8. На просьбы о показе французской и английской делегациям оборонных заводов, институтов, воинских частей и военно-учебных заведений сказать, что после посещения летчиком Линдбергом СССР в 1938 г. Советское правительство запретило показ оборонных предприятий и воинских частей иностранцам, за исключением наших союзников, когда они появятся».

Так оно и оказалось: полномочий не было, плана тоже, о проходе советских войск говорить не захотели. Переговоры ничем не кончились. Впрочем, и у англичан, и у французов наставления были определенными: тянуть время, ничего не подписывать.

Глава тринадцатая.

Две колеи

Традиционная советская историография знает лишь один календарь дипломатической активности СССР в 1939 году: это календарь советских усилий по созданию системы коллективной безопасности путем переговоров с Англией и Францией. Это:

– 18 марта 1939 года: запрос Англии в Москве о возможности коллективных действий для предотвращения установления немецкого господства над Румынией;

– тот же день: ответ СССР с предложением о созыве международной конференции с участием СССР, Англии, Франции, Польши, Румынии и Турции. Предложение отклоняется;

– 17 апреля: новое предложение СССР о заключении соглашения между СССР, Англией и Францией о взаимной помощи;

– 8 мая: предложение Англии об односторонних обязательствах СССР;

– 23 мая: формальное согласие Англии на переговоры послов двух держав с Молотовым в Москве;

– 2 июня: советский проект пакта о взаимопомощи;

– 10 июля: согласие Англии на переговоры;

– 25 июля: начало переговоров послов в Москве;

– 12 августа: начало переговоров военных миссий.

Но, как выясняется, это была лишь одна сторона медали, одна колея. Была и другая – советско-германская. Если взглянуть на документы некогда секретного архива Сталина (ныне они в Архиве Президента РФ), то неожиданно открывается совсем иная картина, чем ее рисовали прежде.

…Из материалов сталинского архива видно, что идея нормализации пришедших с 1933 г. в полное расстройство советско-германских отношений возникла у Сталина давно. Иначе как можно понять до сих пор бывшее не известным исследователям постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 21 января 1939 г. за № 67/187, гласившее:

«Обязать т. т. Микояна, Кагановича Л. М., Кагановича М. М., Тевосяна, Сергеева, Ванникова и Львова к 24 января 1939 г. представить список абсолютно необходимых станков и других видов оборудования, могущих быть заказанными по германскому кредиту».

Если учесть, что речь шла о руководителях наркоматов: путей сообщения – Л. М. Кагановиче, авиапромышленности – М. М. Кагановиче, судостроения – И. Ф. Тевосяне, боеприпасов – И. П. Сергееве, вооружения – Б. Л. Ванникове, машиностроения – В. К. Львове, то как можно было допустить, чтобы «абсолютно необходимое» для СССР военное оборудование заказывалось в гитлеровской Германии, противостояние с которой было незыблемо для советской внешней политики? Какие реальные шансы могли быть в начале 1939 г. для выполнения столь необходимых для укрепления советской обороноспособности заказов? Да еще на предприятиях Германии – страны, которая активно готовилась к развязыванию крупной войны в Европе?

Ответы на эти вопросы заложены, разумеется, не в текущей дипломатической переписке 1939 г., а в исторически сложившемся своеобразии советско-германских экономических отношений, которые, в свою очередь, были частью общего комплекса отношений СССР с капиталистическим миром. Об этом комплексе уже шла речь выше, но с конца 1938 г. он стал играть особую роль.

Еще с 1938 г. германская сторона давала понять, что она заинтересована в увеличении советских поставок сырья. Об этом свидетельствует записка НКВТ от 9 апреля 1938 г. В февральской директиве Политбюро наркомвнешторгу давалось согласие на начало переговоров; торгпредство в Берлине указывало, что немцы заинтересованы в увеличении завоза сырья и настаивают, чтобы «мы приняли в учет их потребности в сырье». Статс-секретарь министерства иностранных дел рейха Э. фон Вайцзеккер задал 6 июля 1938 г. полпреду А. Ф. Мерекалову прямой вопрос, имеет ли он «какие-либо конкретные планы и предложения относительно расширения экономического сближения СССР и Германии». Таков был, видимо, первый зондаж с немецкой стороны, который позволил 6 декабря 1938 г. Политбюро принять постановление о разрешении НКВТ продлить прежнее соглашение о торгово-платежном обороте между СССР и Германией на 1939 г. 21 января 1939 г. последовало упомянутое решение о подготовке списков необходимых для СССР станков и оборудования.

В начале 1939 г. произошли и некоторые важные события в германской политике, имевшие непосредственное отношение к тогда уже возможному, но еще не происшедшему сдвигу в отношениях «третьего рейха» с СССР. В Берлине видели, что Мюнхенское соглашение Германии, Англии и Франции нанесло тяжелый удар по советскому курсу коллективной безопасности, вплоть до того, что в октябре 1938 г. германское посольство в Москве предсказывало скорую отставку Литвинова и пересмотр советской политики в отношении Германии, Италии и Японии, в частности возвращение Москвы к традициям внешнеэкономической ориентации на Германию. Одновременно представители министерства экономики, ведомства по четырехлетнему плану и министерства иностранных дел высказывались за выяснение возможности увеличения советских поставок сырья для выполнения новых задач, поставленных перед военной промышленностью в речи Геринга в октябре 1938 г. на заседании генерального совета «четырехлетки».

С ноября 1938 г. сложился неофициальный блок промышленников, экономических ведомств и министерства иностранных дел Германии, выступавший в пользу расширения экономических связей с СССР. Первым результатом и явилось германское предложение Советскому Союзу от 19 декабря 1938 г. о возобновлении переговоров о продлении на год торгово-кредитного соглашения. 10 января 1939 г. это предложение было принято СССР, включая выражение готовности принять в Москве немецкую делегацию для переговоров, что само по себе уже было фактом сенсационным, так как последний раз такая немецкая делегация приглашалась в Советский Союз в 1932 г., т. е. еще во время послерапалльского сотрудничества.

Принципиальное решение начать серьезные переговоры с Германией было реализовано вышеприведенной январской 1939 г. директивой политбюро для наркоматов внешней торговли, авиапромышленности, путей сообщения, вооружений, боеприпасов, машиностроения и судостроения. Наркоматы 24 января 1939 г. должны были представить свои заявки. На их базе были составлены два списка: «А» – станки на 125 млн, военное оборудование на 28,4 млн, оборудование для системы производства синтетического бензина Фишер-Тропша на 13 млн; «Б» – станки на 42 млн, химическое оборудование на 10,5 млн, военное оборудование на 30 млн марок. Заявки были вручены германской стороне 11 февраля 1939 г. во время встречи Микояна с германским послом в Москве Ф. В. фон дер Шуленбургом.

Так началась сложная дипломатическо-политическая процедура, которая завершилась лишь в конце августа 1939 г. Она, внешне имевшая экономический торгово-кредитный характер, шла на фоне запутанных политических переговоров: СССР с Англией и Францией, а также Германии с Польшей и Польши с Англией и Францией. Порой дело доходило до прямых разрывов переговоров – это было, когда, как мы уже знаем, Риббентроп в январе 1939 г. внезапно отменил выезд в Москву К. Шнурре, которому было поручено вести переговоры с Микояном. Но советская сторона проявляла исключительную выдержку. Ее причины можно понять, если обратить внимание на одну записку из личного архива Сталина – документ особо примечательный, если учесть, что он написан от руки. Он не датирован, хотя по косвенным признакам можно сказать, что он был составлен 7 или 8 июня 1939 г.:

«2. Нашему поверенному в Берлине или – еще лучше – Хильгеру в Москве сообщить через Микояна, что хотим прежде всего знать – согласен ли Берлин с нашим проектом (проект Микояна), и лишь только после такого согласия Берлина можем пойти на приезд Шнуре (так в тексте. – Л. Б.), ибо мы не можем допустить, чтобы переговоры еще раз были прерваны немцами неожиданно и по неизвестным причинам».