Глава 4.

РЭН

МАТЬ УМЕРЛА.

Единственный ребенок.

Маленькая, как фарфоровая кукла.

Красивые светлые волосы.

Пухлые губы, которые я не возражал бы увидеть обернутыми вокруг своего члена.

Я мало что знаю об Элоди Стиллуотер, но уже чувствую знакомую искорку интриги в затылке, зуд, который так и просится почесаться. Честно говоря, я почувствовал эту грязную, болезненную потребность задолго до того, как увидел девушку. Когда меня в последний раз вызывали в кабинет Харкорта, ее личное дело лежало там открытым и просилось для просмотра. Фотография Элоди, прикрепленная сверху на бумаге, привлекла мое внимание — меня всегда привлекали блестящие, красивые вещи — и мой пульс ускорился, переходя от ровного, медленного к гораздо более быстрому, заинтересованному ритму.

На фотографии на ней была надета белая, похожая на флотскую форму — особо строгая школьная форма, как я узнал позже, немного покопавшись в интернете. Улыбка на ее лице была искренней. Она смеялась над кем-то или чем-то за кадром, и ее глаза были полны энергии. Невинность. Вот что было в ней особенного. Она выглядела невинной, одетая в белое, с длинными светлыми волосами, ниспадающими на плечи, и каждая ее частичка словно воспевала саму жизнь. Мне сразу же захотелось ее запятнать.

Я взял ту фотографию. Отказавшись признаться, когда Харкорт спросил меня, не знаю ли я, где она. За две недели до приезда Элоди Стиллуотер я провел много времени, глядя на эту фотографию, дроча на нее, но затем отказываясь позволить себе кончить, наслаждаясь гневом, который скапливался в моем животе всякий раз, когда я смотрел на красивое лицо Элоди. Я люблю обуздывать себя с самого детства. Я подвергал себя воздействию какого-то стимула, а затем тренировал себя, ожидая определенного результата. Нет ничего лучше, чем владеть собой, как умом, так и телом, и моя первая мысль, когда я увидел улыбающееся лицо этой девушки, была о том, что я хочу заставить себя ненавидеть ее.

Почему, спросите вы?

А почему бы и нет, черт возьми?

Просто ради удовольствия.

Чтобы как-то скоротать время.

Посредственность — проклятие слабоумных. Я чертовски уверен, что ничто во мне не является посредственным, недоделанным или средним, и это включает в себя мои эмоции. В наши дни требуется много сил, чтобы заставить меня чувствовать себя живым, но темная одержимость? Здоровая интрига, окрашенная всплеском ненависти? Да, это пробудит меня от этого скучного, банального существования лучше, чем что-либо другое.

Так что, да. Я ждал её приезда. Вызвался добровольцем, что должно было стать довольно резким предупреждением для администрации Вульф-Холла, так как я никогда ни на что не вызывался добровольно за всю свою гребаную жизнь. Я хотел проверить свою теорию и посмотреть, оказало ли время, которое я провел, мучая себя, желаемый эффект, и был только один способ выяснить это. Я должен был встретиться с ней лицом к лицу, даже если это означало бы выкурить последнюю пачку сигарет, стоя на ледяном холоде в течение двух с половиной часов.

Когда я смотрел, как она выходит из машины, сердито дергая лямки рюкзака, мое тело точно знало, что делать. Мой член отреагировал молниеносно, ревя к жизни, кровь бушевала, превращая мягкую плоть в твердую сталь. В то же время мой мозг был уничтожен необходимостью увидеть, как девушка заплачет, настолько яростной и сильной, что я едва мог дышать.

Трахни ее.

Навреди ей.

Успокой ее.

Погуби ее.

Я так идеально балансировал на этой невидимой тугой веревке, что это было похоже на гребаное Рождественское утро. В конце концов, нет ничего лучше небольшой внутренней войны, чтобы поднять дерьмовое настроение. И вот теперь, после двух недель ожидания, рыскания по ее аккаунтам в социальных сетях и щелчков по всем ее фотографиям на Facebook — кто в наши дни не делает свое дерьмо личным? — я чувствую, что у меня есть твердое представление о том, что из себя представляет новая студентка Вульф-холла.

Она ходячее противоречие.

И мне это в ней нравится.

Я попросил подругу из Тель-Авива покопаться в ее домашней жизни, что, похоже, занимает гораздо больше времени, чем ожидалось, но тем временем я уже придумал пятнадцать различных способов разорвать Элоди на миллион маленьких кусочков. Впоследствии я отбросил каждый из них. Это возможность всей моей жизни, мой последний шанс поставить кого-то в условия и подчинить своей воле. Мне нужно быть осторожным, делая это. Заставлю ее ползти за моим одобрением прямо сейчас, и все это закончится слишком быстро. Я устану от нее, и мне придется искать новые способы развлечься до окончания школы. Но если дам ей слишком большую свободу действий, то она может выскользнуть из моих рук. Нужна золотая середина, и теперь мне нужно точно определить, где она находится. Все это — часть приключения.

— Ты нарушаешь правила, — говорит Пакс, отрывая зубами огромный кусок хлеба от своего бутерброда. Этот парень настоящий дикарь. Никаких гребаных манер вообще. Летом он работает моделью у Calvin Klein, расхаживая взад и вперед по подиуму в обтягивающем нижнем белье. Если не считать его бритой головы, на этих фотографиях он выглядит невинным. Он хорошо сложён, и выглядит, как гребаный супергерой, в лучших деталях. Его причудливый агент, причудливые друзья, и причудливые гребаные идиоты, которые пялятся на его изображения и мечтают быть им.. никто из них не видит, кто он на самом деле: это безжалостное, примитивное существо, которое любит ломать вещи и рвать их зубами.

— Она моя по праву, — говорит он с набитым ртом. — У тебя была Дамиана. Дэш получил Карину. Я следующий отбиваю мяч.

Рыча, я печатаю еще быстрее, выплевывая по тысяче слов в минуту в документ Word, полный решимости переписать тупое задание Фитца по викторианской морали до того, как начнется вечернее веселье.

— Ты же знаешь, я ненавижу спортивные метафоры, — огрызаюсь я. — Заткнись на хрен и прекрати ныть. Ты взрослый мужик, задница. Если ты хочешь пойти за девушкой, то, бл*дь, сделай это. Но это не значит, что мои планы изменятся.

Волнует ли меня то, что Пакс хочет, чтобы Элоди стала его новой меткой? Конечно, волнует. Он очень симпатичный парень. Calvin Klein одобрил. Пакс переспал со многими девушками здесь, в Вульф-Холле, и с миллионом за стенами нашей отчаянно скучной маленькой экосистемы тоже. Он опасно обаятелен, когда на него находит настроение, и я видел много умных женщин, которые попадались на его уловки. Нет никаких причин, чтобы Элоди не была одной из них.

Но если уж на то пошло... я увидел ее первым.

Я уже изучил ее. Мысленно повторял ее полное имя — Элоди Франсин Джемима Стиллуотер — пока оно не превратилось в мантру, в камешек, стертый до гладкости постоянным трением, и теперь она чувствуется моей. Я не очень хорошо делюсь своими игрушками с другими.

Естественно, мы не просто так придумали свои правила. Бунт-Хаус не существовал бы без какого-то кода или системы, с помощью которых его обитатели должны были бы действовать. Нас здесь только трое, но каждый из нас таков, что мы все умрем, если не будем время от времени чтить линию, проведенную на песке.

Пакс хмыкает, сминая свою обертку от фаст-фуда и швыряя ее в мусорное ведро на другой стороне моей спальни. Он даже не должен находиться здесь, пока я пытаюсь заниматься, но пытаться удержать Пакса подальше от всего этого — все равно что пытаться остановить утечку воды из дырявого ведра. Ты довольно быстро учишься сдаваться. Пакс некоторое время молчит. Это значит, что он глубоко о чем-то задумался. Мне удается втиснуть в документ триста слов, прежде чем он в конце концов говорит:

— Как насчет... сделки?

Я перестаю печатать.

Поворачиваюсь в своем кресле.

На лице Пакса появляется хитрое выражение.

Я прищуриваюсь, глядя на него.

— Объясни.

Время от времени он бывает немного коварным. Не таким коварным, как я, но разумно быть начеку.

Пакс надувает губы, уставившись в потолок. Сейчас он ведет себя слишком беспечно. Он хочет чего-то большого. Больше, чем Элоди, а это значит, что он собирается попытаться выдать все это за честный обмен.

— Лодка, — беззаботно говорит он. — Она твоя, пока еще на Корсике. Отдай мне лодку на весенние каникулы, и я даже пальцем не трону эту девчонку.

Ха. Он говорит о «Контессе» так, словно это гребаная шхуна, а не сорокафутовая роскошная суперяхта с семью спальнями. Она гордость и радость моего отца. Если я позволю Паксу остаться там без присмотра во время весенних каникул, эта чертова штука, скорее всего, окажется на дне Средиземного моря. Мой отец вымазал бы меня дегтем и перьями, а потом лишил бы наследства.

— Неделю, — возражаю я.

Пакс складывает руки на груди, небрежное, беззаботное выражение лица, которое он только что демонстрировал, исчезает, когда он приступает к переговорам.

— Две недели, чувак. Все каникулы. Я не собираюсь лететь через весь мир ради одной гребаной недели.

— Десять дней. Окончательное предложение.

— Так не пойдет. Думаю, тебе придется отступить.

Он мог бы заставить меня отступить. Если он захочет, он мог бы привлечь Дэша, и они вдвоем могли бы проголосовать за то, чтобы я держался подальше от Элоди до конца гребаного времени. Правило дома. Мы стараемся не заставлять друг друга делать что-либо большую часть времени, что только заканчивается тем, что кто-то получает травму, но это не было бы беспрецедентным шагом. Паксу действительно, должно быть, понравилась внешность Элоди, и это заставляет меня хотеть ее еще больше.

Хотя она уже моя, и это заявление, которое он пытается сделать на нее, кипит в моей гребаной крови.

— Десять дней, Пакс. А потом поезжай к своей маме в Прагу.

Он выглядит испуганным.

— Какого черта мне это делать?

— Ладно. Хорошо. Ты получишь лодку. Две недели. Но как только я услышу, что ты опять делаешь коктейли Молотова, я тут же вызову чертову жандармерию.