С неохотой она попросила одолжить ей ручку. Он дал, и она расписалась на одном из квадратов.

— Вот.

— Валери, да?

Она кивнула, сжав губы, боясь, что у нее не свежее дыхание. Она ничего не ела с тех пор, как поужинала раменом перед сном, и была почти уверена, что в нем был чеснок. Запах изо рта.

— Я Джейд. — Он пожал ей руку, забирая ее собственную карточку, притворяясь, что не заметил, как та немного порвалась, когда края прилипли к ее потным ладоням. Вэл, однако, заметила это и подумала: «О боже».

— Давай посмотрим... хм. — Он нацарапал свое имя под квадратом для двух языков и изучил свой собственный листок. — Из какого ты штата?

— Калифорния. — «Он, должно быть, думает, что я полная неудачница».

— Неужели? — Джейд посмотрел на нее с притворным скептицизмом. — Не с Аляски? Ха. У тебя есть соседи-кинозвезды?

— Ха-ха.

— Крутая публика. — Он вернул ей карточку. Она уставилась на одинокую подпись и задумалась, заговорил ли он с ней потому, что был милым или садистом. — Разве ты не хочешь знать, на каком языке я говорю?

Вэл смахнула прилипшую к ладони бумагу на пол.

— Испанский?

— Нет.

— Французский?

— Латынь.

— Латынь? Серьезно? — подозрительно спросила она.

— Ave atque vale. — Он одарил ее улыбкой.

Эта улыбка пронзила ее до глубины души. Прошло так много времени с тех пор, как кто-нибудь так улыбался ей, с такой искренностью и открытой добротой — если только он действительно не разыгрывал ее.

«Следовало сказать ему, что я общаюсь иероглифами».

Слова были проклятием ее существования. Она тонула в них, когда все, чего хотела, — это тишины, только для того, чтобы они отступили, когда одна отчаянно продуманная фраза станет ключом к ее спасению. Большинство вещей были такими: избыток во времена изобилия и нехватка, когда они так необходимы. Вэл поняла, что жизнь — это несбалансированные весы, и никогда не склонятся в чью-то пользу, как бы ни боролся человек.

Уж точно не в ее.

В тот момент, когда он повернулся спиной, Вэл выскользнула из гостиной. Облегчение было таким же мгновенным, как и холод, пробежавший по ее коже.

***

Мэри снова ушла, когда Вэл проснулась. Ее кровать была застелена, и пушистый розовый единорог сидел на сложенном покрывале, удобно устроившись на подходящей подушке. У ее кровати стояла стопка любовных романов. На всех них были винтажные обложки, женщины, едва не выскакивающие из своей одежды, в объятиях мужчин.

Должно быть, это подарок ее сестер.

Вэл нащупала свою плюшевую кошку и, когда не смогла ее найти, наклонилась, чтобы поискать под кроватью. Волна головокружения накрыла ее от того, что она так внезапно наклонилась, и Вэл подумала: «Так мне и надо, если я упаду».

Что-то мягкое пощекотало ее пальцы, и они сомкнулись вокруг полосатого хвоста. Она потянула игрушку обратно к себе в постель и прижала к груди, сжимая, позволяя полиэстеровому меху впитывать ее слезы.

Не то чтобы она была несчастна. От света, проникающего сквозь жалюзи, у нее просто слезились глаза. По крайней мере, так она сказала себе, натягивая простыню на себя и голову плюшевой кошки.

Ее психотерапевт сказал, что она подавлена, встревожена. А кто не был бы? Вэл никогда не высказывала своих мыслей вслух. У терапевтов — и психиатров тоже — есть способ использовать ваши слова против вас, превращая простое утверждение в нечто клинически глубокое.

Не то чтобы ей было грустно — на самом деле печаль имела к этому очень мало отношения, учитывая, что большую часть времени она вообще ничего не чувствовала. Чувство требовало нервов, связей, сенсорной информации. Единственное, что она чувствовала, — это оцепенение. И усталость.

Да, она очень часто чувствовала себя усталой.

Утро превращало ее конечности в свинец. Когда она представляла все обычные дела в своей голове — (помыться, одеться, позавтракать, исследовать кампус, купить обед) ее тело становилось мертвым грузом.

Все это было так утомительно.

Легче лежать в постели.

Легче вообще ни о чем не думать.

И вот Вэл заснула, и ей снились сны, и проснулась только тогда, когда услышала, как хлопнула дверь и тяжелые шаги затопали по скрипучим полам.

Раздался глухой удар. Вэл села, прищурившись, когда зажегся свет, и Мэри посмотрела на нее с легким удивлением.

— Ой! Прости. Ты спала?

— Эм, да. — Она провела рукой по волосам. Голова казалась слегка влажной. — Сколько сейчас времени?

— Почти пять.

Она провела весь день в постели.

Мэри склонила голову набок.

— Эй, что с тобой вчера случилось? На собрании первокурсников. Мне показалось, что я тебя видела, но потом ты исчезла.

— Я пошла спать. Устала.

— Ага, вижу, — тон Мэри был сухим. — Послушай, я здесь надолго не задержусь, я как раз собиралась отправиться в столовую с несколькими друзьями. Ну, знаешь, на ужин. Я просто хотела сменить рубашку. Ты можешь присоединиться к нам, если хочешь.

— Я не одета, — жалобно начала Вэл.

— Я могу подождать. В любом случае, они все копуши, а столовая закрывается только в восемь.

— Не хочу навязываться.

— Опять эти ненужные реверансы. — Мэри закатила глаза. — Не надо со мной так разговаривать. Мои друзья всегда просто заваливались прямо в мой дом, садились за наш стол и спрашивали: «Что на ужин?» Договорились, хорошо? Отлично, — сказала она, не дожидаясь ответа. — А теперь давай, одевайся, лежебока. Я умираю с голоду.

Что не оставляло Вэл иного выбора, кроме как надеть свежую одежду и покорно последовать за своей соседкой из комнаты. Ее желудок скрутило, и мысль о том, чтобы положить в него еду, не предвещала ничего хорошего.

Но если бы она вернулась в постель сейчас, то не смогла бы заснуть позже, и мысль о том, чтобы провести ночь со своей хронической бессонницей, была намного отвратительнее, чем перспектива дешевой еды в столовой общежития.

«И Мэри все равно уже считает меня чудачкой. Мэри подумала бы, что я еще больший урод, стоило мне открыть рот».

Все, что ей нужно, — это не забывать вести себя как нормальный человек, а поскольку ее разговорные навыки равнялись нулю, Вэл просто придется сделать все возможное, чтобы держать рот на замке.

— Хорошее, — пробормотала она.

— Ты что-то сказала? — спросила Мэри, не сбавляя шага.

— Я говорю симпатичное, — объяснила Вэл, кивая на здание.

Здание столовой было построено скорее, как солярий, с высоким стеклянным потолком, пропускающим свет. Заходящее солнце придавало маслянистым стенам теплое сияние, а темнеющее небо создавало интересный контраст на фоне желтых настенных ламп и запаха горячей, готовящейся пищи.

— Да, наверно, что это так, ха. Я никогда не замечала.

Вэл понимала почему. Она испуганно огляделась по сторонам. Еда была, в буквальном смысле, повсюду. Это было совершенно ошеломляюще.

В задней части располагался салат-бар со всеми принадлежностями. Сэндвич-станция со всем, от проволоне и салями до тунца и американского сыра. Свежеприготовленная пицца трех разных сортов, в том числе чизстейк и десертная пицца, приготовленная из нарезанных нектаринов, ягод и сливочного сыра. Барбекю. Зона горячих блюд, со стоящими керамическими кастрюлями с супом. Автоматы с замороженным йогуртом. Напитки...

— Ты можешь есть столько, сколько захочешь, — объясняла Мэри, протягивая даме за стойкой свою студенческую карту, чтобы ее можно было отсканировать. — Ты просто не можете уйти и вернуться или уйти и взять с собой еду — хотя это не мешает некоторым студентам пытаться.

Вэл протянула женщине с кислым лицом у кассы свою карту студента.

— Что-то вроде шведского стола?

Вэл никогда не любила фуршеты. Она никогда не могла есть большие порции еды сразу, особенно когда люди вокруг наблюдают. С другой стороны, она просто никогда не любила есть на публике, и точка.

Или быть на публике, точка.

— Именно, — подтвердила Мэри.

— Еда выглядит не так уж плохо.

— Ну, сейчас стараются. Это первая неделя, так что они выпендриваются перед родителями. Ага. Тебе лучше поесть, — сказала она. — Еда никогда не будет такой вкусной, как сейчас.

Вэл взяла один из пластиковых подносов и приготовила себе салат Кобб с кубиками ветчины вместо курицы. Затем схватила по кусочку чизстейка и десертной пиццы, а также апельсин, прежде чем поставить свою еду на стол, на который указала Мэри.

Вода из-под крана пахла, как мокрые собаки, которых она мыла в приюте для животных, поэтому Вэл вылила ее и налила себе вместо этого один из разбавленных газированных напитков. На вкус это было ничуть не лучше, но, по крайней мере, не пахло отвратительно.

Ее ноги немного подкашивались, когда она направилась обратно к столу. В обеденном зале было так многолюдно. Ей казалось, что она выставлена напоказ, и что каждый может видеть ее насквозь, сквозь тщательно созданную видимость нормальности, ее темное и тайное извращенное внутреннее «я».

Чокнутая.

Ее так называли, помимо всего прочего. Психопатка и шлюха были другими запасными вариантами, потому что, когда некого было винить, люди часто делали самих жертв козлами отпущения.

Мужчины звонили ей, и спрашивали, нравится ли ей трахаться с убийцами, а затем угрожали изнасиловать ее. Женщины спрашивали, почему она не поступила правильно — по-христиански — и не покончила с собой. «Возможно, Иисус и умер за наши грехи, — сказала одна женщина, — но ты заслуживаешь смерти за свои».

Тревога впилась своими скрюченными когтями в ее сердце и заставила вспотеть ладони. «Никто так не думает. Никто здесь не знает, кто ты такая». Она сделала большой глоток содовой и чуть не подавилась ее приторной сладостью.

Боже, где же Мэри? Вэл не хотела оставаться наедине со своими мыслями.

Она огляделась, но чернокожей девушки нигде не было видно. Вэл сидела за столом, уставившись на свою почти нетронутую еду, и задавалась вопросом, не передумала ли Мэри в последнюю минуту. Может быть, она втайне возмущалась тем, что застряла с такой странной соседкой по комнате, и передумала насчет приглашения, предложенного только из сочувствия.