Вновь старик раскладывал и расставлял подготовительные этюды с натуры, написанные маслом, и альбомные зарисовки, и вновь Юрий Иванович подумал, что старик хитрит, что медлит показать прошеное, а просил Юрий Иванович заготовки к картине «Субботнее гулянье в Уваровске». Медлит, для него добывание заготовок с полок, из планшетов, бережные и бессмысленные касания, какими он подправляет картинку, просветляющая душу беседа о дорогом человеке — свидетельство его пребывания в жизни, может быть, опровержение чего-то в них, молодых, не знавших, не видавших, и одновременно еще одно печальное прощание с другом: человек отслужил своему делу.

Нет, не хитрил старик, понял Юрий Иванович, увидев вторую, третью известную ему заготовку к «Гулянью», — лет десять назад виденные из рук мариниста: фронтовик с черной повязкой на глазах, под руку с ним жена: заплаканное и озаренное улыбкой лицо. Могучий парень с кудрями на глаза, то позировал Леня. Следом девушки с сиренью, молодые Вера Петровна и Калерия Петровна. Верх пожарной каланчи. Угловой дом с жестяным шатром крыльца — нету давно того дома. Ребятня с веслами.

Юрий Иванович вернулся взглядом к написанному маслом этюду: в кумачовом нутре гроба блестит неровно вырезанный, колючий кусок металла. Поставил рядом другой этюд: поднятые головы Васи Сизова, Лохматого, Коли-зимнего, поставил над этими этюдами третий, где воздела руки девушка в голубом — написанная с Веры Петровны, неизменно воплощавшей у мариниста женскую чистоту. Стропы как продолжение ее рук. Девушка летит в ивовой корзине. Смущенная душа мариниста являлась в скопище этюдов.

Шествие русской провинции, ее праздник, таков был первый замысел. Маринист рвался из его пут, разрушил. Проступал другой замысел: ожидание подвига, самопожертвования? Подвижничества? Преобразующей красоты? Собственные образы казались ему бескрылыми и робкими, взятые у Лохматого образы Уваровска в рядах его собственных образов, согретых умилением и грустью, тяжелы были, как каменья в траве.

Старик провожал Юрия Ивановича; в гостиной старик тронул его за плечо:

— Только что тут стоял, а? Шкафчик, старенький, с эмалевыми медальонами? — старик показал в простенок. Содержимое шкафчика лежало на полу. Юрий Иванович взял сверху листок, прочел:

«Утопленника и реки — союз нерасторжимый. — Вроде почерк Лохматого. Взял второй листок. Читал про себя: — О, для чего ты погибала, Троя, И выдуман был Одиссеем конь? Каких изменников, каких героев Испепелил бенгальский твой огонь? Зачем не откупилася от тлена Свечением своих бессмертных риз? Похожа на… Елена… Забыт лысеющий Парис».

На Селезневке он застал Эрнста с двумя шумными мужиками. То были Ермиха и Румын, мучители Эрнста в детстве и отрочестве. Юрий Иванович пытался писать о маринисте, галдеж мешал, в двенадцатом часу гости допили свой портвейн и удалились. Эрнст оправдывался:

— Ермиха мне нужен. Возрастные перемены, семейная ситуация, контакты… Как иначе? Сыну его хочу помочь, чтобы не поплыл вслед за отцом. Ермиха воображает, будто я заискиваю перед ним, боюсь… словом, зависим. Румына сюда таскает… Сидит, вспоминает былые времена. Король Селезневки! Иллюзия, будто по-прежнему Румын у него в подручных и они отнимают у меня деньги на обед. Тьфу, губы слиплись от портвейна.

Время выходило: пятый час, сорвись сейчас Саша, гони «Жигуленка» без оглядки, едва-едва успеет в НИИ, где они закончили монтаж теплицы для Заполярья и куда к семи министерские чины привезут иностранцев-промышленников. Через месяц-другой НИИ начинал срочную, по заказу правительства, программу, связанную с ускорением ввода промышленных комплексов в районах вечной мерзлоты; иностранцы, надо понимать, станут участвовать в строительстве комплексов технологией или оборудованием.

Саша заставил себя вслушаться. Стоявший перед ним бригадир слесарей, спокойный немолодой человек, уже с большим напором повторял свои выводы, убеждая Сашу вмешаться, а не то и позвонить главному инженеру. Посланная от аппаратного цеха бригада перебазирует оборудование колесного цеха. Сегодня в ночь по плану перетаскивать и устанавливать в новом корпусе сорокатонный станок, и опять начальник колесного гонит, не пускает к станку — дублера у станка нет, задела по деталям нет, а колеса давай каждый день.

Надо было справиться с затыком — пусть Саша замещал заместителя начальника цеха, замещал временно, если в будущем он и согласится перейти из слесарей, так в технологи. Справиться с затыком и быстро уйти, он еще может успеть в НИИ.

Саша стал выбираться с участка; бригадир петлял следом, протискиваясь между трехъярусными стеллажами, заставленными высоковольтной аппаратурой, продолжал говорить. Не разобрать было его слов за перестуком и воем пневматических гайковертов, да Саша и не слушал. Вот случай, соображал он, случай вытащить Гришу с заседания парткома. Пусть он вмешается в перебазировку станка — Саша садится в машину, а там, если гнать, если министерские чины с иностранцами не ускочат через полчаса из НИИ, а не ускочат они, ехали осматривать лаборатории и установку для испытания макетов заполярной инфраструктуры, и будет спрошено, кто устанавливал зарубежные кондиционеры, доводил. Назовут Сашу, и тогда он напомнит замминистру, как в Кемерове четыре года назад работал у него при монтаже зарубежных кондиционерных систем на промышленных объектах государственной важности, и тот удивится: что же вы грязь ворочаете на заводе?

Так, поторапливая себя, Саша дошел до колесного, выслушал начальника цеха, окающего настолько, что, казалось, он все гласные заменяет одним «о» — стонок, родимой, поспешно возразил «родимому», говоря, что у них теперь тоже задела никакого, снимают аппаратуру с одного электровоза, завтра ставят на другой, но вот отдали слесарей на перебазирование колесников. И пошел прочь. Он поднялся на третий этаж административного корпуса и встал под дверью с табличкой «Партком». Дверь была чуть приоткрыта.

— …В прошлом, до войны, после войны, наш завод был крупнейшим предприятием по здешней дороге, — говорил парторг своим сильным молодым голосом, парторгу было тридцать четыре. — Проблем с пополнением не знали.

— Молодежь валила на наш завод, как на ярмарку, — сказал другой молодой голос, то высказался редактор заводской многотиражки.

— Насчет ярмарки ты хватил, — вступил старческий голосок. — Ехала к нам ребятня по нужде. В деревне тогда было голодно, профессии не получишь… У нас свое ремесленное, техникум, билет месячный, катайся, хоть за сто километров живешь, годовой билет… Дровец выпишут, угля, пиломатериалом помогут, как затеешь строиться… Ну сказанул: на ярмарку! Цеха тесные, механизации никакой вовсе, если глядеть с нынешней горы, с высоты то есть. Локомотивы свозят грязь со всех дорог, из Слюдянки везут, это с Байкала, считай. Из Армении! Грязь замешана не на воде, на мазуте замешана. Мы тогда вручную очищали рамы электровагонов. Хлестались изо всех сил. Бывал в цехе подготовки?.. На ярмарку!..

— Записал? — ловко подхватил парторг. К сверстнику он обращался, к товарищу, в голосе — просьба поддержать игру и извинение. — Остальное выспросишь после, узнаешь, как член парткома участвовал в создании уникальной гидроструйной установки. Рамы как новые получаются!.. Итак, возвращаемся на свои рельсы. Наш завод стареет, лишь девятьсот человек в возрасте до тридцати лет…

Парторг замолк, будто наскочил на препятствие. Гриша вмешался, у него не больно-то поговоришь. Стало тихо в высокой пустоватой комнате парткома. Саша из-за двери услышал шелест и вздох бумажного листа. Парторг продолжал, уже собраннее, отстраненнее:

— В ходе реконструкции мы получили десятки тысяч метров новой производственной площади. Вышло, что второй завод построен, он внедрен в старый. С реконструкцией получаем новые программы для цехов, новые технологические возможности. Механизированные склады, унифицированная тара, штабеллеры…

Парторг, давний Гришин соратник, энтузиаст всех его начинаний, даже говорил Гришиными словами, употребил его «неполадки в пробирной палатке», оборот был в обиходе на «Весте». В каждой фразе было слово «реконструкция»; о чем бы парторг или Гриша ни говорили, они начинали этим словом и заканчивали:

— Мы взяли высоту, реконструкция завершается. Взглянем с этой высоты на проблему заводского пополнения. Правительство требует увеличения пропускной способности дорог, что означает увеличение количества локомотивов на дорогах, а для нас — увеличение на пятьдесят процентов выпуска продукции. Новая технология, перспективные планы повышения производительности труда, обучение людей. Вот что для нас реконструкция.

Удачно получалось, выступление парторга было последним. Минут через пять Гриша вышел, еще через две минуты они были в колесном цехе. Выгорает, думал Саша, если сейчас отсюда живо в машину и гнать — к пяти буду в НИИ. Глядел на начальника колесного, внушал мысленно: откатись, не торчи на пути. Начальник не слышал, говорил свое: карусельный, колесотокарный, вальцовочный, и ничего нельзя было разобрать в его воркотанье, хотя оканье привычно для уроженца Уваровска. Понятно было только, что этот станок сегодня никак невозможно снимать, все вокруг распотрошат при подготовке, цех окончательно отключат.

Гриша отвечал ему, что он — начальник цеха — сам в свое «завтра» не верит, что пусть помогает с подготовкой, а ночью — с отладкой станка на новом месте. Появились тележки, вмиг станок был отключен и подведены домкраты под него, и тросы набрасывали, и лебедки готовили, и складывали клетку из шпал.