И что прикажите делать? Сбежать к родителям обратно и прослыть перед всеми негодной невестой? Отказаться от благосостояния Среброделов, когда мой собственный Дом переживает не лучшие времена? Ну уж нет! Я хотела быть счастливой и мне это отчасти удалось.
С тобой даже было интересно дружить и общаться по душам, я научилась получать от этого своеобразное удовольствие. Но трёп трёпом, а спать и рожать детей от половой тряпки я не собиралась. Вот и пришлось носиться меж двух огней: от одного задушевные разговоры и содержание, от другого улётный трах и любовь. Кто ж виноват, что вы оба неполноценные?
Трясун, конечно, всё знал и ненавидел тебя не меньше, чем ты ненавидишь его сейчас. Но он не мог достойно обеспечивать меня, предложить за мою руку и сердце ему было нечего.
А потом он внезапно пропал. Просто взял и, сука, исчез! Не попрощавшись, ничего не сказав и не объяснив. Тупорылый ублюдок, и дядька его такой же кретин, только и может, что возиться со своей бородой как девица над косой! Да он и сам, похоже, ни сном, ни духом, куда его отродье удрало от ответственности.
Праотец милостивый, ну за что мне такие страдания?! Почему нельзя было дать одного, но нормального мужика, а не двух недоделанных?! Уууууу!!!
— Жри крысу! — поддакнул, дождавшись конца исповеди того, что некогда было Бригиттой, Григги.
Скалозуб окончательно утратил всякий контроль над восприятием действительности. Деморализованный, сбитый с толку, разбитый, он лишь открывал и закрывал обратно свой рот, не в силах связать воедино переполнявшие его мысли и чувства.
— Я… я просто очень сильно любил тебя. Хотел тебе угодить…
— Жри крысу! — не унимался Григги.
— Вот и надо было угодничать, а не лезть тут со своими моралями про измены! Раз не можешь вести себя как настоящий мужик, относись с пониманием к интрижкам невесты! Чего ещё ты ожидал?! — глаза Бригитты полностью ввалились внутрь, на Скалозуба теперь смотрело беспощадное небытие вечности.
— Жри крысу!
— Значит, по-твоему, достоин любви и уважения не я, а Трясун? Маргинал, висящий на шее престарелого дяди? Он хоть что-нибудь достойное за всю свою жизнь совершил? Кроме того, что заставлял кончать чужую женщину от хамства и грубости!
— Жри крысу!
— Вот, все вы такие, все вы, мужики! Эгоистичные сволочи! Я всё тебе уже объяснила, всё! Не надо учить меня нравственности, понял? Не надо! Я не маленькая девчонка!
Сами во всём виноваты. Не можете дать бедной женщине полноценного счастья! Я пыталась быть хорошей и верной, честно пыталась! Ты сам виноват, что так вышло, сам!!! Не могла я полюбить такого слабака без характера, не могла!
— Жри крысу!
— Я… я…
— Жри крысу!
— …просто хотел…
— Жри крысу!
— …чтобы ты была счастлива.
— Жри крысу!
Он рывком вскочил с постели будто ужаленный. Сердце бешено колотилось, кололо в груди. Дышать приходилось с усилием, резкими поверхностными вздохами через рот.
Весь взмокший от холодного пота, Скалозуб застонал от боли в слишком резко растянутых синяках и ушибах. Скрючившись в три погибели от пережитого шока и ноющего ощущения в побитом на тренировке теле, гном долгое время сидел на краю своей узкой кровати, пытаясь опомниться и прийти в себя.
«Пора выкинуть из головы неблагодарную шлюху.
Праотец, но почему же я не могу перестать думать о ней?! Ведь понимаю, какая эта женщина дрянь, знаю, что она меня предала!
Хотя откуда мне это знать? Со слов Рыжеруба, да кошмарного сна? Но стал бы Рыжеруб врать и охаивать Бригитту просто так перед незнакомцем из трущоб? Навряд ли».
Скалозуб до боли сжал кулаки.
«Вот потому ты и не можешь забыть, что вечно сомневаешься, пытаешься найти смысл и оправдания там, где их в принципе нет! — возразил сам себе внутренний голос. — Ты знаешь, что всё это правда. Всегда знал и чувствовал. Просто предпочитал отмахиваться от интуиции и здравого смысла, идеализируя свою ненаглядную.
Ну ничего, может теперь перестанешь молиться на любимую женщину. Что ж тут поделать, только пройдя через крах отношений, можно вылечиться от вагинопоклонства сбрендившего от влюблённости разума. Жаль только, что скорей всего, использовать сей горький опыт у тебя уже не получится. Всё равно скоро подохнем в братоубийственной войне за грибокартошку, так что на создание семьи времени, увы, больше нет.
Ой, да ладно тебе, не стоит так унывать — потрахался же немножко! Даже счастливым себя почувствовал ненадолго.
А теперь встряхнись, возьми себя в руки и будь мужиком! Не «настоящим мужиком» с точки зрения ёбнутой бабы, но стисни зубы и делай, что должен! Решай глобальные стратегические задачи, а не сопли свои по простыням тут размазывай! Вперёд, твою ж медь!!!»
«Судья», как Скалозуб стал называть сию безжалостную составляющую своей личности, был, к сожалению, прав. Сделав пару глубоких вздохов и немного успокоившись, невыспавшийся, растрёпанный и разбитый тяжкими переживаниями гном поковылял к ручейку во внутреннем дворике.
Там Фомлин его и застал. Стоя на карачках у родника, Скалозуб малюсенькими глоточками пытался напиться холодной водой.
— Тоже не спится? — наклонившись, староста зачерпнул пригорошню из ручья чуть поодаль от гнома на водопое и умыл уставшее лицо. — Не знаю, Безбородый, что тебя гложет и мучить расспросами не собираюсь. Захочешь, сам в своё время расскажешь.
Немолодой уже гном тяжко вздохнул:
— Эх, а вот моя проблема ясна, проста и банальна, но от того, к несчастью, менее насущной отнюдь не становится. Похоже, наше мясное пиршество подходит к концу. У Хога вчера сдохли две последние кротосвинки, — Фомлин мрачно сплюнул в сторону. — Праотец, но почему именно сейчас, когда всё итак уверенно катится к чертям собачим?! Почему бы этим поганым свинкам не пожить ещё полгодика-годик?! Ух…
— Не богохульствуй Фомлин, — Скалозуб наконец-то утолил жажду и оторвался от ручейка. — Ты же знаешь, прокормить всех нуждающихся силами маленькой свинофермы всё едино бы не удалось. Мы можем лишь отсрочить неизбежное, причём на весьма короткий срок. Судя по всему, говносадоводы Короля уже никогда не вырастят толкового урожая, нет смысла надеяться на какое-то чудо. Даже не знаю, стоит ли тащиться сегодня вновь к нашему рыжебородому другу…
Хозяин дома снова вздохнул, вид у него был не сильно лучше, чем у самого Скалозуба. Душевные муки о потерянных вовек близких, постоянные переживания за своих подопечных, жителей огромного Квартала, раньше положенного состарили гнома. Обычно Фомлин старался держать себя этаким бодрячком, но сейчас, наедине со всеми забытым собратом-законнорожденным, он выглядел опустошённым и бесконечно уставшим.
— Конечно знаю, Безбородый. Я всё прекрасно понимаю. Но не могу я бросить тех, о ком заботился и радел столько лет! После гибели семьи, лишь попечение над сими несчастными обитателями: необразованными, дезориентированными и брошенными власть имущими на произвол судьбы — придавало моей жизни хоть какой-нибудь смысл.
Староста присел на корточки, машинально поплёскивая кончиком указательного пальца текущую мимо струйку воды:
— Если махнуть рукой, позволить Дорки и тому, кто за ним с Лехом стоит, вести народ на убой, значит всё было напрасно. Поэтому я буду бороться до последнего. Постараюсь спасти каждого, как бы в меня ни плевались, сколь бы дерьма на меня не лилось! Просто потому, что иначе мне незачем больше жить. Потому что иначе всё было впустую, всё было зря! Все труды моей жизни не стоили бы ровным счётом совсем ничего. Вот и весь сказ.
Фомлин ударил кулаком по ручейку, подняв фонтан брызг.
— Ты во многом похож на меня, Безбородый. И судьба твоя складывается схожим образом. Но ты это ты, не я. Не Пастырь и не Хиггинс. У тебя ещё есть выбор. Ты молод, ты можешь попытаться спастись и начать всё с начала. Податься слугой в какой-нибудь Дом, а при особом везении, даже во дворец Короля. С твоими знаниями, способностями, живым умом, ты быстро взлетишь на самый вверх служебной иерархии, станешь отличным управляющим и проживешь остаток дней в стабильном достатке. Возьмёшь под своё крыло хорошенькую служаночку, создашь новую семью, наплодишь кучу детишек.
Я пойму, Безбородый. Да, мы много вложили в тебя с Хиггинсом и Пастырем, но ты не наш раб. Да и помочь нам вряд ли уже особо сумеешь. Надеяться мы можем, как ты верно подметил, только на чудо. Но похоже, доступный лимит благодати мы исчерпали.
Фомлин умолк, угрюмо уставившись на текущую воду. Шли минуты, но оба гнома молчали. Слышно было лишь тихое журчание ручейка.
Нельзя сказать, что Скалозуб особо жаловал старосту черни. Вечно чем-то недовольный, сердитый, не шибко разговорчивый в обыденной жизни — Фомлин нравился ему меньше всех остальных сожителей в доме. Да и общался он с ним крайне редко.
Однако бросить в столь трудном положении гнома, спавшего ему жизнь, давшего кров и пищу…
Оставить поучавшего и заботившегося о нём столь долгое время Хиггинса…
Наставлявшего его, пусть грубо и насмешливо, но с самыми благими намерениями, Пастыря…
Предать Кларка, ставшего его лучшим другом и тренировочным партнёром…
Бойла, серьёзного, молчаливого, но преданного всей душой общему делу…
Как можно после такого жить спокойно до старости и смотреть в глаза гномам? Никак, если в тебе сохранилась хоть малая капля чести, совести и ответственности.
— Пусть лучше я сдохну: от голода ли, пробитой топором стража башки, или истекая кровью от копья в животе — но друзей в беде я не брошу! — его руки дрожали, но голос был твёрд.
Сглотнув комок в горле, Скалозуб поклялся самой сильной гномьей клятвой, которую знал:
— Праотец свидетель, я буду с вами до самого конца или сожри Проявленный мою душу! — слова были сказаны и пути назад больше нет. — Пора навестить Рыжесруба. Да, да, я назвал старого идиота именно так. Надеюсь, этот обалдуй извлёк-таки пользу из моих бесконечных «намёков».