Через некоторое время меня в полусознательном состоянии, сквозь пульсирующее красное море страданий, отправляют в яму. Тесную комнатку без окон и дверей, с одним-единственным предметом — пустым металлическим горшком в качестве, полагаю, туалета. Потолок — железная решетка, примерно в двенадцати футах надо мной.

Ладно, это не комната. Технически, это дыра в земле.

Темница.

Я осматриваюсь, борясь с паникой.

Из положительного — у меня не будет ни единого шанса развить досадный случай Стокгольмского синдрома, потому что, если один из моих похитителей не спрыгнет сюда со мной, чтобы поболтать и немного промыть мозги, похоже, в обозримом будущем в одиночной камере буду только я одна.

Не камере... темнице.

Я сажусь и с удивлением обнаруживаю, что мои руки и лодыжки развязаны. Я все еще одета — еще один плюс. Но, судя по состоянию моих ног, какое-то время я не смогу ходить, не говоря уже о том, чтобы убежать.

С другой стороны, это не особо важно, потому что отсюда нет выхода, если только кто-нибудь не опустит лестницу.

Я смотрю на прутья решетки, гадая, отправили ли уже видео моему отцу.

А потом решаю, что пора пописать.

Тут я быстро выясняю, что неспособность ходить — большая помеха для похода в уборную. Или, точнее, похода на горшок.

Закончив кататься по грязи и ругаться, я провожу несколько ужасных минут, гадая, что, черт возьми, я буду делать, если захочу «по-большому». Я не могу присесть, и тут нет туалетной бумаги. Плохо дело.

Меня отвлекает звук шарканья сверху.

— Берегись.

Это тот, кто бил меня.

Я молча сижу у стены, скрестив ноги набок, и смотрю на него снизу вверх. Я стараюсь сохранять нейтральное выражение лица и не сердиться. Мне не хочется вновь испытать на себе его навыки порки.

Он поднимает небольшой квадрат в решетке и опускает красное пластиковое ведро, прикрепленное к веревке.

Когда оно соприкасается с земляным полом темницы, мужчина дергает веревку и втягивает ее обратно. Закрывает решетку и уходит, не проронив больше ни слова.

Я подползаю к ведру. В нем нахожу две бутылки воды, аспирин, протеиновый батончик, банан и тонкое шерстяное одеяло. Упаковку детских салфеток, тюбик мази с антибиотиками и пару белых спортивных носков.

Я не настолько глупа или упряма, чтобы отказаться от этих подарков. Я понимаю, что мне нужно поддерживать энергию, поэтому съедаю батончик и банан, затем принимаю четыре таблетки аспирина и выпиваю бутылку воды. Морщась и стискивая зубы, я протираю свои израненные ноги детскими салфетками, затем наношу мазь.

Натянув носки, прислоняюсь к стене спиной.

Если я думала, что тюрьма хороша для серьезных размышлений, то дыра в земле в тысячу раз лучше. И все мои мысли продолжают возвращаться к Киллиану.

Вероятность того, что я, возможно, никогда больше его не увижу, гораздо более мучительна, чем боль в ногах.

Должно быть, я засыпаю, потому что резко просыпаюсь в полной темноте. Мгновение я пребываю в чистой, ослепляющей панике, потому что мне кажется, что я мертва. Но потом я чувствую запах сигаретного дыма и поднимаю глаза.

Кто-то сидит и курит в темноте надо мной.

Я молчу. Мне велено помалкивать, пока ко мне не обратятся — это может быть испытанием.

После, кажется, вечности, некто говорит:

— Ты молодец. Не плакала. Не просила. Обычно всегда плачут и умоляют. Даже мужчины.

Здесь кромешная тьма, так что я чувствую себя в безопасности, щелкая пальцами и скаля зубы. Но отвечаю мягких голосом:

— Спасибо.

Его голос падает на октаву.

— Мне понравилось, как ты кричишь.

Вдох. Задержи дыхание и считай до четырех. Выдох. Задержи дыхание и снова считай до четырех. Начни все сначала.

После еще одной долгой паузы он добавляет:

— С твоим отцом трудно связаться.

Вот дерьмо. Мой разум мчится со скоростью миллион миль в час, пытаясь найти что-то, что можно было бы ему предложить. Мне ясно дали понять, что с моим отцом еще не связались. Он еще не видел видео.

Похитители еще не получили денег или чего они там хотят.

И чем дольше они не смогут связаться с ним, тем дольше я буду гнить в этой дыре.

— Сейчас август. Он, наверное, на своей яхте.

Тишина. Мужчина курит и ждет.

— Каждый август он проводит три недели в плавании вокруг островов Хорватии. Яхта называется «Бомбардировщик».

Он насмешливо фыркает.

С этим с соглашусь. Мой отец далеко не романтик.

Я слышу скрип над собой, как будто мой похититель наклоняется вперед в своем кресле. Если он вообще в кресле. Может быть, болты в шее этого Франкенштейна издают такой шум.

— Хорошо. Если мы найдем эту папину яхту, ты сможешь вылезти из ямы. Если мы узнаем, что ты солгала, мы засыплем яму землей.

 И он оставляет меня наедине с темнотой и моим собственным растущим страхом.

Долгое время я ничего не слышу. Никто не приходит поговорить со мной. Я так голодна, что мой желудок начинает переваривать сам себя. Я допила вторую бутылку воды, но есть больше нечего.

Никого нет. В течение долгих часов. Может быть, нескольких дней. Я понятия не имею, сколько пробыла в этой темной дыре, знаю только, что ни одна детская подготовка мне не помогла.

Мне кажется, что меня так и оставят в этом полном одиночестве.

Я умру здесь, внизу. Умру с голоду. Нет, я умру от обезвоживания.

И никто никогда не найдет мое тело. Никто не знает, где я.

Киллиан. Я бы все отдала, чтобы увидеть его лицо в последний раз.

Именно эта мысль в конце концов заставляет меня сломаться и заплакать.

Я прислоняюсь к грязной стене, накинув на плечи тонкое одеяло, дрожу, как собака, и слезы текут по моему лицу. Я позволяю себя пострадать. Я выпустила все свои эмоции наружу. Всю боль и смятение, сожаление и отчаяние, разбитые надежды и потерянные мечты.

Я плачу по Макс и Фин, которые никогда не узнают, что же со мной случилось. Я плачу по жизни, которую могла бы прожить, по теплым летним ночам, великолепным зимним восходам и ужинам с друзьями, по которым я буду скучать. По всем годам, что ждали меня впереди.

Годам, которые я могла бы провести с мужчиной. Создать семью. Быть влюбленной.

Быть любимой.

Я плачу, пока слезы не заканчиваются. Пока не становлюсь опустошенной.

Затем вытираю лицо одеялом, тяжело выдыхаю и встаю. На пятки, потому что это единственный способ не упасть от боли. Я беру одну из пустых пластиковых бутылок из-под воды и принимаюсь насыпать горки для ног.

Потому что я не тряпка.

Я копаю минут пять, когда взрыв неподалеку не опрокидывает меня на задницу.

После резкого изменения давления воздуха, ливень комьев грязи падает на мою голову. За взрывом следует несколько более мелких. До меня доносятся автоматные очереди и крики мужчин. Снова стрельба, уже ближе, затем яростный, неземной рев, подобного которому я никогда не слышала. От этих криков волоски на моих руках встают дыбом.

Это крик ярости. Жажде мести. Крик демона, жаждущего крови, и его бешеный рев эхом разносился по местности.

Но это не демон. Это мужчина.

Это мой мужчина, и каким-то образом он нашел меня. Он пришел за мной!

И, судя по всему, он серьезно надирает чью-то задницу.

Мое сердце несется вскачь. Я встаю на колени, вытягиваю шею к решетке, навстречу мерцающему оранжевому свету и клубящемуся дыму.

— Киллиан! Я здесь! — кричу во всю силу своих легких.

Шлепки по грязи. Все ближе и ближе, пока с одной стороны решетки не появляется фигура и не останавливается, глядя на меня сверху вниз.

Он похож на парня из фильма о конце света. Солдат после апокалипсиса, прочесывающий пепел мира в поисках своей потерянной любви.

В камуфляжной боевой форме, очках ночного видения, тяжелых ботинках, наколенниках и черном шлеме, который одобрил бы сам Дарт Вейдер. На спине Киллиана рюкзак. На поясе вокруг его талии висит огромный нож в ножнах и несколько пистолетов в держателях. Его грудь прикрыта жилетом с карманами, набитыми патронами и гранатами. Его ладони в перчатках зажимают огромную черную винтовку с инфракрасным прицелом на конце.

Я не вижу его лица из-за шлема, но я знаю, что это он.

Я бы узнала этого мужчину где угодно.

Я смотрю на него, и мое сердце расширяется в груди.

— Привет, милый. Почему ты так долго?