Моя первая мысль - это то, что мне нужно бежать.

Прямо сейчас.

Я дёргаю за ручку двери, но моя быстрота и сила не выдерживают его.

Он хватает дверь и наклоняется так, что блокирует мой выход и запирает меня в пределах моей собственной машины.

– Привет, Сильвер.

Он улыбается, показывая мне свои зубы.

Я приклеиваю свою собственную фальшивую улыбку.

– Привет, Адам. Что ты здесь делаешь?

– Здесь живёт мой дядя. Такой маленький мир, да?

– Да.

Я притворяюсь, что собираю свои вещи.

– Кого ты навещаешь?

Я не могу сказать ему, что я здесь из-за своей мамы. Я не хочу, чтобы этот псих знал, где живёт моя мать, но в то же время мне нужно выбраться из этой ситуации, не вызывая подозрений.

– Я встречаюсь с друзьями.

– Кто-нибудь, кого я знаю?

– Только Эйден и ребята.

– Я понимаю.

Всё ещё улыбаясь, я указываю на то, как он блокирует меня.

– Э-э, прошу прощения?

Он не двигается. Ни на дюйм.

Моё сердце вот-вот перестанет биться. Что, если у него другие планы вместо того, чтобы отпустить меня?

Может быть, мне стоит позвать на помощь или Коула?

– Конечно.

Адам отходит, все еще держа дверь открытой.

Я выдыхаю, когда выхожу, неся свою сумку и контейнеры с едой.

– Спасибо.

Он закрывает за мной дверь, его улыбка в лучшем случае зловещая.

– Нет, спасибо тебе, Сильвер.

Я киваю ему и иду так быстро, как только могу, по парковке, фактически не убегая. Я продолжаю оглядываться через плечо, ожидая, что Адам последует за мной.

Моё единственное облегчение - это когда один из маминых соседей выходит из машины и поднимается со мной на лифте.

По дороге наверх я не могу стереть из памяти тревожное выражение лица Адама. Или тот факт, что первым человеком, о котором я подумала, когда дело дошло до получения помощи, был Коул.

Я бы ударилась головой, если бы мои руки не были заняты.

Затем я вспоминаю причину, по которой Адам оказался здесь. Он сказал, что навещал своего дядю, но тот не поднялся.

В мамином здании вы не можете подняться наверх, если у вас нет кода этажа.

Кроме того, я знаю всех жильцов этого здания с тех пор, как Фредерик проверял их перед кампанией папы. В списке жильцов нет никого с фамилией Херран.

Конечно, Адам мог иметь в виду дядю со стороны матери, но вероятность этого очень мала.

Я отбрасываю его и эту мысль на задворки сознания, когда выхожу из лифта и вхожу в мамину квартиру.

Она сжимает меня в объятиях, как только я оказываюсь внутри, и я закрываю глаза, вдыхая её запах.

Безопасно.

Здесь чувствуешь себя в безопасности.

Она отстраняется, уставившись на то, что я принесла.

– Что это такое?

– Еда и мой особый чай.

Мама хмурится, складывая руки на груди. На ней голубое атласное платье и халат. Её волосы мокрые, а это значит, что она недавно вышла из душа.

– Их сделала Хелен?

– Она просто дала мне инструкцию.

– Да, верно. Ты так же безнадёжна, как и я, когда дело доходит до приготовления пищи. – Она усмехается. – Себастьян, должно быть, в восторге от того, что у него жена, которая умеет готовить. Хорошо для него.

– Давай, мам. Это просто еда.

– Хелен, должно быть, думает, что я благотворительный фонд, для которого она может приготовить еду.

– Это неправда. Она помогла только тогда, когда увидела, как я борюсь.

– Святая Елена. – Она закатывает глаза. – Я говорю тебе, что под всем этим она змея.

– Мама!

– Как скажешь. – Она снова обнимает меня. – Не позволяй ей забрать и тебя у меня, Куколка.

– Ты моя мама. Никто не заберёт меня у тебя.

– Моя девочка.

– Значит ли это, что ты это съешь? – с надеждой спрашиваю я.

– Я выпью только чай, который ты заварила, – она идёт в гостиную. – В любом случае, я на диете.

Я ставлю контейнеры в холодильник на случай, если она проголодается. У мамы так много гордости, это безумие.

У папочки, я думаю, тоже. Вот почему они всегда вцепляются друг другу в глотки.

Я наливаю нам по чашке чая и присоединяюсь к ней на диване. Она смотрит Дневник Памяти. Снова.

– Мам, ты серьёзно?

– Что? – Она забирает у меня кружку. – Романтика в фильмах и художественной литературе намного лучше, чем в реальной жизни.

– Ты та, кто сказал мне, что всё это ложь.

Я устраиваюсь рядом с ней.

– Вот почему это лучше, чем реальная жизнь.

Я провожу пальцем по краю чашки.

– Как у тебя дела с Люсьеном?

– Хорошо, – говорит она бесстрастным тоном.

– Мам, ты хотя бы пытаешься?

– Конечно, я пытаюсь. Люсьен не такой неудачник, как другие. Мы много разговариваем, и мой мозг его не пугает.

– Это здорово, правда?

– Угу. Он хочет отвезти меня во Францию.

– Почему бы тебе не поехать? Это будет так романтично.

– О чём я только что говорила? Романтики не существует в реальной жизни, Куколка. В любом случае, я подумаю об этом. – Она поворачивается ко мне лицом. – А теперь расскажи мне о себе.

– О-обо мне?

Она лукаво улыбается.

– Не думай, что я не заметила, как твои черты посветлели в последнее время.

– О-они этого не сделали!

Мои щеки так горят, что вот-вот взорвутся.

– О да, они это сделали. – Она прищуривает глаза. – Это даже не сын Джонатана, не так ли? Моя дочь - убийца мужчин.

– Мама!

– Что? Ты с двумя мужчинами одновременно, и ты можешь выбрать, какой из них лучше. Пока ты в конечном итоге выходишь замуж за Эйдена, все хорошо.

Я сглатываю при этих словах. Мало того, что Эйден настолько увлечён Эльзой, что физически не может видеть никого, кроме неё, но и я бы ни за что не вышла за него замуж.

Единственная причина, по которой я всё ещё поддерживаю помолвку, - это камуфляж и кампания папы.

– Не позволяй этому поглотить тебя. – Мама убирает волосы с моего лба. – Ты единственная, кто будет страдать.

Я оставляю чашку на столе, обнимаю её за талию и прячу лицо у неё на груди.

– Что, если уже слишком поздно, мам?

– Ох, Куколка. – Она ставит кружку на стол и обнимает меня. – Почему ты должна была повторять мои ошибки?

Я не повторяю её ошибок.

Я делаю еще один шаг вперёд.

Я делаю всё намного хуже.

Мама засыпает на диване, выпив два бокала вина. Я накрываю её одеялом и забираю папин план кампании у неё из пальцев.

Это то же самое, что он представил сегодня на вечеринке — то, что она резко критиковала. Она сказала, что это может быть лучше.

Я целую её в висок, а затем мою посуду, прежде чем удалиться в свою комнату в маминой квартире.

Она украсила все, чтобы сделать его похожим на ту, что у меня дома.

Только здесь нет балкона, с которого «кто-то» может проникнуть внутрь.

Достав одну из своих больших футболок, я надеваю её и отправляюсь в постель. В прошлом я обычно носила трусики, но с тех пор, как Коул стал постоянной частью моих ночей, у меня появилась привычка ничего не носить под футболками.

Это... освобождает.

Я достаю свой телефон и просматриваю Instagram. Элита проиграли сегодня, потому что Ксандер и Эйден были слишком отвлечены.

Ронан опубликовал селфи с тремя другими всадниками несколько часов назад — прямо перед началом игры. Коул стоит сзади, а Ксандер обнимает его и Эйдена за плечи.

Он не улыбается и не хмурится. Это его лицо по умолчанию. Я приближаю его, и моё сердце начинает так же трепетать, как и всякий раз, когда я смотрю на него.

Мои пальцы тянутся к ожерелью, и я на секунду закрываю глаза, представляя, как он проходит через несуществующий балкон и прыгает на меня на кровать.

Это нормально, что я скучаю по нему, когда только что увидела его сегодня утром? Мой телефон звонит, и я вздрагиваю, мои глаза распахиваются.

Если бы моё сердце могло выплеснуться на землю, оно бы выплеснулось прямо сейчас.

Сообщение от Коула. Как будто он телепат и точно знает, когда я думаю о нем.

Коул: Я в твоей комнате. А ты - нет.

Моё дыхание прерывается, когда я печатаю.

Сильвер: Что ты делаешь в моей комнате?

Коул: То, что я делаю каждую ночь, Бабочка. Получаю свою дозу тебя.

Невольная улыбка скользит по моим губам.

Сильвер: Но меня там нет.

Коул: Твои простыни тут. Твой запах тут. Даже твой ящик с нижним бельём.

Сильвер: Не смей туда заглядывать!

Коул: Уже сделал. Ты действительно думаешь, что есть что-то твоё, что я еще не просмотрел?

Сильвер: Ты такой извращенец.

Коул: Признайся, ты возбуждаешься, думая обо мне, лежащем голым в твоей постели, когда я дрочу на тебя.

Я не была возбуждена, но теперь - да.

Я не могу выкинуть из головы образ Коула, трогающего себя на моей кровати. Мои соски напрягаются под футболкой, и я поправляю её, только чтобы они болели сильнее.

И все же я печатаю ложь.

Сильвер: Это не так.

Коул: Почему я тебе не верю?

Сильвер: Мне всё равно, во что ты веришь.

Я печатаю дрожащими пальцами, в то время как другая моя рука исчезает у меня между ног, и я позволяю своей голове откинуться на подушку.

Мои пальцы обхватывают клитор, и я заглушаю свой стон зубами, когда просовываю в себя два пальца, притворяясь, что это он снова пробирается в мою комнату.

Коул: Знаешь, что я думаю, Бабочка? Я думаю, ты мокрая и тебе до боли хочется прикоснуться к себе. То есть, если ты ещё этого не сделала. Ты представишь, что это я, как ты делала это в душе. Ты будешь думать о своих пальцах как о моем члене и будешь толкаться сильно и глубоко, желая, чтобы это был я.

Мои стоны эхом разносятся в воздухе, когда я позволяю телефону упасть в сторону и щиплю себя за соски под футболкой. В тот момент, когда я провожу пальцами по засосам, которые он там оставил, я кончаю.

– К-Коул...

Я стону его имя в тишине комнаты, когда у меня вырывается вздох.

Я все еще тяжело дышу, когда снова хватаюсь за телефон.

Коул: Трогай себя сколько хочешь, но мы оба знаем, что это будет не так приятно, как когда я рядом.

Высокомерный ублюдок. Хотя он прав. Это ничего особенного, с точки зрения интенсивности.

Я ненавижу, когда он прав.

Коул: Приходи завтра пораньше. Я скучаю по тебе, Бабочка.

Я тоже скучаю по тебе.

Я позволяю своему мозгу думать об этом, когда засыпаю, прижимая телефон к груди.