Глава 33.

ЭЛОДИ

ТРИ ГОДА НАЗАД

МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ СТУЛ скрипит подо мной, громкий, резкий звук словно нож прорезает напряженную тишину маленькой комнаты без окон. Мужчина по другую сторону исцарапанного, шатающегося стола одаривает меня натянутой улыбкой, которая даже близко не доходит до его глаз. Он выглядит так, будто ему жаль меня, но он не совсем понимает, что делать, чтобы меня утешить. У него, наверное, нет детей. Возможно, он даже не женат. На его левой руке нет обручального кольца, а это значит, что он, вероятно, один из тех копов, которые посвятили свою жизнь работе. Когда все, что вы делаете, это фокусируетесь на плохом дерьме, которое люди делают друг с другом, это подрывает способность вашего сердца чувствовать что-либо, кроме презрения и недоверия.

— Теперь уже недолго, — говорит он с сильным акцентом. Должно быть, кто-то сказал ему, что я говорю только по-английски.

Я киваю, глядя на свои руки, лежащие на столе. Мне разрешили вымыть их после того, как были сделаны фотографии и судебно-медицинские эксперты взяли у меня мазок, но я так онемела, что плохо справилась с этой задачей. Там под ногтями все еще видна кровь, теперь черная, — темные полумесяцы запекшейся крови, которые продолжают напоминать мне о сюрреалистической сцене, в которую я вернулась из школы.

Проходят секунды.

Минуты.

Часы на стене тикают, тикают, тикают, их стрелки отмечают невыносимый отрезок бесконечного времени, пока я сижу здесь за этим столом в своей вонючей одежде, чувствуя, как бесстрастный взгляд детектива ползает по мне. Наконец дверь открывается, и в комнату влетает красивая женщина в брюках с высокой талией и накрахмаленной белой рубашке, неся стопку бумаг. Она улыбается мне одной из тех мягких, теплых улыбок, которые мгновенно заставляют вас чувствовать себя непринужденно. Как будто она могла бы быть моим другом.

— Привет, Элоди. Меня зовут Эйми. Очень приятно с тобой познакомиться. Мне очень жаль, что это произошло при таких болезненных обстоятельствах. Только не Эми, как это на американский манер. Эйми, как французский глагол «любить». — У нее замечательный акцент. Вы всегда можете сказать, когда кто-то новичок в английском языке. Они не используют сокращения и еще недостаточно освоились с языком, чтобы лениться с ним.

Она садится рядом со своим коллегой, и мне в нос ударяет аромат жасминовой воды. Я начинаю собирать по кусочкам жизнь этой женщины, пока она листает бумаги, которые принесла с собой. Очевидно, она француженка. Чуть за тридцать. Она прекрасно заботится о себе, тренируясь каждый день наедине за закрытыми дверями, но никогда не говорит об этом, как это свойственно всем классическим француженкам. Она пьет свой черный кофе, каждое утро, макая круассан в обжигающе горячую жидкость в своей чашке. Она любит детей, но никогда не находила для них времени. Когда-нибудь из нее выйдет хорошая мать, если только она успеет остепениться, найти кого-нибудь и влюбиться. Она любит бывать на улице, любит жить у моря и хочет…

— Элоди? Да, вот так. Хорошая девочка. Вернись, — говорит она, ее теплые карие глаза полны эмоций. — Я знаю, что это трудно, но мне нужно, чтобы ты попыталась сосредоточиться на некоторое время, хорошо?

Я дергаю головой вверх-вниз.

— Я спрашивала, не могла бы ты рассказать мне, что произошло, пожалуйста? Офицер, который нашел тебя в вашем доме, сказал, что ты была не в себе, когда он...

Она даже не может этого сказать. Поэтому я делаю это за нее. Мой голос скрипит и трещит, когда я выталкиваю слова изо рта.

— Когда он открыл ящик.

— Да, Элоди. Когда он открыл ящик.

— Я не помню, что я ему сказала, — говорю я ей.

— Да. Это вполне понятно. — Она очень спокойна. Ей удается хорошо скрыть свой ужас. Может быть, именно поэтому они выбрали ее, чтобы поговорить со мной. Помимо того, что она женщина, и у нее добрые глаза, и она разделяет национальность моей матери — это, вероятно, помогло бы мне открыться ей. — Ты не могла бы начать все с самого начала для меня?

Все так запутано. Все мои мысли перепутались, как несвязанный клубок шерсти. Я вытягиваю воспоминания через свои руки, как будто ищу конец веревки, но это просто продолжается и продолжается.

— Я не... я не могу...

— Ладно. Все в порядке. — Эйми протягивает руку через стол и касается пальцами тыльной стороны моей ладони.

Этот контакт пугает меня так сильно, что я отшатываюсь назад, опрокидывая стакан воды, который мне дали. Пролитая жидкость растекается по столу, стекает с края его поверхности и капает мне на колени, но я не двигаюсь. Я даже не пытаюсь его вытереть. Я просто сижу и позволяю этому случиться.

— Merde! — шипит Эйми.

Она выбегает из комнаты и через минуту возвращается с пачкой бумажных полотенец. Вместе с молчаливым парнем, сидящим рядом с ней, они быстро убирают беспорядок, вытирая воду со стола. Эйми дает мне пачку салфеток, чтобы я вытерла джинсы насухо, но я не беспокоюсь. Я просто держусь за них, мои пальцы пробегают по шершавой поверхности дешевой бумаги. Круг за кругом. Круг за кругом.

— Элоди? Ты меня слышишь?

Я резко вскидываю голову. Эйми снова вернулась на свое место. Одному Богу известно, как долго она там просидела.

— Я не могу предположить, что случилось с тобой, основываясь на том, что мы знаем на данном этапе, но я могу прочитать то, что ты сказала офицеру. Как ты думаешь, это будет нормально? И тогда ты можешь сказать нам, есть ли что-то еще, что ты помнишь, или если есть что-то, что ты хотела бы изменить? И не волнуйся. Здесь нет ни правильного, ни неправильного. Если ты помнишь что-то другое, это нормально. Ты можешь все сказать нам, и ты не попадешь ни в какие неприятности.

Я моргаю, давая ей понять, что все поняла.

Она вытягивает шею, несколько раз вдыхая и выдыхая воздух, словно собираясь с духом, прежде чем начать читать. А потом она начинает:

«Я вернулась домой в шесть. Он уже был там, в доме. Мой отец. Он должен был уехать на маневры, но, должно быть, вернулся раньше. Я сразу поняла, что он пьян. По крайней мере, мне показалось, что он был пьян. Он вел себя странно, шатаясь и натыкаясь на мебель. Он не хотел со мной разговаривать. Я позвала маму, чтобы сказать ей, что с ним что-то не так, но она не ответила, и я пошла искать ее.

Она любит писать письма моей бабушке в задней комнате, так что я первым делом заглянула туда. Она лежала там на полу, вся в крови. Она лежала на животе, и ее юбка была задрана до талии. Сначала я не поняла, что произошло. Но потом увидела кровь на ее нижнем белье. — Эйми делает паузу. Глотает. Продолжает. — У нее в голове сбоку была дыра.»

Эйми смотрит на меня.

— Что это за дыра, Элоди? Как дырка от пули?

К горлу подступает желчь. Я отделена от самой себя, вне своего тела, удалена от этого места и этой ситуации. Только так я могу дать ей необходимую информацию, но это означает, что я говорю, как робот.

— Нет. Больше. Размером примерно с мяч для гольфа. И ее череп был... он прогнулся вокруг отверстия.

Эйми постукивает ногтем по столу, и останавливается, заметив, как я вздрагиваю. Она возвращается к моему заявлению:

«Я кричала папе, чтобы он вызвал «скорую», но знала, что уже слишком поздно. Губы у нее были синие. Но я все же проверила пульс. Я перевернула ее и положила на спину. Я попыталась сделать ей искусственное дыхание, но она уже была мертва.»

Я помню, как говорила все это. И выражение лица офицера тоже. Он выглядел потрясенным тем, что я ему рассказывала. Но я не помню, чтобы чувствовала эту нарастающую тоску, несущуюся ко мне, как неизбежный конец шекспировской трагедии, отказываясь замедлить или изменить ее ход. Я знаю, что сейчас произойдет, и не могу сдержаться. Хотя хотела бы.

«Именно тогда он пришел и схватил меня, — продолжает читать заявление Эйми. — Он схватил меня сзади. Он был таким сильным. Я не могла бороться с ним. И я не думала, что он сделает что-то плохое. Не сразу. Но потом он отнес меня к стальному сейфу, где хранил свою униформу и снаряжение. Он сковал мне руки наручниками за спиной, а потом посадил внутрь. Я брыкалась и кричала, боролась, но не могла выбраться. Прошло много времени. Я думала, что умру. Он вернулся позже, и он снова казался нормальным, но он не выпускал меня. Он не выпускал меня из ящика.»

Некоторое время Эйми тупо смотрит на отчет.

— Ты еще что-нибудь хочешь добавить, Элоди? Ты ещё что-нибудь помнишь?

— Да. — Я должна сказать это сейчас, пока я не в себе. Я не могла сказать офицеру, который нашел меня. Он был слишком молод. Слишком напуган. Его вырвало прямо на ботинки. Однако эта маленькая комната кажется более безопасной, и Эйми не выглядит так, будто ее сейчас стошнит. — Кое-что случилось. Раньше... до того, как он засунул меня в ящик.

Детектив прищуривается.

— Что?

— Он сделал со мной то же, что и с моей мамой. Он вгонял себя… в меня. Между моих ног. Он прижал мою голову к плитке, и он... он сделал мне больно. Я кричала. Я пыталась остановить его, но... Я видела свою маму. Ее глаза все еще были открыты, и она смотрела прямо на меня...

Вот и все. Это все, что у меня есть. Я не разваливаюсь на части. У меня просто кончился пар. Я не могу продолжать. Эйми смотрит на меня, ее прекрасные карие глаза сверлят меня, и одинокая слеза дрожит на кончиках ее ресниц. Эта единственная слеза — больше, чем я пролила за себя с тех пор, как выбралась из сейфа. Кажется неправильным, что она будет первым человеком, который заплачет над тем, насколько ужасен этот кошмар. Она тоже это знает. Она быстро смахивает слезу, подавляя свое странное проявление эмоций.

— Нам нужно отвезти тебя обратно в больницу. Я не думаю, что они взяли анализы на изнасилование.

Стыд разжигает во мне огонь. Я пытаюсь замкнуться в себе, стараясь не думать о грядущем унижении.

— Еще несколько вопросов, и мы вытащим тебя отсюда. Когда это все случилось, Элоди?