Глава 9.

ЭЛОДИ

+972 3 556 3409: Не могу поверить, что ты ушла. Все в Марии опустошены. Мы все в шоке. Мы никогда не забудем тебя, Элли. Тебя всегда будет не хватать. Я люблю тебя — Леви :*

Я улыбаюсь, глядя на сообщение в WhatsApp от моего друга, испытывая облегчение от того, что он наконец-то вышел на связь. Папа заменил мой телефон устройством от американского оператора сотовой связи, когда отправлял меня в аэропорт, и я потеряла все свои номера. И досадно, что Леви — один из тех парней, которые говорят: «Технологии — это зло, и я не буду участвовать в социальных сетях», поэтому мне пришлось ждать, пока он сделает первый шаг. Хотя тон его сообщения очень странный.

Я: Вау. Не надо делать вид, что я умерла, чувак. Я же не на Марс переехала. Мы можем придумать, как провести каникулы, если твоя мама не увезет тебя в Швейцарию или еще куда-нибудь. Как там у вас дела? Профессор Маршалл уже прошел курс реабилитации?

Наш старый учитель естествознания вечно шнырял в дальний угол своей комнаты, чтобы украдкой глотнуть из фляжки на бедре. Ходили слухи, что он использует имеющиеся у него в лаборатории химические вещества для изготовления собственного…

Мой телефон жужжит, громкий рингтон эхом отражается от стен, когда я поднимаюсь по бесконечной лестнице в свою комнату. Я съеживаюсь, быстро отключая звук, проверяя, нет ли поблизости кого-нибудь из преподавателей. Телефоны в местах общего пользования запрещены. К счастью, я уже на втором этаже, и единственные люди в непосредственной близости от меня — другие студенты.

— Эй, чувак! Не ожидала, что ты сразу же позвонишь. Я уже почти вернулась в свою комнату. Дай мне секунду, чтобы...

— Элоди?

В тоне Леви есть что-то такое, что останавливает меня. Он звучит... я даже не знаю, как он звучит. Но что-то здесь явно не так.

— Ли? Что случилось? Все в порядке? Что происходит?

— Так ты жива? — шепчет он.

Мы с Леви дружим уже два года. В понимании большинства людей это не такой уж большой срок, но за эти семьсот тридцать с лишним дней мы изучили друг друга. Я знаю его вдоль и поперек, и он знает меня также. Каждый темный, дурацкий, глупый, неловкий маленький секрет, который у меня когда-либо был. Он из Швеции и довольно хорошо представляет свой народ. Стоический, серьезный, всегда спокойный и глубоко обоснованный, он действительно не позволяет ничему влиять на себя. Он всегда держит свои эмоции под контролем. Но эти слова... когда он произнес их, его голос был полон слез. Мой друг, черт возьми, плачет.

— О чем ты говоришь? Конечно, я жива. Я в Нью-Гэмпшире.

Леви шмыгает носом, издавая сдавленный звук.

— Мне... мне просто нужно... — он замолкает. Делает глубокий вдох. Похоже, он пытается взять себя в руки. — Твой отец сказал декану, что ты попала в аварию, Элоди. Вся школа была в трауре целую неделю.

Я уже добралась до площадки четвертого этажа. К счастью, я оставила лестницу позади, иначе, наверное, упала бы и сломала шею. Я шлепаю ладонью по стене, пытаясь успокоиться, пока мое зрение тускнеет по краям.

— Прости, что ты сказал?

Леви кашляет. Я представляю его в спальне Марии Магдалины, в пижаме, сидящим на краю кровати, его чудесные карие глаза пусты, когда он пытается осмыслить эту новость.

Я жива.

Я разговариваю с ним по телефону, вернувшись с того гребаного света.

Все это слишком запутанно для понимания.

— Мне действительно трудно здесь, Ли. Похоже, что и тебе тоже. Но не мог бы ты объяснить, что имел в виду, когда сказал, что мой отец сообщил декану о моей смерти? Потому что мой мозг прямо сейчас отключился.

— Он пришел в школу в понедельник. Явился в полной военной выкладке с сопровождением. Сначала мы подумали, что это какая-то угроза для школы. А потом Айяла увидела его вместе с деканом. Она сказала, что он немного поговорил с ним в холле, что декан Роджерс выглядел потрясенным и попытался положить руку на плечо полковника Стиллуотера, но тот попятился от него. Потом они проговорили еще несколько секунд, а затем полковник ушел, вернулся в свою машину и исчез. Затем нас всех затащили в наши классы и сообщили, что ты попала в авиакатастрофу на выходных. Они сказали, что ты не выжила.

— Как? — О чем, черт возьми, он говорит? Какого черта мой отец говорит такую ужасную, вопиющую ложь? В этом нет никакого смысла. — Он не мог этого сделать. Я имею в виду... — я имею в виду, что вполне могу себе представить, как он это делает. В свой самый прекрасный день он все равно мерзкое чудовище, которому плевать на всех, кроме себя и своей драгоценной карьеры. Но почему он так сказал? Он мог бы сказать сотрудникам Марии Магдалины, что меня переводят в другое учебное заведение. Это происходит постоянно — ученики приходят и уходят из таких школ.

— Прости, я знаю, что это безумие. Но со мной все в порядке, Ли. Правда, честное слово, я в полном порядке. На самом деле, мне никогда не было лучше. Я знаю, что у тебя наверняка тысяча вопросов, но мне нужно идти. Мне нужно позвонить отцу и выяснить, что, черт возьми, происходит, пока у меня не случился нервный срыв.

— Э-э-э... ладно, — говорит Ли, неуверенно смеясь. — Все хорошо. Но все же перезвони мне, ладно? Если ты этого не сделаешь, я буду думать, что все это мне приснилось, а ты мертва.

— Не волнуйся. Я обязательно перезвоню тебе. Даю честное слово.

Я вешаю трубку, шатаясь от потрясения короткого разговора. За все эти годы мой отец сделал мне кучу дерьмовых равнодушных, обидных вещей. Он совершил самые ужасные вещи, какие только можно себе представить. Но он никогда не говорил людям, что я мертва. Мертва. Да что с ним такое, черт возьми? Все мое тело онемело, голова кружится, когда я нажимаю кнопку вызова на единственном номере, который был у меня в новом телефоне, когда полковник Стиллуотер дал мне его: номер его личного помощника.

Телефон звонит восемь раз. Девять. Десять. Я уже думаю, что он перейдет на голосовую почту, когда офицер Эммануил наконец берет трубку.

— Кабинет полковника Стиллуотера. Чем могу вам помочь?

— Карл, это Элоди.

Карл был с моим отцом всего шесть месяцев, но это на три месяца больше, чем любой другой из его военных помощников. Обычно счастливчиков переводят довольно быстро. Парням, у которых не было ни малейших шансов дергать за ниточки или звать на помощь, приходилось как-то пережить месяц за месяцем взрывное, граничащее с жестокостью поведение моего отца, прежде чем он окончательно выходил из себя и разжаловал их до дежурства в уборных.

— Элоди? Очень рад тебя слышать. Как обстоят дела в Штатах? Соскучилась по дому?

Мне нравится Карл, и думаю, что я нравлюсь ему. Он всегда извинялся, когда ему приходилось передавать враждебное послание от моего отца. Мы с ним были словно соучастники заговора, которые сопереживали друг другу, потому что каждый из нас знал, с чем ежедневно приходится иметь дело другому человеку.

— Я только что разговаривала по телефону с одним из моих друзей из Марии Магдалины, Карл.

— О. Ох, черт... — бодрый тон его голоса резко падает. — Понятно. Представляю, как ты сейчас злишься, — говорит он.

— Я сейчас в полном замешательстве. Хотя у меня есть тайное подозрение, что скоро я буду в бешенстве. — Группа девушек проходит мимо меня по коридору с озабоченными лицами. Я понимаю, как я, должно быть, выгляжу, прижимаясь к стене, белая как полотно, напряженно сжимая челюсти с болезненным выражением на лице. Я натянуто улыбаюсь им, чтобы они знали, что все в порядке, хотя это и не так. — Какого черта он это сделал, Карл? Почему мой друг только что позвонил мне в слезах, опустошенный, потому что думал, что я умерла?

— Эм. Я… я не думаю, что тебе понравится это объяснение.

— Выкладывай, Карл!

— Твой отец заставил меня изучить правила обучения в твоей старой школе. Оказалось, что единственный способ получить частичное возмещение за семестр, половину которого ты уже прошла — это если бы ты... если бы ты умерла. Так что…

О. Мой. Бог. Не могу, бл*дь, поверить.

— Значит, он сказал им, что я умерла для того, чтобы получить частичный возврат денег за оставшуюся часть семестра. И сколько? Четыре тысячи долларов?

Карл неохотно выдает точную сумму.

— Не совсем... две тысячи восемьсот.

— У него миллионы в банке. Миллионы!

— Я знаю…

— Он позволил моим друзьям поверить, что я умерла ради двух тысяч долларов с мелочью?

— Я действительно пытался объяснить ему, что ты чувствуешь. Я предложил рассказать тебе, что происходит, чтобы ты могла сообщить своим друзьям, что с тобой все в порядке, но он…

— Но ему было наплевать на то, что он причинил боль мне или моим друзьям, и он сказал тебе держать рот на замке, верно?

— Что-то вроде этого.

— Боже Всемогущий.

— Прости, Элоди. Я должен был предупредить тебя заранее.

На не сгибающихся, дрожащих ногах я иду по коридору к двери в комнату 416. Мне нужно попасть в свою комнату и сесть, пока я не упала.

— Все в порядке. Это не твоя вина. Это все не твоя вина. Мой отец не должен быть таким невероятным ублюдком.

Карл нервно хихикает. Он не был тем, кто назвал моего отца невероятным ублюдком, но эти разговоры обычно записываются. Если высшее начальство узнает, что он даже присутствовал на звонке и выслушивал грязные разговоры против моего отца, он может оказаться в каком-нибудь серьезном дерьме.

— Хочешь, я скажу ему, что ты звонила? Я мог бы попытаться убедить его объяснить тебе свои действия самому?

Я стою у своей двери, поворачиваю ручку и открываю дверь.

— Боже, нет! Нет, в этом действительно нет необходимости. Я уже знаю детали, что толку говорить с ним…— я резко замолкаю на полпути от двери, мои уши внезапно наполняются пронзительным звоном. — …об этом?

Комната... черт возьми, моя комната разрушена.

Моя одежда повсюду. Книги, те немногие, что я привезла с собой из Тель-Авива, разбросаны по всему полу, страницы, вырванные из них, разорваны в клочья и разбросаны по всем деревянным половицам. Каждый ящик вырван из каждого предмета мебели, содержимое перевернуто и разбросано в беспорядке. Мои фотографии превратились в клочья. Мой ноутбук лежит на боку под окном, его экран разбит и мерцает, спазм цвета прерывает статику каждые несколько секунд. А еще перья. Перья повсюду. Они осели толстым слоем поверх всего, как мелкий снежный порошок, покрывая персидский ковер, мои ботинки, и одеяло, которое было сорвано с кровати.