делая глоток вина. Дебора уже делает все возможное, чтобы поймать взгляд Феникса, но он ей не поддавался. Думаю, я даже вижу ее пышную грудь под обтягивающим белым платьем.