Сейчас уже забыто популярное в 20-е годы политическое понятие «санитарный кордон». Оно было рождено державами Антанты, решившими создать вокруг большевистской России полосу стран, которые самим своим существованием спасали бы Европу от «красной заразы». Она должна была протянуться с севера на юг – от Финляндии и Прибалтийских республик (их тогда неуважительно именовали «лимитрофами», т. е. окраинными государствами), через Польшу, Румынию к Турции. «Санитарный кордон» действовал, и Польша была одним из его главных звеньев, если учесть, что советско-польская война 1920 года как бы запрограммировала недружелюбные отношения между двумя соседями. Рижский мир 1921 года закрепил эту ситуацию, ибо РСФСР была вынуждена отказаться от территорий Западной Белоруссии и Западной Украины, оказавшихся в составе Польского государства. Спрашивается: как же не использовать было Гитлеру эту неприязнь, как же не попытаться было привлечь Польшу на свою сторону?

Но в груди как польской, так и немецкой политики лежали «две души». Еще в 20-е годы рейхсвер считал необходимым готовиться к новому «разделу Польши», для чего его создатель Ганс фон Сект видел в России желанного союзника и военного партнера. Другие видели в Польше, наоборот, возможного союзника против Москвы. В равной мере и в польской внешней политике боролись противоречивые тенденции. Отсчетным пунктом для борьбы этих тенденций был германо-польский пакт о ненападении от 26 января 1934 года, подписанный в эпоху маршала Юзефа Пилсудского. Но это было только в начале «новой политики» Германии, которая медленно, но верно перестраивалась в духе национал-социалистических догм. Правда, в «Майн кампф» Польша прямо не упоминалась, но она волей-неволей оказывалась на пути «дранг нах Остен». Как же с ней поступить?

Гитлер никогда не был однозначен и прямолинеен в достижении своих целей. Уже в 1933 году Гитлер убеждал своих собеседников – польских послов Альфреда Высоцкого, затем его преемника Юзефа Липского – в том, что во вражде Германии и Польши виновата версальская система; в действительности для обеих стран существует одна главная угроза в лице Советского Союза. Эта идея то и дело всплывала во многих официальных и закулисных встречах. Еще в 1934 году Альфред Розенберг предлагал «привлечь Польшу обещаниями территориальных приращений за счет Украины и выхода к Черному морю».

Да, у Гитлера были основания говорить: «Я в первое время хотел установить с Польшей пристойные отношения, чтобы сначала бороться с Западом». Еще в дни судетского кризиса, 10 августа 1938 года Геринг говорил послу Липскому, что процесс германо-польского сближения не должен приостановиться, мол, Германия «не заинтересована в Украине». Это была давняя линия Геринга – со времен его знаменитых «охотничьих визитов» 1935 и 1937 годов. Статс-секретарь Ян Шембек записывал 10 февраля 1935 года:

Как, в свою очередь, свидетельствует сам Липский, Геринг передал ему такое заявление Гитлера: тот готов «договорным образом признать, что вопрос о (Польском) коридоре не будет спорным объектом для обоих государств, но, ежели быть совершенно откровенным, немецкая политика должна в будущем искать экспансию в каком-либо направлении. Это направление Германия может в согласии с Польшей найти на Востоке, причем сфера интересов Польши будет лежать на Украине, а для Германии – на Северо-Востоке…»

На минуту переведя дыхание при цитировании, никак не могу удержаться от мысли: как стереотипны были немецкие авансы – то Пилсудскому сферу интересов на Украине, то Сталину – сферу интересов в Прибалтике… К чести Пилсудского надо сказать, что он тогда уклонился от прямого ответа. Это не помешало ни Гитлеру, ни Риббентропу не раз повторять подобные предложения. 20 сентября 1938 года Липскому Гитлер сказал, что «Польша является первостатейным фактором, способным защитить Европу от России». Как известно, Польша извлекла из германской агрессии свою «корысть», приняв участие в расчленении Чехословакии в сентябре и получив Тешинскую область.

Именно на это достаточно грубо намекнул Геринг своему польскому собеседнику, благо что Липский давно стал важной фигурой в процессе германо-польского сближения. Ему же Риббентроп прямо предложил в эти же дни вступление Польши в Антикоминтерновский пакт, а затем «генеральное оздоровление» отношений. Конечно, было бы примитивным считать Юзефа Бека креатурой германской политики. Его политическая игра была сложней. Его мечтой было создание «третьей Европы» от Балтики до Адриатики – некоего нового блока в составе Польши, Венгрии и Югославии, быть может, Италии, который бы играл – разумеется, под польским руководством – самостоятельную роль наравне с другими блоками. Другое дело, что Бек безмерно переоценивал свои возможности, но он продолжал свое политическое балансирование, не желая рвать нити с Германией, но в то же время не осложняя отношения с СССР. К 1939 году, когда надо было принимать решение о войне, Германии такое балансирование было уже ни к чему. Заместитель заведующего политическим отделом МИД князь фон Бисмарк 1 января 1939 года рекомендовал своему министру сказать Беку, что «германское правительство может ожидать, что польское правительство учтет новую европейскую ситуацию, возникшую в результате усиления Германии, особенно в результате событий 1938 года. Польша должна дать себе отчет о том, что Германия сейчас представляет собой единственную державу в Европе, к которой она могла бы присоединиться».

Далее Бисмарк предлагал намекнуть, что улучшение отношений с СССР бесполезно, так как «в настоящее время его цена как друга невелика, а как противника его бояться не следует». Франция же предаст Польшу, как предала Чехословакию. В ход были пущены и старые козыри: в Варшаву был послан заведующий информационным отделом посол Готтфрид Ашман, который должен был в доверительных беседах со своими польскими друзьями «подогреть» польский интерес к Украине. Увы, вернувшись, Ашман доложил, что «идея заполучить для Польши Советскую Украину отклика не нашла».

25 января 1939 года Риббентроп в Варшаве был откровенен (насколько он вообще был способен к подобному изъявлению чувств): он ждет, что «Польша будет проводить политику, базирующуюся на традициях Пилсудского и его великодушии. Это подразумевает, что Польша учтет немецкие потребности и не будет противиться определенным естественным фактам и неудержимым развитиям… Германия – против России и уже из-за этого приветствует сильную Польшу, которая будет защищать свои интересы против России».

Можно ли назвать это откровенностью? Только в пределах общих установок Гитлера, который несколько месяцев спустя объяснял генералитету, что он в принципе должен был «сперва вести войну на Западе» и для этого установить «приличные отношения с Польшей». Тем самым он продолжал известную нам из «протокола Хоссбаха» идею о так называемом «нормальном случае», который где-то через 4-5 лет даст возможность первый удар нанести по Франции. Едва ли в конце 1938 года Гитлер считал, что должен начать прямо с похода против СССР с участием Польши. Но ему, безусловно, хотелось иметь Польшу как верный тыл, ежели бы первый удар наносился на Западе.

Бек был вызван к Гитлеру. Есть живописное и малоизвестное описание реакции Бека на встречу с фюрером. Он поделился впечатлениями с британским послом в Варшаве сэром Хью Кеннардом, о чем тот сообщил в специальной телеграмме в Форин оффис: