Поднимая вверх файл, он кричит:

— Договор о продаже. Мне нужно, чтобы ты подписал его.

Господи, все чего я хочу, это побыть наедине с собой и бутылкой Aberfeldy (прим.пер. Aberfeldy (Аберфелди) — марка виски). Постараться расслабиться и успокоить нервы, сильно взволнованные Ниной.

Лаклан заезжает во двор и следует за мной прямо к дому. Я на пределе, все еще не в состоянии даже думать о том, что произошло, и о тех вещах, что она сказала мне. Если я сейчас в голове позволю себе пойти в то место, я совершенно потеряю весь контроль над собой. Когда Лаклан выбирается из машины, я уже восстанавливаю полный контроль над собой и стараюсь успокоиться.

— А ты что не мог отправить мне это почтой? — жалуюсь я, когда мы заходим в дом.

— Они не принимают электронную подпись.

Включая свет, я направляюсь в библиотеку, чтобы, наконец, тщательно проверить контракт на собственность в Лондоне, за приобретение которой я изрядно поборолся.

— Ты не собираешься продавать это место? — спрашивает Лаклан, когда я присаживаюсь на диван, а он садится на стул напротив меня.

— А что такое?

— Оно излишне огромно.

— Гребанный предатель, — произношу я себе под нос.

— Я это слышал, ты мудак.

— Ну и отлично.

Я знаю Лаклана еще с колледжа. Он работал над своей докторской диссертацией, пока я трудился над своим дипломом магистра в Сент—Эндрюс. Мы вдвоем были членами общества ОксФам и работали вместе на множество компаний. Мы поддерживали связь из—за его отношений с моим отцом. Когда Лаклан был моего возраста, он работал по специальности управление активами состоятельных лиц в ведущих фирмах Лондона, куда мой отец вкладывал свои инвестиции. Лаклан был его консультантом в течение долгого времени, перед тем как он отдал предпочтение менее ответственной работе и начал самостоятельно консультировать небольшие компании.

Пока я жил в Чикаго, я прекрасно понимал, что рано или поздно я вернусь обратно. Так как я был уже вовлечен в покупку собственности в Лондоне, мой отец позвонил ему, и теперь Лаклан работает только на меня. Он управляет моими финансами и еще фондом детского образования, который я основал много лет назад.

— Все будет, как только мы обсудим все с банком, — говорит он мне, когда я читаю документ.

— Вроде все хорошо. — Подписываю бумаги и убираю их обратно в папку. — Жизнь становится все сложнее, — говорю я, вручая их Лаклану.

— Все нормально?

— Да. После Чикаго я готов полностью окунуться в этот проект.

— Так ты не расскажешь, что произошло?

Поднимаясь на ноги, я не отвечаю ему. Вместо этого я пересекаю комнату и направляюсь прямиком к тележке с напитками, вытаскиваю хрустальную пробку из графина и начинаю наполнять свой стакан виски.

— Деклан?

— Выпьешь?

— Нет, — отвечает он. — Теперь рассказывай. Что случилось?

— Нечего рассказывать.

Я делаю глоток, смакуя двадцатиоднолетнюю жидкость. Я позволяю приятному вкусу скотча остаться на языке, прежде чем проглатываю. Я ценю то, что скатившись по горлу вниз, он теплом распространяется в груди.

— Она завтра уезжает, ты знаешь?

— И какое тебе дело до этого?

Мальчишеский, самодовольный взгляд на его лице бесит меня, так же, как и то, как он удобнее устраивается на стуле.

— Она ошеломительно красива.

Я залпом выпиваю стакан виски, мое лицо кривится от обжигающей жидкости. Я ставлю стакан на стол, и громкое клацанье хрусталя об стекло выдает мое раздражение.

— Напомни мне еще разок, почему я с тобой дружу.

— Слушай, очевидно, что вы что—то не поделили...

Я останавливаю его на полуслове, выплевывая:

— Ты кто? Мой гребаный психолог? Не надо делать вид, что ты что—то знаешь, когда на самом деле не знаешь ничего.

— Я провел с ней день. Ее легко прочитать.

Я смеюсь, когда направляюсь к дивану.

— Эту женщину сложно прочитать. Поверь мне. Не позволяй ей одурачить тебя. И на хрена ты разговаривал с ней? Я просил следить за ней, а не подружиться с ней.

Одна мысль о том, что Лаклан проводил с ней время, и не знать, о чем они говорили или как именно общались, убивает меня. Само незнание, и тот факт, что это меня беспокоит — бесит меня. То, что она пробралась мне под кожу и заняла единственное место, которое никому не удавалось занять, вынуждает меня ненавидеть ее еще больше. Она злой купидон, стреляющий мучительными стрелами, а я по собственному желанию попал под ее стрелу. По собственному желанию, потому что, как бы я ни хотел, я не могу отпустить эту рыжеволосую бестию. Я сомневаюсь, что когда—нибудь смогу сделать это, из—за ран, которые она оставила в моей душе. Я нестираемый след, оставленный ее разрушительными действиями.

— Она хочет, чтобы я отыскал ее мать, — наконец говорит он, прерывая затянувшееся молчание.

Я стреляю в него своим взглядом.

— Чего?

— Я предложил.

Почему она раскрывает ему часть своей правды... ту, что скрывала от меня?

— Разве это не круто! — цинично заявляю я. — Сделай мне одолжение, попытайся в следующий раз следовать моим приказам. Следи за ней и заканчивай эту дружескую чепуху.

— Нет смысла следить за ней. Как я уже сказал — она уезжает завтра, — говорит он, вставая со стула. Он останавливается передо мной, надевает пальто и берет папку. — Я отвезу документы.

Наклоняясь вперед, опираюсь локтями на колени и слушаю, как его ботинки шоркают по полу, когда он направляется к двери.

— Я хочу узнать, когда ты найдешь ее мать, — кричу я вслед.

— Будет сделано, — отвечает он, прежде чем закрывает за собой дверь и позволяет мне остаться в таком желанном одиночестве.

Рухнув на диван, я облокачиваюсь на спинку и пялюсь в потолок, воссоздавая в голове события вечера. Все это очень сложно. И не только сказанные слова, но и рана, которую я нанес ей, а она спокойно приняла. Я помню, как вырывал волосы из ее головы и какое получал наслаждение от этого наказания. Но я не ожидал такой реакции от нее. Она издала небольшой визг на то, что должно было быть невыносимо больно. Она просто стояла, пока слезы стекали по ее щекам, тем не менее, она не плакала, не так как можно было ожидать.

Но сегодня, когда я вошел к ней и увидел кровь, моей единственной реакцией было помочь ей, позаботиться о ней и привести в порядок. Теперь это вызывает у меня тошноту, когда я думаю об этом, но в тот момент, это не имело значения. Но когда она начала говорить, все вернулось на круги своя. Заполонило комнату и рухнуло тяжким грузом на меня, когда она сказала, что не уверена, что это был мой ребенок.

Этот гребаный ребенок.

Все что я хотел — того ребенка. Я никогда не думал, что так сильно хочу детей, пока она не сказала, что беременна. Мгновенно моя душа раскололась на части и умоляла, чтобы сын или дочь наполнили меня. Я закрывал глаза и мечтал об этом.

Новость о ребенке открыла во мне инстинкт защитника, и я бы сделал что угодно для них двоих, в тот момент, когда она сказала, что потеряла ребенка.

И я сделал.

Все это произошло слишком быстро.

Уход от Нины, когда она боролась с ограничением медсестры... Быстрая езда... То как я схватил пистолет из машины... Холод метала на моей спине, когда я засунул его в штаны... Заезд в гараж "Легаси"... Черный вход... Лифт... Чистая ярость, бегущая по моим венам...

Дверь открывается, я вхожу.

Прихожая, гостиная, коридор.

Дверь.

В голове пульсирует, и в сердце стучит. В ушах звенит. Кровь кипит.

Одна рука на пистолете, другая на двери.

Открыть... Прицелиться... ВЫСТРЕЛ.

Я до сих пор чувствую запах пороха, вижу взгляд в глазах Беннетта, слышу, как он захлебывается в своей собственной крови. Я убил мужчину — без колебаний. Его последние слова, мольба не делать этого, все еще преследуют меня. Но я все равно сделал это, потому что думал, что он был человеком, из—за которого Нина манипулировала мной. Я верил, что он убил моего ребенка, и за это он должен был умереть.

Но это была ложь.

Я встряхиваю голову, чтобы избавиться от видения, и иду налить себе еще один стакан виски. Это моя жалкая попытка успокоить демонов внутри себя.

Я сражаюсь с идеей, что Нина — ничтожная, а я кто—то хороший. Но это не так. Я убийца. Она не нажимала курок, это сделал я. Я не хочу купаться в том же зле, что и она, но так и есть.

Это она задурила мне голову, превратила правду в ложь, создав из меня монстра. Я такой же монстр, как и она, и я допустил это. Независимо, предназначен я для этого или нет, я, тем не менее, позволил это.

Но дело не только в том, что я сделал, а в том, что она сделала — или не сделала. Не приложила никаких усилий, чтобы спасти меня. Тем не менее, сегодня, она клялась, что любит меня и хочет сделать все, чтобы спасти меня от пути, на который поставила. Как она могла сказать это, когда оставила меня с двумя пулями в груди и истекающего кровью на полу моего лофта — подстреленного ее братом?

Боже, ее брат. Брат, которого она трахала.

Стоило ему сказать иди, и она пошла, не вернувшись ко мне. Она лгала мне и манипулировала, но ее предательство истощило меня, разорвало мое сердце, расщепило меня до полного уничтожения. Целиком изнасиловав мою душу. Кто знал, что ее руки могли держать так много низости?

Все смешалось, и это было невозможно переварить. Ее противоречия стимулируют путаницу и враждебность. Мой разум жаждет ясности ситуации, но сомневаюсь, что получу это, потому что не уверен в ее психическом здоровье. Тем не менее, от простого упоминания, что она завтра уезжает, мое сердце начинает бешено стучать, и это тревожит меня больше всего.

Я изо всех сил пытаюсь вжиться в роль, сотрудничать с властями, изображать невиновность, но все выглядит очень хреново. Кэлл сидит за решеткой, и только вопрос времени, когда они придут за мной. Я могу верить, что Кэлл держит рот на замке, в противном случае я бы уже тоже был за решеткой. Но он не понаслышке знает, что может произойти, если лояльность находится под угрозой.

К тому, что я потеряю все, если они раскроют мою причастность к торговле оружием и другим преступлениям, они "поджарят" меня. С этой точки зрения я ходячий мертвец, но я не из тех, кто будет сидеть сложа руки, и наблюдать, как его династия рушится. Пешки начинают падать, поэтому мне нужно действовать быстро.