Глава третья

Их разбудил электрический звонок. Старый, оглушительный, был противная штука, да и новый, мелодичный, не лучше. Жена повозилась в своем углу, брякнула будильник на столик и сказала:

— Хоть бы не к-тебе…

Жена вымаливала сейчас хоть соседку-невропатку в слезах, хоть черта с рогами, лишь бы не друзей Юрия Ивановича. Устала от ссор, сил нету.

— Коля-зимний пришел, — сказал Юрий Иванович. Он знал все наперед. Сейчас из уст Коли Суханова последует имя из прошлой жизни, где Коля был чемпионом страны по пятиборью и где несколько месяцев держался мировой рекорд по прыжкам с шестом на закрытом стадионе, за что тогда друзьями был назван Колей-зимним. Все говоримое Колей вначале будет предлогом. Юрий Иванович необходим Коле так же, как ежедневные дозы спиртного; сегодня отмотался от Коли старый кореш по сборам, ныне — начальник в спортивном обществе, Коля еще выше повис в пустоте и сюда явился в страхе перед этой пустотой. А затем, как он выслушает Колю, знал Юрий Иванович, они сядут в кухне и просидят до утра, ведь положить Колю негде, раскладушка на балконе, а жена не позволит взять ее оттуда. Давно с Колей не церемонится.

Сидение на кухне будет мучительным, сквозь стену поток враждебных флюидов. Говорить придется шепотом. Коля будет подливать и подливать себе. Юрий Иванович — удерживать его беспомощным шепотом и сжиматься при звяканье стекла в неверной руке.

Итак, впуская Колю, он знал ближайшее будущее, разумеется, в вариантах. Однако на этот раз не последовал вариант, где полагалось им с женой объясняться шепотом: «А пусть не пьет, идет работать!» — «Дружок, он в себе неволен, в нем болезнь». — «Пусть он возвращается в ваш городишко». — «Ему легче умереть». Далее взаимная обида, определяющая жизнь в семье на четыре-пять дней. Не последовало сегодня и второго варианта: «Уматывайся отсюда, наконец, хватит надо мной измываться, сдыхай», и т. д.; второй вариант открывал месячник гробового молчания.

Ныне последовал новый вариант: слов жена не произносила. Друзей вытолкнула из коридорчика на площадку, следом шмякнулся портфель. Нашаривая его на темной площадке, Юрий Иванович натолкнулся коленом на нечто, что оказалось при свете спички его собственным чемоданом. Ключей ни в карманах брюк, ни в портфеле он не нашел. Из-под двери торчала пола старого жениного халата, им прежде был накрыт чемодан. Юрий Иванович остался в майке — снятая рубашка брошена под ванну в грязное, а за свежей жена не пустила: бельевой шкаф — в большой комнате.

В освещенном подъезде Юрий Иванович обнаружил, что взял из чемодана не рубашку в крупную полоску, как ему показалось при свете догоравшей спички, а пижамную куртку. Он поднялся на свой этаж, чемодан исчез и пола старого халата тоже.

Юрий Иванович не угадал ни поведения жены на сей раз, ни предлога появления Коли. Коля пришел помянуть мариниста. В запасниках Третьяковки пылилось полотно полтора на два, где списанный с двадцатилетнего Коли мускулистый моряк сбросил тельняшку и обтирается снегом. Впрочем, далее, как бутылка красного была распечатана, маринист был помянут и забыт Колей на полуслове. Далее он рассказал: сорвалось с работой, обскакали, сгорело место. Полтора месяца держали для Коли место тренера на заводском стадионе, сговорил место старый товарищ, в молодости у Коли ел и спал. Дело было за подписью хмыря из заводского профкома, а он вечно отсутствовал. Коля ловил его по телефону день за днем, бывало, удавалось достать, хмырь ссылался на партком, там согласовать не мог, постоянно бюллетенили, уходили на конференции, в райком и т. д. Вот дотянули, в бога мать, на место прислали человека, где-то погоревшего в верхах спортивного общества. Знал Юрий Иванович все наперед, у Коли срывалось которой год. Никто не возьмет Колю — видно алкаша, что называется, с ходу.

Знать-то знал, а ежедневно выслушивал Колю, тот звонил по два-три раза на дню, сообщал: хмырь вышел, не будет вовсе, был до обеда; заболел; в командировку услали; будет завтра после трех. Коля поносил хмыря и одновременно жил игрой с ним, игра оправдывала его нынешнее житье. Сегодня он может выпить с ребятами, а завтра хмырь поставит свою закорючку на Колином заявлении — и пора завязывать.

Обогнув темные дома по краю массива, друзья вышли к железной дороге, не перебрались через нее, а пошли по рельсам, каждый по своему, как ходили ребятами. Юрий Иванович не удерживался или соскальзывал и, прежде чем вновь встать на рельс, глядел на ушедшего вперед Колю.

Немного оставалось от Коли-зимнего, чемпиона Европы, износился от пьянства, при ходьбе задыхался и болели ноги, а любо глядеть, так он шел. Движение было назначением Коли, его радостью, его природный дар соединял движения рук, плеч, красивой головы в цельное действие.

В юности Юрий Иванович приходил на встречу с Колей раньше назначенного. Встречи были редки, как праздники, Коля жил между сборами в Сочи и международными соревнованиями. В людском потоке на площади Революции Юрий Иванович издали высматривал друга. Дивился, как его приближение открывает несовершенство людей вокруг, они размахивали руками для сохранения равновесия, угибали головы, шли выученной походкой от бедра, поводили плечами, частили в шагу. Присутствие Коли в толпе открывало подчиненность людей одежде, их юбкам, пиджакам, бретелькам, каблукам. Он шел, как негр, знающий лишь передник из травы. Юрий Иванович в те времена неделями не бывал в городе, день на заводе, люди в кителях, в спецовках, в мазутных канавах под электровозами, вечером в общежитии; радостно было приближение Коли, заграничные пиджак и туфли на толстом белом каучуке, узкие брюки, заграничный галстук в огурцах, из их разводов вставали образы иной жизни, загадочной, недоступной. Тогда только начинали ездить за границу.

Их согнала с полотна набегающая со стороны Текстильщиков электричка. Друзья оставили слева здания Института океанологии и первый пруд, вышли ко второму. Здесь на скамейке у воды Коля допил бутылку. Вновь были названы номер магазина, где куплено вино, цена и название другого вина, в ту же цену, но худшего вкусом. Связанные с бутылкой подробности важны для пьяниц, ведь важен не результат, а процесс добывания спиртного и выпивки.

В Кузьминском парке было не теплее, погода менялась, и будто принималось моросить; Юрий Иванович озяб в пижаме и шел, сложив руки крест-накрест. Они забрели на детскую площадку, там прилегли, подстелив пиджак и обнявшись. Коля вдруг уснул, а Юрий Иванович лежал, измученный дрожью. За черной чащей, в пустоте улицы Юных ленинцев, провыла сирена «скорой помощи». Коле предстоял суд и высылка из Москвы по статье 209 от 1975 года «за злоумышленное уклонение от работы». Дело Коли вел капитан, армейский легкоатлет в прошлом; они ходили пить пиво и разговаривали, оба в свое время ломали плюсневые кости. На трудоустройство Коле дали четыре месяца, затем еще добавили месяц, большего капитан не мог, над ним — майор, над майором — закон. Бюро по трудоустройству направило Колю смазчиком на станцию, он едва не погиб при передвижке вагонов. Месяц истек две недели назад. Коля должен был явиться в отделение. Теперь он не ночевал в своей комнате. Отправят на поселение в Красноярский край, сказал капитан. Коля завозился на скамейке, застонал. Куда все подевалось? Присутствие Коли в жизни уваровского землячества было праздником. Может быть, дом, женщина спасли бы его?

Да ведь не было дома. Молодым месяцами мотался, ключ от квартиры переходил из рук в руки, тогда — в девятнадцать, в двадцать — землячество было разбросано по общежитиям; в благодарность бросали трешки под тахту. По возвращении Коля выметал дензнаки вместе с пыльными лохмутами и дамскими заколками, покупал одну, две бараньи ноги, кислую капусту кочанами, моченые яблоки, маринованный чеснок, устраивал большую объедаловку. Съезжались из Люблина, Филей, Куровской, со Стромынки. Других ждали семьи, а его — содружество, землячество.

В ту пору, пору Колиной славы, стало два центра у землячества: Коля ревновал ребят к маринисту. Удерживаться в прежнем значении требовало сил, Коля дорожил их восхищением, привязанностями, как дорожил очками, секундами, всем, что надо подтверждать ежедневным трудом, усилиями воли. И меньше дорожил женщиной, она не могла его удержать, легкость побед обесценивала ее. На женщину гипнотически действовали его дар двигаться, его белый оскал, немногословность, таившая неизвестное другим знание жизни, немыслимая воля чудилась за его поездками на сборы в Сочи, за полетами в США, в Рим.

Вновь провыла сирена на Юных ленинцах. В прошлые недели городская жара душила сердечников, нынче погода сменилась, холод тек из темных крон, тянуло сыростью от травы. Верхних пуговиц у пижамы не хватало; Юрий Иванович завел руку за голову, под крышкой портфеля пытался нашарить скрепку, чтобы приладить ее вместо пуговицы. Крепче обнял Колю, и вновь сжалось сердце у Юрия Ивановича: пусто в руках, так высох Коля.

Друзья расстались в метро в половине седьмого. Коля с двумя подкожными трешками Юрия Ивановича отправлялся, не теряя времени, на стадион «Локомотив» к старому товарищу. Если там сорвется или предложат работу неподобающей квалификации, поедет на Бутырский хутор, надо узнать у бывшего сослуживца номер телефона их бывшего консультанта и т. д. Коля уже вязал новую иллюзорную ситуацию. Но прежде он поднимется наверх и станет искать возле магазина грузчика, а через него — сговорчивую продавщицу из штучного отдела.

Вскоре Юрий Иванович входил в подъезд старого кирпичного дома на Селезневской улице.

Дверь квартирки его друга Эрнста Гудкова была не заперта. Эрнст в халате завтракал в кухонке. Юрий Иванович умылся, вошел в кухонку и, скривившись, подсел к столу; при входе он задел коленом о дверцу «бомбы», так хозяин и гости называли гнавший горячую воду в батареи чугунный цилиндр с газовой топкой внизу и трубами наверху.