Глава 29 Тил

Люди говорят, что настоящее сумасшествие незаметно.

Оно просачивается под поверхность и пожирает тебя кусок за кровавым куском. Оно подкрадывается к тебе, как вампир к крови или хищник к добыче.

Но я знаю. Я чувствую это.

Я бы не назвала это сумасшествием, но это что-то ненормальное.

Это то, что мешает мне смеяться из вежливости, когда это делают все остальные. Они признают общественные нормы, а я нет. Даже Нокс признаёт. Ему гораздо лучше удается сливаться с толпой, чем мне, и, вероятно, именно поэтому терапевту нравилось работать с ним, а не со мной.

Я слышала, как она сказала Агнусу, что я колодец. Она сказала, что нужно много копать, и я не позволяю ей этого делать.

Я аномалия даже среди людей, которые относятся к сумасшедшим, и я всегда этим гордилась.

Я смотрела в зеркало, и мне нравилось мое хмурое лицо. Люди по-разному реагируют на травму. Есть те, кто полагается на ближайшую семью и друзей. Есть те, кто сражается, чтобы снова улыбнуться. И есть те, кто замыкается в себе и в конце концов выходит из-под контроля.

Затем есть я.

Я никогда не выходила из-под контроля; я не пила, не принимала наркотики и даже не пробовала травку или сигареты. Я всегда была хорошей девочкой, но с худшим выражением лица.

Я не позволяла себе улыбаться, и в конце концов, я не знала, как улыбаться. Какое право я имела смеяться, когда я никогда не примирялась с самой собой?

Какое я имею право существовать так, будто ничего не случилось?

Там есть девочка, которую я оставила, маленький ребенок не старше семи, которая звала на помощь, а я ее не слышали — вернее, не могли. Эта девочка, семилетняя я, хочет возмездия.

Нет — она требует этого. И я должна отдать это ей, даже если придется принести жертву.

Я иду по коридору в папин кабинет, решимость бурлит в венах.

Когда Ронан признался мне в своей травме несколько дней назад, я не могла нормально дышать.

Я все еще не могу.

Каждый раз, думая о нем, у меня появляется этот шар размером с голову, мешающий дышать. Я не могу перестать видеть сны о маленьком ребенке, бегущем в одиночестве по улицам, которому некуда пойти и не к кому обратиться за помощью.

А потом, лицо этого ребенка не принадлежало Ронану. Это лицо было моим. Это была девочка, которая перестала улыбаться, потому что кто-то конфисковал эту улыбку и отказался вернуть ее.

Я разблокирую свой телефон и смотрю на сообщения, которые он отправил с той ночи.

Ронан: Когда кто-то изливает тебе свое сердце, самое меньшее, что ты можешь сделать, это не уходить.

Ронан: Помимо лакомых кусочков, которые я рассказал Ксану, ты первый человек, которому я рассказал всю историю. Теперь я чувствую себя отвергнутым, и меня так и подмывает найти тебя и наказать.

Ронан: Хотел бы я, чтобы ты доверяла мне достаточно, чтобы позволить мне увидеть тебя.

Затем сегодня пришло его последнее сообщение.

Ронан: Какого черта у меня нет гордости, когда дело касается тебя?

Наверное, по той же причине, по которой у меня нет стен, когда дело доходит до него. После того, как психотерапевт назвал меня колодцем, я начала в это верить. Я начала думать, что никто не может понять меня или проникнуть в меня глубже, и именно поэтому я укрепила стены.

Пока не появился он.

Я никогда не ощущала себя такой открытой и в такой опасности, как с ним. Я всегда думала, что люди, кроме моей семьи, в конце концов уйдут. Только не Ронан.

Никогда Ронан.

Он ворвался так легко, словно колодца никогда и не существовало.

И так больше продолжаться не может.

Ради него, а не ради меня.

В конце концов он возненавидит меня, так что я могу сделать это сейчас, а не позже.

Я стучу в дверь папиного кабинета.

— Войдите, — коротко отвечает он.

Я толкаю дверь и вхожу внутрь, делая глубокий вдох. Папа и Агнус сидят друг напротив друга. Оба их пиджака сброшены, а манжеты рубашек закатаны. Папа без галстука, но Агнус все еще в нем, и обычно он выглядит менее растрепанным. У каждого из них в руках свои планшеты, а это значит, что они обмениваются данными.

— Я не помешала? — я спрашиваю.

Папино лицо смягчается улыбкой.

— Ты никогда не можешь помешать мне. Иди сюда, Тил.

Я сажусь рядом с ним, на то место, которое похлопывает папа.

Агнус начинает вставать.

— Я буду внизу, если тебе что-нибудь понадобится.

— Тебе не обязательно уходить, — говорю я ему. — Я хочу поговорить с вами обоими.

Агнус успокаивается. Теперь, когда я смотрю на него, я понимаю, что все, что я чувствовала к нему в прошлом, было мимолетным. Он был рядом со мной и Ноксом всю нашу жизнь, и эта благодарность жила со мной столько, сколько я себя помню, но это все.

На этом все.

Единственные всепоглощающие чувства, которые я когда-либо испытывала, это к парню, который может заставить меня смеяться, когда я даже не знала, что могу.

Папа кладет планшет на стол.

— Что-то не так?

— Нет... Ну, возможно.

— Это связано с тем фактом, что ты не ходила в школу два дня? — спрашивает папа.

Почему я думала, что он был слишком занят, чтобы заметить это? Это папа. В какой-то момент он почувствовал мою боль прежде, чем я сама смогла это заметить.

— Папа, обещай, что не возненавидишь меня?

— Это не обсуждается — даже если ты кого-то убила.

Агнус приподнимает бровь.

— Мы всегда можем замести следы.

Папа бросает на него взгляд.

— Что?

Агнус приподнимает плечо.

— Я могу помочь ей избежать наказания за убийство.

— Не вкладывай ей в голову никаких идей... — папа сосредотачивается на мне. — Это не имеет никакого отношения к убийству, верно?

— Нет.

Пока.

— Так в чем дело? — спрашивает папа.

— Я знаю, что говорила тебе, что хочу быть помолвленной с Ронаном, но могу ли я передумать?

— Конечно. — папа даже не колеблется. — Как я уже сказал, я бы никогда не заставил тебя делать то, чего ты не хочешь.

Я глубоко вздыхаю, чувствуя, как часть веса исчезает с моей груди только для того, чтобы его заменил другой тип веса.

— Почему? — тихий голос Агнуса разносится в воздухе.

— Почему? — я повторяю.

— Ты была так одержима идеей обручиться с этим парнем, но теперь передумала. Не то чтобы я не думал, что у тебя были скрытые мотивы, но сомневаюсь, что это только из-за партнерства между нами и компанией Эдрика.

— Агнус. — папа качает головой, но это больше от смирения, чем от чего-либо еще. — Она попросила об этом, и теперь она заканчивает.

Внимание Агнуса не отрывается от меня.

— Это не детская игра, Тил.

— Я знаю это.

Больше, чем кто-либо.

— Я поддержу тебя в любом решении, которое ты примешь. — папа берет мою руку в свою, и тепло касается меня глубоко внутри. — Но я думал, ты ладишь с Ронаном? Эльза и Нокс все время говорят об этом, даже когда ты пытаешься их успокоить.

Я прикусываю нижнюю губу.

— Пап... Ты когда-нибудь чувствовал, что тебе нужно отпустить кого-то ради человека?

На секунду в кабинете воцаряется тишина, и я почти думаю, что он не ответит, но потом он говорит:

— Да. Это была мать Эльзы. Я должен был отправить ее на лечении, ради ее же блага.

— Но он этого не сделал, — говорит Агнус отстраненным, каменно-холодным тоном. — Он не следовал за своей головой, и эта ошибка стоила ему не только девяти лет жизни, но и жизней его детей.

— Прекрасное напоминание, Агнус, — в голосе папы слышится неодобрение.

— Этого бы не случилось, если бы ты послушал меня, — продолжает Агнус тем же тоном, листая планшет.

— И ты не позволишь мне жить с этим всю жизнь, не так ли? — спрашивает папа.

— Наверное, нет. — Агнус поднимает голову, и его бесстрастные глаза ловят меня в своей безжалостной хватке. — Если тебе и нужно чему-то у него научиться, так это тому, что ты никогда не должна следовать своему сердцу, Тил. Эта штука ненадежна, она навлечет на тебя неприятности и принесет сожаления.

— Не слушай его. Он старый и прагматичный, и я упоминал, что он одинок всю жизнь? — папа снова обращает мое внимание на свои добрые глаза. — Я признаю, что совершил ошибку с Эбигейл, но именно из-за нее у меня есть Эльза, ты и Нокс. Я бы никогда не пожалел об этом факте.

Я улыбаюсь этому.

Долгое время я верила, что папа взял нас к себе только из-за чувства вины, но я ошибалась. Он мог бы отправить нас в приют — или даже вышвырнуть обратно на улицу.

Он этого не сделал.

— Подумай об этом, — продолжает папа. — И, если ты считаешь, что твоё решение окончательное, я буду рад помочь.

Я киваю, хотя мое решение уже закреплено и громко и ясно звучит в голове.

— Могу я спросить еще кое-что?

— Конечно.

— Я знаю, что мы с Ноксом говорили тебе, что никогда не будем спрашивать о маме или о том, где она, но я думаю, что готова. Я хочу знать.

Папа и Агнус обмениваются взглядами, прежде чем последний возвращается к своему планшету.

— Что? — я спрашиваю.

— Твоей мамы больше нет, Тил, — говорит папа сочувственным тоном. — Она умерла в тот же год, когда вы сбежали. Я искал ее, чтобы заставить отказаться от родительских прав, когда узнал, что она умерла от передозировки.

Ох.

Я неподвижна, не зная, что чувствовать. Нет, я знаю, что я чувствую.

Ничего.

Я только что узнала, что моя мать и единственный биологический родитель — единственный, о ком я знаю, — мертва, и все, о чем я продолжаю думать, это о том, как ей не придется платить.

Она ушла, не заплатив.

Она умерла так, будто не сделала ничего плохого.

Мои ногти впиваются в колени, пока я не ощущаю жжение на плоти.

Теперь ее сообщник заплатит за них обоих.

Папа похлопывает меня по плечу.

— Ты в порядке?

Я киваю.

— Не знаю почему, но думаю, что отчасти подозревала это.

— Одним подонком в мире меньше, — говорит Агнус, не поднимая головы от планшета.

— Это бесчувственно, — говорит ему папа.

— Женщина издевалась над собственными детьми — вот что бесчувственно, — произносит Агнус своим обычным холодным тоном.

— Агнус, — предупреждает папа.

— Он прав, — говорю я, не желая, чтобы они ссорились из-за этого.

Не то чтобы я хотела найти ее ради благородного дела, или как будто я хотела помолвки с Ронаном по причинам, в которые я заставила всех поверить.